Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума
Чтобы узнать истину, я принялся тщательно наблюдать за ней, и чем больше я убеждался, что она по-настоящему забыла свою любовь ко мне, тем меньше радовался. Не вникая в суть беспокойства, все больше овладевавшего мною, я отдался ему целиком; я стал хмуриться, и хотя по-прежнему думал, что рад своей свободе, на деле втайне сердился на госпожу де Люрсе за ее непостоянство.
Я сам удивлялся – почему меня все еще интересует душевное состояние женщины, которую я больше не люблю, да и вообще никогда не любил? В самом деле, что мне до того, отняла она у меня свое сердце или нет? И чего мне бояться, кроме одного несчастья: что она все еще любит меня?
Все так; я твердил это самому себе еще и еще раз; я думал, что таким образом поборю свое тщеславие. Госпожа де Люрсе не напрасно пыталась его задеть; она добилась успеха.
Партия в карты закончилась. Она предложила мне сыграть с ней. Я согласился. Бездействие тяготило меня, и я подумал, что игра отвлечет меня от неприятных мыслей. Я начал играть, но был крайне рассеян и как-то не смел глядеть на госпожу де Люрсе; она же была по-прежнему безмятежно спокойна и нисколько не смущалась тем, что я за ней наблюдаю.
По всему этому я мог только заключить, что больше ею не любим; но она ничем не давала понять, что любит другого.
Маркиз де***, которого она привезла из провинции, сидел с нами за карточным столом; видимо, она сочла уместным использовать его присутствие для того, чтобы вызвать во мне тревогу. Она начала улыбаться ему, бросать на него пристальные взгляды, оказывать всякие иные знаки расположения, сами по себе не много значащие, но при постоянном повторении приобретающие определенный смысл.
Стараясь не подавать ему особых надежд, чтобы не вызвать на объяснение, которое поставило бы ее в затруднительное положение, она всячески давала мне понять, что ищет мне замены и находится на пороге нового увлечения. Каждый раз, как я взглядывал на нее, я видел, что ее глаза устремлены на маркиза; но как только она замечала на себе мой взгляд, она немедленно опускала глаза, как будто именно от меня ей необходимо было скрывать свои чувства.
Эти уловки в конце концов раздосадовали меня; не то чтобы меня все это огорчало, но мне казалось, что я играю какую-то незавидную роль, от которой ей бы следовало меня избавить. Я чувствовал к ней презрение, я был возмущен и с трудом это скрывал.
«Версак говорил правду, – повторял я себе, – и неужели слова «кокетка» достаточно для обозначения такого рода женщин? Можно ли вести себя непорядочнее? Она разлюбила меня, – прекрасно; я ей за это только благодарен. Боже меня упаси упрекать ее! Но чтобы без всякого зазрения совести, с бесстыдством, какого не позволит себе и госпожа де Сенанж, кидаться в объятия маркиза, не предупредив меня, не стесняясь моего присутствия, даже не зная, продолжаю ли я еще любить ее, – этого, признаюсь, я никак не ожидал. Да она меня вовсе не любила! Я был для нее, как Пранзи и многие другие, всего лишь минутным капризом. Человек, которым она увлечена сегодня, завтра станет для нее незнакомцем, и скоро я буду иметь удовольствие увидеть его преемника».
В моей голове проносились эти нелестные для нее мысли, и я не следил за собой, так что по моему холодному и негодующему виду она, вероятно, поняла, что происходит в моем сердце. Я не скрывал резких перемен настроения, каких обычно карточная игра во мне не вызывала, так что не мог бы объяснить свое состояние волнениями игры. Я поминутно взглядывал на свои часы и, как бы не доверяя им, справлялся о времени у сидящих рядом. Госпожа де Люрсе дважды обращалась ко мне с вопросами, на которые не получила вразумительного ответа. Я стал даже туп, и, что особенно странно, все это происходило из-за женщины, которой за минуту до того я с радостью сказал бы: расстанемся и забудем друг о друге; из-за женщины, от которой я мечтал избавиться, одна мысль о которой была для меня нестерпима; а ведь мое сердце, страдавшее сейчас от ее непостоянства, целиком принадлежало другой!
Странная вещь! И мы еще обвиняем женщин в тщеславии! Мы, безвольные игрушки своего самолюбия! Того суетного самолюбия, которое может кидать нас по своей прихоти от любви к ненависти и от ненависти к любви. Из-за него мы жертвуем нежно любимой и достойной девушкой ради особы не только не любимой, но даже презираемой нами.
