Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы
И в задометрии ответа нет,[239]
Как разделить возможно сей букет
Из звука, запаха и сотрясенья.
А он не глуп, сей олух, без сомненья».
«Нет, в самом деле, — продолжал он вслух,
В том старике сидит нечистый дух.
Так поровну, ты говоришь? Забавно.
И подшутил он над тобою славно.
Ты в дураках. Ведь что и говорить,
Как вздох такой на части разделить,
Раз это только воздуха трясенье?
Раскатится и стихнет в отдаленье.
Pardi.[240] Еще напасти не бывало —
Послали черти умного вассала.
Вот исповедника он как провел!
Но будет думать! Сядемте за стол,
Пускай заботы пролетают мимо.
А олух тот — конечно, одержимый.
Пускай его проваливает в ад —
Сам Сатана ему там будет рад».
Следуют слова лордова оруженосца и кравчего о способе разделить вздох на двенадцать частей
А за спиной у лорда сквайр стоял,
Ему на блюде мясо разрезал
И вслушивался в эти разговоры.
«Милорд, — сказал он, — нелегко, без спору,
Вздох разделить, но если бы купил
Мне плащ монах, я б тотчас научил
Его, как вздох меж братьев разделить
И никого при том не пропустить».
«Ну говори. Плащ я тебе дарю.
Ах, плут! Я нетерпением горю
Скорей узнать, что ты, злодей, придумал,—
И возвратимся снова все к столу мы».
И начал сквайр: «В день, когда воздух тих,
Когда в нем нет течений никаких,
Принесть велите в этот самый зал
От воза колесо, — так он сказал,—
И колесо на стойках укрепите
И хорошенько вы уж присмотрите
(В таких делах заботливым хвала),
Чтоб ступица его с дырой была.
Двенадцать спиц у колеса бывает.
И пусть двенадцать братьев созывает
Монах. А почему? Узнать хотите ль?
Тринадцать братьев — полная обитель.[241]
А исповедник ваш свой долг исполнит —
Число тринадцать он собой дополнит.
Потом пускай без лишних промедлений
Под колесом все станут на колени,
И против каждого меж спиц просвета
Пусть будет нос монашеский при этом.
Брат исповедник — коновод игры —
Пусть держит нос насупротив дыры,
А тот мужлан, в чьем пузе ветр и грозы,
Пускай придет и сам иль под угрозой
(Чего не сделаешь, коль повелят?)
К дыре приставит оголенный зад
И вздох испустит, напружась ужасно.
И вам, милорд, теперь должно быть ясно,
Что звук и вонь, из зада устремясь
И поровну меж спиц распределясь,
Не обделят ни одного из братьи,
А сей монах, отец духовный знати,—
Не выделить такого брата грех,—
Получит вдесятеро против всех.
Такой обычай у монахов всюду:
Достойнейшему — первый доступ к блюду.
А он награду нынче заслужил,
Когда с амвона утром говорил.
Когда на то моя была бы воля,
Не только вздох, а вздоха три иль боле
Он первым бы у ступицы вкусил;
Никто б из братии не возразил —
Ведь проповедник лучший он и спорщик».
Сеньор, хозяйка, гости, но не сборщик
Сошлись на том, что Дженкин разрешил
Задачу и что плащ он заслужил.
Ведь ни Эвклид, ни даже Птолемей
Решить бы не смогли ее умней,
Ясней облечь ее в свои понятья.
Монах сидел, давясь, жуя проклятья.
Про старика ж был общий приговор,
Что очень ловкий брату дан отпор,
Что не дурак он и не одержимый.
И поднялся тут смех неудержимый.
Рассказ мой кончен, кланяюсь вам низко
Я за вниманье. Э, да город близко.
Здесь кончает свой рассказ Пристав церковного судаПРОЛОГ СТУДЕНТА
(пер. И. Кашкина)
«Да что вы спите, что ли, сэр студент? —
Сказал хозяин. — Вам фату и лент —
И в точности вы были бы невеста
За свадебным столом. «Всему есть место
И время», — вот как Соломон сказал.
А я ни слова нынче не слыхал
Из ваших уст. Софизмов мудрых бремя,
Должно быть, занимало вас все время.
Во славу божью! Будьте веселей,
Чтобы потом зубрить, учиться злей.
Игру коль начал — надобно играть
И правила игры не нарушать.
