Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

О, книги жизни первая страница,
Прочитанная мною так давно,
О, время детства! Кажется, оно
Еще и до сих пор могло бы длиться.

В нем сердце знай поет, поет как птица,
Житейской прозой не умудрено, —
Ему ни грана злобы не дано —
Затем оно и не умеет злиться.

Гляжу в былое, как с вершины вниз:
Встречаю на тропе в свое село
Ребят-соседей в Муншаре, в Аль-Кбире, —

Там известь жег я, там сажал маис…
Увы, все слишком зыбко в нашем мире,
И что прошло — то навсегда прошло.

Когда валы твои ревут, как звери,
О скалы распыляясь без следа, —
Я слышу грозный клич былых империй:
Их поглотили время и вода.

Зерцало неба, ты разверзло двери
Возмездию — и долгие года
То услужало ты любви и вере,
То бездну опускало города.

И Цезаря, и Александра — шири
Твои влекли от отчих берегов;
Ты помнишь день, когда при Абукире

Разгромлен был воитель знаменитый
Ты, море, приводило к нам врагов,
Но ты же и служило нам защитой.

Как долго ты была настороже,
Пока тянулась старина седая, —
Ты грезила мечтой о мятеже,
Над сыновьями павшими рыдая.

Тебя освободил король Роже[20],
Но ты жила, по-прежнему страдая,
Вновь грянул бой — на этот раз уже
Наполеона к бегству принуждая.

Спи, крепость, и в уме перебирай
Чреду веков: как был отпор неистов
Мальтийцев, защищавших отчий край!..

Здесь, где приют герои обрели,
Теперь покой: одни шаги туристов
Тревожат прах моей родной земли.

Я нынче не пойду
Туда, где летом, зноем опаленным,
По вечерам в саду
Душой вверялся деревам зеленым.

Погода такова,
Что входят в мир осенние расцветки,
В слезах летит листва,
И наготой отсвечивают ветки.

Зеленый цвет исчез,
Деревья ждут, без жизни, без надежды,
И молят у небес
Вернуть ветвям исконные одежды.

Но нагота дерев
Душе моей едва ли не дороже:
На тех, кто, умерев —
Остался юн, теперь они похожи.

Грядущую межу
Преодолеет год. Без опасений
Тогда в саду брожу
Наедине с листвой, уже весенней.

Я наблюдаю там,
Как ветви тянут к небесам объятья:
Судьбой дано садам
Менять листы — изношенные платья.

Ждать осенью весны
Приучен сад. Сколь радость иллюзорна!
Ведь люди лишены
Способности зазеленеть повторно.

Концами пальцев тянешься ко мне,
ты, беспокойный, ты, жестокий ветер,
похож на топот беглого полка
твой грубый ритм — он смерть в себе несет;
сонаты ветра — на одно лицо.
Но нет, повремените, подождите,
я не хочу быть взрослым, летний ветер,
не стану ранить рук, как ранишь ты —
листва летит, цветы до срока вянут:
твое наречье трудно, голос груб,
фальшивый голое, что звучит во мне.
При ясном небе — дождь, зимой — жара,
весна — без роз, спешащих распуститься,
и осень — в одеянье листьев юных.
Душа спешит уснуть, но до того
спешит хотя бы слово начертать
на облаках, как на вагонах верных:
дрожит рука, неровно сердце бьется
среди стволов. Но — кровью напиши:
«Смоковница неплодная, фонарь
погасший, обескрылевшая птица,
уста без поцелуя, взор во тьму
уставленный, туда, где все черно —
таков твой голос, ветер; времена
сменяет год, сезон вослед сезону —
и маленькие птицы прямо вниз
летят в мои ладони, как в могилу,
в могилу, что способна всех вместить,
а те ведь город — символ тесноты,
да и вселенной тесно во вселенной».

Глаза не могут сердцу возвратить
виденье дня вчерашнего. Простор
нас разделяет, отраженье смыв
с воды летейской. Древний известняк —
защита наготе. Кто нас отринул —
отринут сам. Вверху, над головой —
усталый зодиак. И только мы
ползем в себя, как гордая улитка,
которую заставил человек
уйти под панцирь, — и рождаем там
другое «я», красивое, такое,
какое мы видали у врагов,
что незнакомы с древоточцем скорби.
Мы делимся, как клетка, на две части —
и это называется победой.

Когда глотает стены темнота
и только звезды нехотя мерцают,
мы смотрим в вентилятор, почерневший
от пепла тех, что были прежде нас.
Во мгле на крышах прячутся антенны;
по скромным ценам можем мы войти
в эксперимент: в новейшую пещеру
с удобствами, со светом. И вода
стекает в вечность вместе с нашей кровью.
Но вечером над стенами без крыш
еще плывут тяжелые дымы,
и тенью черной нам грозят, как прежде.

Отыду днесь от сей земной юдоли,
Все связи с жизнью и с людьми разрушу:
Нет силы зрить все то, что ныне зрю.
Уйду, врачуя собственную душу, —
Я пребывать в миру не мыслю доле
И Господа за все благодарю.

Отсель меня тропа ведет благая,
Ничто меня не сдержит и не свяжет,
Уйду, печаль смиря и затая, —
Однако пусть вовек никто не скажет,
Что подло поступаю, избегая
Всего, чем зиждима юдоль сия.

Но как забыть о радостях земли,
О тех, с которыми прощаюсь ныне,
Как не ценить природной благостыни,
Не влечься к очевидному добру?
Однако решено: меня в миру
Ни женщине не видеть, ни мужчине.

И в бегстве — упрекнет меня ужли
Любой, кто жив средь видимого мрака?
Иду, — и нет ни знаменья, ни знака,
Что мне земля вослед бы подала:
От суеты и от мирского зла
Я отхожу и стану жить инако.

О, где года,
Со мной когда
Была нужда
Безблагодатности мирской;
Беда, вражда,
Обид чреда —
Сгинь без следа,
Да низойдет ко мне покой.

Хочу вдохнуть
В больную грудь
Живую суть,
Сомненья мира отреша, —
Уста замкнуть, —
Хотя чуть-чуть
Увидеть путь,
Которым движется душа.

Не лгу:
Слугу
Смогу
Врагу
Вовеки не явить собой, —
Добра,
Мудра,
Щедра
Пора,
Что мне дарована судьбой.

Итак:
Кто благ,
Дай знак:
Мой шаг
Благослови, я кротко жду
С мольбой:
Мне бой
Любой
С судьбой —
Сулит лишь горечь и беду.

Так наяву
Не лгу
Мольбой:
Сподоблюсь горнему родству
И мир, мне чуждый, изживу.

Амур, никак тебя я не пойму:
Ведь прежде, чем войти в твои чертоги,
Я долго шел по гибельной дороге,
Проклятья множа твоему ярму.

Я опыту вверялся и уму,
Считал, что знаю, сколь уловки многи
Коварные твои, — и вот, в итоге,
Служу теперь тебе лишь одному.

Тебе мое приютом сердце было,
Где ты незримо коротал года,
До времени твоя дремала сила —

И для меня открылся ты, когда
С особою тоскою наступило
Чередованье скорби и стыда.