Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
Ни ласковые речи, ни уговоры отца, ни мольбы родственников и знакомых — ничто не могло вернуть мне ее расположения. Она не желала мира; душа ее находила мир только в раздоре. Ей не хотелось покоя — покой она обретала только в сварах и криках; чтобы насолить мне, она запиралась у себя в комнате, отказывалась спать в супружеской спальне и есть за общим столом. Ведь она знала, что я ее люблю и этим можно меня уязвить.
Я прямо не знал, что и делать. Выхода не было; исчезло то, что только и могло ее умиротворить, а именно деньги.
Невольно подумаешь, что иные женщины вступают в брак из одного каприза и любопытства; выйти замуж для них все равно что снять комнату в трактире: понравится — хорошо, а не понравится — так за чем же дело стало? Достаточно любого предлога и двух лжесвидетелей — и можно затеять дело о разводе.
А уж если супруга ваша недурна собой и кому-нибудь приглянулась… не хочется и продолжать. Уважаемые сеньоры адвокаты, судебные секретари, судьи! Прошу вас, снимите очки и поглядите, что вы делаете: ведь вы разрываете узы супружества и открываете доступ дьявольскому соблазну; вы сбиваете жен с пути, лишаете чести их мужей и отнимаете у обоих супругов их состояние. Именем неба предупреждаю, что оно покарает вас за столь тяжкий проступок. Как аукнется, так и откликнется! Помните, что за тайный грех положено тайное наказание. Если муж не рассек вам лицо ножом и не поколотил вас палкой, это еще не значит, что ваше преступление осталось безнаказанным; виновник почувствует на себе гнев божий, когда другой отнимет у него жену, когда в доме его поселится раздор, срам, болезнь и бог этому попустит. Пусть тогда поразмыслит, за что все это ему ниспослано.
Я обращаюсь ко всем без исключения. Пусть посмотрят на себя со стороны и те, что устраивают сие непотребство, и те, что ему потворствуют, ибо все они одним миром мазаны. Поглядите на невесту в день свадьбы, когда вокруг нее теснится толпа гостей: как мила она с женихом, как всем довольна, как ей нравится пышный праздник, ломящиеся от яств столы! Постель постлана на новых, мягких и пышных пуховиках! Как все приятно!
Но вот деньги кончились. Не стало нарядов, подарки больше не сыплются, словно из рога изобилия. Тот же час прокисает наше молоко… Куда деваются все достоинства молодого мужа? Он разом утратил благодать, словно угодник божий, совершивший смертный грех. С ним попросту случилось то, что со мной: он обеднел. А обеднел я вовсе не оттого, что разучился зарабатывать деньги: ведь не стал же я менее ловким и изворотливым, чем был; нет, все дело в том, о чем я говорил раньше: бог меня покарал. Божья власть беспредельна, не связана буквой закона и не знает предписаний: за это полагается то, а за то — это.
За одни проступки выносится ясный приговор, определенная кара, но есть и другие прегрешения, ведомые одной душе. Моим великим грехом было неправедно нажитое богатство; потому-то я и должен был его лишиться и через это погибнуть.
Но вот девица выходит замуж и вдруг узнает, что ее обманули: муж ее вовсе не так богат, как она думала, и даже свадебные подарки взяты напрокат; через несколько дней после свадьбы в дом является за платой торговец шелками, затем портной или вместо того и другого альгвасил, а платить нечем; если еще что-нибудь и осталось, то оно потребно на жизнь: пить-есть каждый день надо, этого дела не отсрочить, не отложить, — закон, его же не прейдеши.
Вот когда павлин сворачивает хвост и пригибает голову к земле. Цветы вдруг увядают; куда деваются веселье, согласие, а с ними и кротость? Лицо у молодой делается такое, словно она уксусу напилась. Спросите ее, как она себя чувствует, хорошо ли ей в новом доме, как поживает ее муж, и она ответит, зажимая нос: «Да уже четвертый день, как его снесли на погост! От него смердит! Не отваливайте камня, не говорите о нем, пусть себе лежит в могиле — от него пахнет! Поговорим о чем-нибудь другом!»
Тысяча чертей! Да как же так, прекрасная сеньора? Отчего ж не жалуется твой муж, этот Лазарь, погребенный в могиле твоей низости, откуда ему уже не встать во веки веков? Он заточен в темном и крепком гробу, засыпан землей твоих назойливых просьб, запеленут в саван твоих прихотей, которые старался исполнять вопреки собственной пользе, выгоде и удовольствию! Связанный по рукам и ногам, он отдан в твою власть, — а ведь не он, а ты должна ему покоряться! Но он молчит: на плечах его тяжкая ноша; он вынужден бороться с нуждой, которую и терпит-то, может быть, по твоей милости. Отчего не жалуется он, весь изъеденный язвами твоих дерзких выходок, источенный червями твоих причуд, которые раздирают в клочья его сердце? Он убит твоей привычкой убегать из дому, твоими нескромными разговорами, твоей расточительностью и мотовством; он выбился из сил, пытаясь настроить на правильный лад твой капризный нрав, в котором не меньше регистров и педалей, чем в соборном органе! И что же — на четвертый день от него смердит?!