Рассказ веселый вы нам расскажите.
Чур, проповедь святую не бубните,
Как те монахи, что лишь о грехах
Гнусить умеют, навевая страх.
И чтоб не одолел нас сладкий сон,
Веселый подымите нам трезвон.
Метафоры, фигуры и прикрасы
Поберегите вы пока в запасе,
Чтобы в высоком стиле королям
Хвалу воспеть иль славить нежных дам.
Для нас попроще надо речь держать,
Чтоб все могли рассказ простой понять».
Достойный клерк ему в ответ учтиво:
«Хозяин, каждый должен принести вам
Свой вклад посильный. Слов своих назад
Я не беру, повиноваться рад,
Поскольку разумение позволит;
А ваш наказ меня не приневолит.
Вам в точности хочу пересказать
Один рассказ, который услыхать
Случилось в Падуе, где муж ученый[242]
Его сложил, Гризельдой увлеченный.
Теперь он мертв, огонь его потушен.[243]
Господь ему да упокоит душу.
Петрарка — лавром венчанный поэт,
То звание ему дарует свет.
Стихов его сладкоголосых сила
Страну его родную озарила
Поэзией, как мудростью и знаньем —
Ум Джона из Линьяно. И молчаньем
Могильным смерть исполнила уста
Творцов, не дав от жизни им устать.
Пожрала смерть обоих. Так и нас
Настигнет скоро неизбежный час.
Так вот, сей муж достойный восхваленье
Ломбардьи и Пьемонта во вступленье
К рассказу горестному поместил.
Он Апеннинских гор изобразил
Вершины и особо Монте-Визо,
А также горы вплоть до самой Пизы;
Его перо искусно описало
Места, где По берет свое начало,
И то, как он, водою переполнен,
Вперед набухнувшие катит волны,
К Венеции свой длинный путь стремя.
Но это все казалось для меня
Не самым главным, главное вам ныне
Перевести попробую с латыни».
РАССКАЗ СТУДЕНТА[244]
(пер. О. Румера)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
На Западе Италии, у ската
Холодного Весула,[245] край лежит,
Плодами пашен и садов богатый,
Он городами древними покрыт,
И путника его цветущий вид
Всечасно приглашает оглянуться.
Названье края этого — Салуццо.
Маркграфу чудный край принадлежал,
Как до него отцу его и дедам.
Ему послушен каждый был вассал,
Не враждовал он ни с одним соседом.
Гром треволнений был ему неведом,
К нему безмерно рок благоволил,
Всем подданным своим маркграф был мил.
Никто в Ломбардии происхожденья
Знатнее, чем маркграф тот, не имел.
Он молод был, могучего сложенья,
Прекрасен ликом, рыцарствен и смел,
К тому ж пригоден для державных дел.
О небольшом его изъяне дале
Скажу я. Вальтером маркграфа звали.
В нем порицаю недостаток тот,
Что он себе не отдавал отчета,
Как жизнь свою в дальнейшем поведет.
Его прельщали игры и охота,
А всякая о будущем забота
Была душе его совсем чужда.
О браке он не думал никогда.
Не по душе народу было это,
И вот однажды все дворяне в дом
К нему пришли, и вышел муж совета
(То ль был маркграфу ближе он знаком,
То ль лучше прочих разбирался в том,
Как надо говорить) и речь такую
К нему повел, — ее вам приведу я.
«О государь, мы вашей добротой
Приучены к вам все свои сомненья
Всегда нести с доверчивой душой.
От вас и нынче ждем благоволенья.
Мы просим выслушать без раздраженья
Ту жалобу, которую сейчас
Народ желает довести до вас.
Хотя затронут я ничуть не боле
Вопросом этим, чем из нас любой,
Недаром я — глашатай общей воли:
К кому еще с такою теплотой
Вы относились, о властитель мой?
Не отвергайте жалобу сурово,
И нам законом будет ваше слово.
В восторге мы от вас и ваших дел,
Правленье ваше мы благословляем.
Блажен всех ваших подданных удел,
Его сравнить мы можем только с раем.
Лишь об одном мы все еще мечтаем:
Чтоб вы ввели себе супругу в дом.
Тогда покой мы полный обретем.
Склоните шею под ярмо покорно,
Которое не к рабству вас ведет,
А к власти самой сладостной, бесспорно.
Ведь наших дней неудержим полет,
За годом быстро исчезает год,