Приблизительно в таком положении оказался и я. Постепенно, сам того не замечая, я сдавался на милость госпожи де Люрсе. Я был задет тем, что она так быстро увлеклась другим, и ее измена, вместо того, чтобы отвратить меня от нее навсегда, только сильнее привязала меня к ней.
Однако я не мог бы утверждать, что чувство, которое она мне внушала, было любовью: во мне родились ощущения, которых я до того не знал, которые мне даже трудно было бы определить. Это были чувства сильные, но в них не было нежности, не было даже желания; я понимал, что задет, но не влюблен. Если бы она проявила минутную слабость, показала бы мне, что ревнует, что удручена и старается вернуть меня, – конец! Колдовство бы рассеялось, и мое тщеславие было бы удовлетворено ее унижением; я не испытывал бы более ничего, кроме безразличия и, может быть, презрения.
Но этого не произошло. Госпожа де Люрсе понимала, как опасно было бы вывести меня из заблуждения: ей не надо было проникать в мои чувства, она и так видела, что происходит в моей душе. Я мог быть первым, на кого сей обветшалый прием не окажет действия, и, чтобы достичь цели, следовало продолжать опыт сколь возможно долго. Я был уязвлен, но еще не повержен.
Как только игра окончилась, я, не сдерживая досады, подошел к ней, чтобы проститься; но вид у меня при этом был принужденный, и она сразу поняла, что может без больших усилий заставить меня остаться.
– Куда вы собрались? – весело спросила она. – Стоит ли уходить? Ведь уже очень поздно. Я рассчитывала на вас. Вы меня обидите, если не останетесь.
– Я еще больше обижу вас, если останусь, – ответил я с волнением, – я ухожу именно потому, что не хочу вам досаждать.
– Но я от всей души прошу вас остаться, – сказала она. – Мне всегда приятно видеть вас, и я не могу понять, почему вы вообразили себя лишним. В моем доме вы всегда чувствовали себя вполне свободно, и что это вдруг за странные церемонии? По-моему, между нами это совершенно не к месту.
– А мне кажется, сударыня, – ответил я, – что теперь как нельзя более к месту.
– Что за чушь! – сказала она, пожав плечами. – Вы фантазируете.
– К сожалению, нет, сударыня, – возразил я, – и вы сами отлично знаете…
– В конце концов, – прервала она меня с таким видом, будто не хотела входить в подробности, – вы вольны в своих поступках, я совсем не хочу вас стеснять. Останетесь – я буду рада; уйдете – значит, мое предложение не доставляет вам удовольствия.
Я подумал, судя по холодному выражению ее лица, что в глубине души она хочет выпроводить меня и остаток вечера посвятить маркизу. Я решил доставить себе невинное удовольствие, помешав им своим присутствием. Кроме того, мне было приятно убедиться в том, как низко пала госпожа де Люрсе и как я прав, чувствуя к ней презрение.
Вскоре подали ужин. Ни о чем не думая, просто по привычке, я хотел сесть рядом с госпожой де Люрсе. Она это заметила, но не выразила ни малейшего удовольствия, а, напротив, устроила так, что маркиз, которого я считал своим преемником, занял место подле нее. Хотя оказанное ему предпочтение было искусно замаскировано, оно не ускользнуло от меня и крайне меня раздосадовало. Если бы она предложила мне это место, я все равно отказался бы; но я не мог без гнева видеть, что его занял другой.
Ужин был оживленный. Госпожа де Люрсе, задев мое самолюбие, теперь старалась загладить свою вину и сделалась очаровательно любезной. Тонкое кокетство, к которому мы более чувствительны, чем даже к красоте, милое поддразнивание, которое мы порой презираем, но не можем оттолкнуть, нежные улыбки, выразительные взгляды, – все было пущено в ход, и все напрасно. Я был глубоко убежден, что эти улыбки и взгляды предназначались моему сопернику, и негодовал. Ее веселость казалась мне наигранной, ее шутки – неестественными, резвость и игривость – неуместными в ее возрасте. Я смотрел на все глазами ревнивца. Мое сердце трепетало – от гнева, а не от любви. Во всяком случае, мною владела такая ненависть к госпоже де Люрсе, что я даже сам не сознавал, как она мне нравится.
Мы плохо скрываем свои желания, они владеют нами с такой силой, что не ускользают от внимания даже самой простодушной женщины. Госпожа де Люрсе никак не могла ошибиться на этот счет; она заметила по гневному выражению моего лица, что я далеко не так очарован ею, как бы ей хотелось. Должно быть, она подумала, что зашла слишком далеко: нельзя было дольше оставлять меня в убеждении, будто она совсем не интересуется мною. Поэтому, не оставив окончательно свой первоначальный план, она начала глядеть на меня менее сурово, чем до сих пор.
