Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Спокойствует она, не уповая
На жребий, что ее в грядущем ждет:
Она сидит безмолвно у ворот;
Смиренье — красота ее живая.

Смотри! Приходит юноша, и вайя
В его душе чудесная, и вот
Мария удивленно привстает,
Блаженный трепет преодолевая.

Торжественны слова гонца и жест:
«Мария, стань превыше всех невест,
Ответствует всеблагостному зову».

Она же, руку к сердцу приложив
И усмиряя внутренний порыв,
Речет: «По твоему да будет слову».

«Поспи хоть в яслях, о моя отрада!
Я так слаба, — однако не беда,
Что ночь темна, что хижина чужда», —
Рекла Мария, пеленая чадо.

Но услыхала: «Сетовать не надо!
Мы, пастыри, оставили стада,
По слову ангела пришли сюда
Для одного-единственного взгляда».

Под кров они вступают, — в тот же миг
Становится вертеп убогий залит
Лучами, что струит младенца лик, —

Ликуют пастухи и Бога хвалят,
И девственная мать озарена
Спасителем, разверзшим ложесна.

Седые, мы пришли к сему порогу,
Из дальних стран проделав путь немалый:
Знак путеводный, светоч небывалый —
Звезда указывала нам дорогу.

Свирепый Ирод нищему чертогу
Да не грозит кровавою опалой:
Сей Вифлеем, сей город захудалый,
Отныне стал многоугоден Богу.

Все то, чем наша родина богата,
Слагаем пред тобой и медлим рядом,
Поскольку здесь — дары земли всего лишь.

Тебе подносим ладан, смирну, злато,
О Мудрость во плоти, хотя бы взглядом,
Быть может, нас утешить соизволишь?!

Создатель, землю заново творящий,
Сложи персты! Сошедший к миру ныне,
Ты дал ему достоинство святыни,
Как то назначил Твой Отец всезрящий.

Легко узнать по преданности вящей
Обручника в седеющем мужчине, —
И с ними — та, которая на Сыне
Остановила взор благоволящий.

Любвеобильней, чем земные дети,
Младенец руки тянет к Иоанну, —
Кудрявый отрок истово взволнован

И как бы говорит: «Тебе на свете
Лишь одному служить вовеки стану,
И Твой да будет путь приуготован».

Он мощью полн и юной красотой,
Пустынею дана ему свобода:
Лишь от акрид вкушает он, от меда
И препоясан шкурою простой.

Избрав жильем сей край необжитой,
Он в чувстве чист и в чаянье исхода,
Когда грядущего спасенья рода
Своей взыскует верою святой.

Он безучастен к горестям и бедам,
Над ним — скала, у ног его — родник,
Меж тем провидцу день грядущий ведом:

Главу склоняя, молвит он в сей миг:
«В сравнении с тобой, идущий следом,
О, как суров я, как я груб и дик!»

Священной жертвы час настал и минул,
Алтарь в крови по воле злобной власти, —
И прободенные гвоздями пясти
Христос по сторонам креста раскинул.

Он видит тех, на коих страх нахлынул,
Но кто вблизи, не чая горшей части,
Еще следит в отчаянье и страсти,
Чтоб их кивком распятый не отринул.

Она бледна, заламывает руки,
Глаза угасли в тягостной печали,
Одна лишь скорбь Марией ныне движет;

Такой не ведать смертным горькой муки,
Той, о которой речено вначале:
«Оружье душу и твою пронижет».

В чем этой дивной легкости причина?
Сколь свет отраден горнего простора!
Там, в чистых небесах, открыт для взора
Великолепный трон Отца и Сына.

Туда! Туда! Быть с ними воедино
Я уповаю и легко и скоро, —
А вы, ученики, моя опора,
Возрадуйтесь: пришла сия година!

Так, облаком и духом возлетая,
На крыльях ангелов уже высоко
Вознесена она в простор небесный, —

И все светлее красота святая
Отъемлемой в предел первоистока
Божественной невесты неневестной.

Все ангельство покорствует велико,
Угодники склоняются с мольбой
И шлют хвалу тебе наперебой;
В небесных сферах царствует музыка.

Сияя горней благостию лика,
Отмечена высокою судьбой,
Идешь — и с нежностью несом тобой
Ребенок, победивший смерть владыка.

И ты, чей отпрыск мирозданье спас, —
Ты дочь Ему, Кого сама взрастила!
Ты ослепительна для смертных глаз,

Божественности чистое мерило, —
О, вечная любовь, с которой нас,
Мария, ты навеки обручила!