Отвечай по чести и совести: не ты ли еще вчера бегала молиться всем святым, чтобы бог поскорее послал тебе мужа? Не ты ли, с тех пор как вошла в разум, — а вернее, задолго до того, ибо разума ты не нажила и поныне, — проводила без сна каждую Иванову ночь (ведь, по вашим поверьям, спать в эту ночь нельзя, а то из ворожбы ничего не получится), читая известные молитвы (пусть бы они остались неизвестными), а лучше сказать, колдовские заклинания, осужденные святой церковью? Не ты ли поджидала в тишине, словно язык проглотив (это тоже, если не ошибаюсь, необходимое условие ведовства), кто первый пройдет после полуночи и какие скажет слова, чтобы хоть таким способом узнать, когда и за кого ты выйдешь замуж? Не ты ли верила этим глупым гаданьям, точно слову божьему, тогда как все это не что иное, как бредни цыганок и помешанных старух? Есть ли в городе хоть одна ханжа или святоша, которую ты не осаждала бы в ее доме, не зазывала бы к себе, не заставляла бы таскаться ради тебя по церквам и часовням, волоча в уличной пыли подолы целомудренных юбок, коих эти примерные католички ни разу в жизни с себя не снимали? Не ты ли умоляла их ставить за тебя свечи (а кому, тебе лучше знать)? Не ты ли, забыв стыд и совесть, оставив страх божий и махнув рукой на благопристойность, принималась на кухне за решета и бобы — все это так и ходило ходуном у тебя в руках в сопровождении бесовских заклинаний, запрещенных нашей матерью-церковью; ведь нет в городе ни одной свахи, ни одной знакомой женщины, которой ты не докучала бы просьбами, рассказывая, как тебе скучно и как хочется замуж!
Наконец бог посылает тебе мужа, — я говорю не о себе, — человека смирного, честного, порядочного, который денно и нощно хлопочет о том, как бы заработать реал, чтобы ты была сыта и чтобы тебе хватило на притиранья и накладные букли. Зачем же ты говоришь, что через четыре дня он засмердел? Зачем сердишься и досадуешь, когда с тобой заговаривают о нем? Зачем перетолковываешь каждое его слово или поступок и обвиняешь его во лжи, меря на свой аршин? Ты не хочешь, чтобы другие подняли его из гроба, а сама роешься в могилах его предков и родичей, перетряхивая их косточки, рассказывая о них пакости всем, кто желает слушать, пороча его доброе имя, разнося по городам и весям то, чего и сама-то толком не знаешь и за что он вовсе не ответчик, — и все это с единственной целью оскорбить и опозорить своего мужа. Что ж! Ты поступаешь, как тебе свойственно: по-женски; ведь ты изменчива, и коли дело обстоит так, то остается только молить бога, чтобы твои капризы не привели к попранию воли божьей и к поруганию чести твоего мужа.
Раз уж я нечаянно забрел в эти дебри и пристал на этом подворье, не повесить ли мне тут свою вывеску и не разложить ли под ней товары, как принято у лоточников и бродячих торговцев, странствующих из деревни в деревню: сегодня они торгуют здесь, завтра там, нигде надолго не останавливаются, а когда весь товар распродан, возвращаются в родные места. Распродадим и мы, что сумеем, из нашего заманчивого товара, выставим на всеобщее обозрение скрытые мысли, с какими выходят замуж иные девицы, — и пусть те из них, которые с подобной же целью стремятся найти себе мужа, увидят свое заблуждение и поймут, что их тайны ни для кого не тайна; пора сказать им без обиняков, что они поступают дурно и творят воистину злое дело; а кончив с этим, вернемся к нашему повествованию.
Некоторые девицы выходят замуж единственно для того, чтобы избавиться от власти родителей. Барышня воображает, что, покинув отчий кров и войдя в дом мужа, она будет сама себе хозяйка и сможет бегать, где ей вздумается. Она надеется также держать всех в руках, распоряжаться деньгами и командовать служанками. Такие повиноваться не любят. Девице этой кажется, что родители ее стесняют, стоят над ней, словно палачи над своей жертвой, а вот муж будет мягок и податлив как воск. Все это происходит от того, что их отцы не сдержанны со своими женами; дома они ведут себя как дикари и своим примером разгорячают воображение дочерей, поселяют в них тайные вожделения и тем губят их душу. Ведь молодые девушки неразумны, они не умеют сами отличать дурное от хорошего, падки на все, что блестит; они думают, что в замужестве все сладко, а все горькое и кислое бывает только дома, у отца и матери.
