Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
Это сбивает их с толку, вносит в их жизнь беспокойство и смятение, и живут они как в чаду. Но странно, — если девицы так много думают о замужестве, почему они не хотят обратить взор на какую-нибудь из замужних подруг? Одной попался муж ревнивый и суровый, от которого доброго слова не услышишь; мало того: он не разрешает жене выходить на улицу и даже в церковь отпускает только к ранней заутрене, требуя при этом, чтобы она надевала холщовую юбку и куталась в плащ, словно простая служанка, — и во всем обращается с ней не как с супругой своей, а как с беглой рабыней.
Девицы должны понять, что брак — та же лотерея; выйти замуж — все равно что дыню купить: на одну хорошую приходится сотня таких, что больше похожи на огурец или тыкву. Неужто она не видит, как живется другой ее подружке, у которой муж оказался игроком и отнес в игорный дом все, вплоть до простынь с ее кровати? Или она не замечает, как мучится с мужем-распутником соседка, которая каждый божий день провожает завистливым взглядом полную корзину снеди, которую он велит отнести к дверям любовницы, меж тем как жене его грозит голодная смерть? Неужели она ничего не слыхала о мужьях, которые входят в дом не иначе, как устремивши взор на собственные сапоги, и поднимают глаза только для того, чтобы выругать и ударить жену по той лишь причине, что у них сегодня плохо варит желудок?
Или они думают, что мужья так же балуют и лелеют жен, как родители дочек? Могу их уверить, что и хороший муж кулаками дюж; зато нет отца, который не жалел бы свое дитя. Мало на свете хороших мужей. Удивляться надо такому, который ни в чем не изменил бы супружескому долгу. А дурных отцов я не видывал, как бы ни были плохи их дети.
Иные девицы спешат выйти замуж, потому что им кажется, будто опекуны обкрадывают и обижают их. По мнению таких девиц, опекун растрачивает их состояние и уж лучше бы это делал муж. Многие девушки даже уверены, что родственники нарочно не выдают их замуж, чтобы не выпустить из рук дохода и распоряжаться деньгами себе на пользу, а сами втайне надеются, что их питомица заболеет и умрет и тогда они окончательно завладеют ее деньгами. И бедняжка думает: «Пусть лучше деньги достанутся моим детям, а не этому злому хрычу, — он только и ждет, когда я умру, чтобы захватить мое наследство. Я хочу замуж; я готова пойти хоть за негра; не для того мои родители наживали, чтобы опекуны проживали, а я прозябала бы под их властью, ходила бы раздетая и разутая, и даже ела не досыта, и выпрашивала бы у них каждый реал».
Из-за этого она торопится найти мужа и слушается первой же советчицы, думая, что подруга не может желать ей зла. А та толкает ее в такую помойку, что она не отмоется до конца своих дней. Ведь дурочки считают хорошими женихами таких, которые нарядно одеваются, всячески себя лелеют и ублажают, а женившись, намерены держать конюшню сытых лошадей и богато разодетую прислугу, швырять деньги на празднества и пиры и помыкать женой, как рабыней. Состояние же, которое она хотела отдать своим детям, исчезнет, словно его ветром сдуло, так что им не достанется ни одного реала. И если несчастная подозревала, что родственники хотели уморить ее с голоду и забрать себе ее наследство, то теперь может быть уверена, что именно таково желание ее супруга: он, без всякого сомнения, горячо желает сменить старое белье на новое; ему давно надоела эта женщина, которую он постоянно видит за своим столом и в своей спальне, и он хотел бы, а может статься, и делает все возможное, чтобы скорей спровадить ее на тот свет; и выходит, что не исполнится ни одна мечта глупенькой девушки.
Иные пустоголовые девицы мечтают выйти замуж по любви. Эти назначают свидания в церквах, торчат с утра до вечера у окна, по ночам не спят, прислушиваясь, не звякнет ли на улице гитара, призывая их подняться с кровати. Они млеют, слушая куплеты, которые певал еще Херинельдес в честь доньи Урраки[130], и воображают, что стихи эти сочинены их воздыхателями. Пусть такая девица черна, как галка, неуклюжа, как черепаха, глупа, как сколопендра, безобразна, как крот, — зато в стишках говорится, что она прекрасней Венеры, и на описание ее красоты пошли неисчислимые ящики и корзины алебастра, кораллов, бирюзы, жемчугов, снега, жасминов, роз; поэт не пощадил даже неба, откуда сиял солнце и луну, чтобы украсить этими светилами свою даму, потратив радугу на ее брови.
Ах ты дуреха! Тот, кто сочинял эти стишки, меньше всего думал о тебе, а если и думал, то врал, чтобы тебя обмануть, зная, насколько ты тщеславна и падка на лесть. Написав такие куплеты, он сделал из тебя посмешище. Остерегайся! Знай, что своими снадобьями он уже лечил других и не тебе первой поет свою песенку.