В дни юности, томима властью тела,
Она свою любила красоту,
Был ввергнут дух ее во слепоту,
Огонь греха над ней царил всецело.

Но время шло, ее душа созрела,
Склонилась Магдалина ко Христу,
Отвергла всю мирскую суету
Во имя благодатного удела.

Нагая, в одиночестве, в тиши
Теперь она раскаяньем безмерным
Взыскует искупленья прежним сквернам:

В пустыне кайся, грешница, в глуши, —
Затем, что вид страданий покаянных
Смущенье властен поселить в мирянах.

Дряхлеющую плоть зовет земля,
Мое молчанье скоро вечным станет;
Но прошлое живет во мне, моля

Открыть его, — и прежней болью ранит:
О как, Земля, свершиться ты дала
Кощунству, что со мной в безвестье канет?

Светила Неба, коим несть числа,
Сверкающих созвездий вереница,
Вы ль станете утайщиками зла?

Постичь виденье — право очевидца,
Тогда зачем столь долго мой язык
Трусливо ложной клятвою томится?

Дай, Господи, чтоб в мой последний миг
Мне эта тайна дух не тяготила,
Чтоб этот лист читателя достиг,

Дабы в грядущем вечная могила
Деянье, что узреть случилось мне,
Со мною вместе не похоронила.

Свершилось то в полночной тишине,
Когда ярчает пламенник рассудка;
Я с Божьей книгой был наедине, —

Но двух вошедших вдруг заслышал чутко:
В них виделась открытая вражда
(Мне до сих пор об этом вспомнить жутко),

Ужасны были эти господа,
Черны как ночь: посланцы темной власти.
Заступники, где были вы тогда?

Иль отрешились вы блаженной части
В минуту эта — тем, кто шлет мольбу,
Давать защиту от ночной напасти?

Предвидя неизбежную судьбу,
Я к свету душу обратил живую,
Не в силах будучи вступать в борьбу.

Но, ждавший встретить муку роковую,
Что для меня измыслится врагу, —
Я встретил то, о чем и повествую.

С которых пор — припомнить не могу —
Дряхлел во запустении унылом
Старинный храм на ближнем берегу,

Затем, что оказалось не по силам
Отстроить после шторма в оны дни
Деревню, погребенную под илом.

Как раз туда проследовать они
Велели мне. «Дорогой к требе брачной
Стопы свои, священник, затрудни», —

Изрек один с ухмылкой многозначной;
Сказал другой: «Вот золото, учти,
Что ждет строптивцев жребий самый мрачный».

Я поначалу не спешил идти,
Но пред насилием смирился вскоре.
С полмили было, кажется, пути.

Лишь звезды неподвижные в просторе
Струили скудный свет на мир ночной
И глухо вдалеке шумело море.

И мнился, будто голос позывной,
Необъяснимо странный звук, доселе
Не слышанный, как полагаю, мной.

Мы наконец почти дошли до цели,
Указанной сперва, — и каждый шаг
Для сердца был чем дале, чем тяжеле.

Один из провожатых сделал знак,
И наложил повязку мне на очи,
Души моей усугубляя мрак.

Но, быть стараясь сколь возможно кротче,
Молился я, — была совсем проста
Мольба: «Твоя да будет воля, Отче».

Столь набожно во здешние места
Я прежде приходил неоднократно,
Вот — отворились древние врата:

Ведом рукою чуждой аккуратно,
Иду вслепую, — все же к алтарю
Дорога мне знакома и понятна.

Ведом чужой рукою аккуратно,
Иду вслепую, — все же к алтарю
Дорога мне знакома и понятна.

Вот кто-то рядом встал, — его не зрю,
Но слуха наважденье не обманет;
Бессильный, лишь молитву я творю,

И мыслию одной мой разум занят,
От чувств уже оторванный вполне, —
Я думаю: когда конец настанет?

И говорю в ожившей тишине,
Гоня воображенные химеры:
«Вы, призраки, неведомые мне,

Коль скоро вы со мной единой веры,
Скажите, что же понуждает вас
Сойти в сей дольний мир от горней сферы?

Когда ж вы слуги зла, то вам приказ:
Покоя места этого святого
Не алчьте осквернить в полночный час!»

Но лишь промолвил все сие сурово,
Как, сердце раня, мой пронзило слух
Жестокое, чудовищное слово.

Поддерживать свой побежденный дух
Уже не мог я, воля понуждая:
Огонь протеста вспыхнул — и потух.