Иная начиталась «Дианы»;[131] она без ума от любовного пламени, пожиравшего пастушек и пастушков, от жилища многоумной девы, от богатств, жемчугов и драгоценностей, коими украшен ее дворец; дурочки бредят садами и кущами, где прогуливались, ублажая себя музыкой, эти небывалые поселяне, — словно все это правда, словно все это может и им выпасть на долю, — и теряют остатки разума. Их мозги похожи на трут: достаточно одной искры — и, вспыхнув точно порох, он сгорает дотла.
Есть любознательные девицы, что, позабыв о нарядах, тратят все деньги на добывание книг и вычитывают из «Дона Белианиса», «Амадиса», «Эспландиана», а то и «Рыцаря Феба»[132] про опасности и беды, коим подвергали себя эти злополучные рыцари ради инфанты Магелоны[133], видимо, весьма бойкой дамы. Нашей девице начинает мерещиться, что ее тоже ждет у крыльца скакун, а также карлик и дуэнья под охраной сеньора Аграхеса[134], которые тут же укажут ей дорогу средь волшебных дубрав и садов, чтобы она благополучно миновала замок страшного великана; но она попадает в другой, тоже заколдованный замок, откуда навстречу ей выбегает обезглавленный лев и любезно уносит ее в некое место, где ее всячески ублажают, кормят обильными и необычайными яствами (несчастная уже чувствует на губах их вкус), укладывают на удобную, мягкую постель (ах, такую покойную и приятную), причем совершенно неизвестно, кто все это приготовил и где взял, — сделалось сие, видите ли, по волшебству. Там ее держат в плену, со всевозможным почетом и уважением, пока не является дон Галаор[135] и не убивает чудовища, — я никогда не мог читать без жалости, как жестоко с ним расправляются! Право же, дон Галаор поступил бы гораздо разумнее, если бы отправил этого великана вместе с инфантой к нам в Кастилию: она могла бы показывать его на ярмарках и собрала бы себе на приданое, вместо того чтобы пускаться в дальнейшие приключения и злоключения, и сразу пришел бы конец всякому волшебству.
Я не единственный на свете, кто так думает; недавно один человек сказал мне, что хорошо бы для опыта обвешать этих красавиц со всех сторон книгами и поджечь, и пускай бы книги проявили свою волшебную силу и не загорелись. Слова это не мои, о чем я и спешу заявить, ибо сам странствую по свету без пути и обо мне тоже можно сказать многое.
Есть девицы, которые не могут равнодушно смотреть на молодых хлыщей, разряженных и расфранченных, как Адонисы. Еще бы! На франтиках этих все топорщится и лоснится, будто они сами, как валенсийский атлас, насквозь пропитаны клеем; со всех сторон пенятся кружева наподобие аранхуэсских фонтанов; словно женщины, они гордятся своей красотой, не замечая, что это противно законам божеским и человеческим. Пусть женщина будет женщиной, а мужчина — мужчиной. Букли, округлости, румяна, бархатистые щечки хороши для дам, им это прилично и к лицу. Мужчина же должен оставаться таким, каким создала его природа: с крепким телосложением, сильными руками, грубым голосом и жестким волосом.
А глупеньким девицам кажется, что их красавчик всегда порхает эдаким мотыльком, что он никогда не плюется, не харкает, не прибегает к закрепляющему и послабляющему, не знает, что такое вытягивающий пластырь, «unguentum apostolorum» и другие лекарства и снадобья, коими пользуются прочие смертные. Ради этих молодцов они готовы позабыть и себя и весь свет; если бы не стыд, им бы и удержу не было. А спроси которую-нибудь из них или всех вместе: «Да где у вас глаза? Что вы в нем нашли, чем он вас обольстил?» — они ничего не смогут ответить, кроме того, что, мол, «нравится до смерти».
А если станешь им втолковывать, как глупо и неприлично их поведение и сколько бед оно может причинить, ответ один: «Я виновата, я и расплачусь. Сама за все отвечу, и никого это не касается. Оставьте меня в покое, я знаю, что делаю». Нет, бедная дурочка, не ведаешь ты, что творишь и что болтает твой язык.
А уж коли дошло до мелких подношений — сластей, ленточек, колечек; когда пойдут в ход записочки, пересланные через горничную и отосланные в ответ любезному сеньору; когда он в первый раз позволит себе то тайком щипнуть барышню, то схватить за руку, а то и за ногу; когда уж до этого дойдет, то спасения ждать не от кого, кроме всемогущего господа бога. Болезнь ее неизлечима; она словно белены объелась.