Повязка зашуршала, ниспадая,
И вижу я: пред алтарем — чета:
Стоит в венке невеста молодая,

В ней бледностью убита красота,
Могильною, заведомо тлетворной;
Жених — являет юные лета.

За ними уходил во тьму просторный
Срединный неф, и свещные огни
Сияли в свежий зев могилы черной.

Людьми был полон храм, и все они
Несли черты какого-то отличья
И были нам, казалось, не сродни, —

Однако взором не умел постичь я,
Что за народ здесь, из какой страны
Идут одежды эти и обличья.

И дрогнул воздух, ибо с вышины
Запел орган; хотя мотив неведом,
Но чувства были им потрясены.

Не предвещая окончанья бедам,
Над нами смолк неслыханный канон,
И к алтарю толпа шагнула следом.

И вот, повиноваться принужден,
Увидел я, как юная невеста
Мне дружелюбно отдала поклон.

Тогда, поверя в добровольность жеста,
Я руку девы жениху вручил,
В ее дрожанье не поняв протеста.

Зачем для службы мне достало сил,
Зачем безблагодатный и печальный
Пред алтарем союз благословил?

Едва закончил я обряд венчальный
(По-гречески: мне был такой приказ),
Как вновь повергся в страх первоначальный

Очередным завязываньем глаз,
Давным-давно не источавших влагу.
Перед распятием на этот раз

Я должен был, собравши всю отвагу,
Поклясться им, что буду нем, как ночь, —
Чудовищную принести присягу.

Терпеть сей ужас стало мне невмочь,
Но, лишь уста я двигаться заставил,
Меня тихонько выдворили прочь.

Тогда спасенье я в душе восславил,
С очей сорвал повязку и с мольбой
Немедля к небосводу их направил.

Я вновь увидел звезды над собой,
Деревню, что рыбачий люд покинул,
Услышал, как вблизи шумит прибой.

Зловещей требы час во храме минул;
Там свет еще горел — но во мгле
Огонь последний померцал и сгинул.

С усталостью безмерной на челе,
Не в силах долее держаться прямо,
Я распростерся на сырой земле;

Тем временем уже кончалась драма:
Мне показалось через краткий срок,
Как будто выстрел долетел из храма.

Тогда лежать я долее но смог,
Воспрял, — в поту, дрожа от лихорадки,
И тотчас же пустился наутек.

По камышам, по кочкам, без оглядки
Спасался я, как будто смерть саму
Почувствовал вскочившем на запятки.

Очнулся я уже в своем дому,
Там рухнул на постель, объятый жаром;
Как задремал — и нынче не пойму.

Наутро встал, разбит ночным кошмаром;
Но, солнце лишь взошло на небосклон,
Уже стоял я перед храмом старым.

Он был рассветным златом окаймлен,
И ужасы полночного раздора
Развеялись, казалось, словно сон.

Что усмирило ужас мой столь скоро —
Была ли то рассветная роса
Иль тишина священного затвора?

Покоем ли пленились очеса,
Или восхотели по возможной мере
Смягчить мою тревогу небеса?

Но стало сердце вновь открыто вере,
Ночной кошмар исчез, как жуткий лик,
И я во храм открыл спокойно двери.

Но, чуть в него поспешно я проник,
Могила в центре нефа мне предстала,
Я хладный камень сдвинул в тот же миг,

И там, виденью страшному нимало
Не веря, — о предвечный судия!
О беспощадно ранящие жала! —

Ночной невесты лик увидел я,
Со смертью мной повенчанной дотоле.
Зачем не знает зренье забытья?

Зачем рассудок не угас от боли?
Зачем вы, губы, живы до сих пор?
Ты, сердце, для чего в земной юдоли

Живешь само себе наперекор?
К чему терзаюсь мукою бескрайной,
Которой не умею дать отпор?

Наедине с трагическою тайной
Зачем живу так много долгих лет,
Своей судьбой томясь необычайной?

Теперь, когда мой век идет на нет,
За то напутствие невесте мрака
Я призван почему держать ответ?

Блажен любой, кто прожил жизнь инако,
Кто пил ее, как влагу родника,
Не чувствуя всевидящего зрака;

О, как, я это знаю, велика
Неистощимой милости криница,
Господних благ бескрайняя река!

На милость гнев Твой, Боже, да сменится,
Прощение Твое да обрету,
Душа моя тоской да не томится;

Лишь Ты восстановляешь правоту, —
Не осуди же грешные моленья:
Дай не погибнуть этому листу,

Прими меня в блаженные селенья.