Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть первая
Дон Алонсо распорядился немедленно приготовить все необходимое для поединка, и они отправились в уединенное место, где провели в ратных упражнениях этот день и большинство последующих, до самого дня турнира. Очень скоро дон Алонсо уже так крепко сидел в седле, так уверенно держал копье в опорном крюке и орудовал им с таким изяществом и ловкостью, будто занимался этим долгие годы. Его успехам немало способствовало и то, что он был хорошо сложен и крепок телом.
Искусство Осмина в верховой езде в обычном и рыцарском седлах, его поведение во время уроков, благородная осанка, скромность, сдержанность, учтивое обращение и речь внушили дону Алонсо подозрение, что зовут его наставника не Амбросио и что вовсе он не простолюдин, а, как по всему видно, человек не простой. В каждом поступке Осмина сказывалось достоинство человека знатного и благородного, коего лишь превратности судьбы привели к такому состоянию. Подстрекаемый любопытством, дон Алонсо уединился однажды с Осмином и сказал ему:
«Немного времени служишь ты у меня, Амбросио, а я уже многим тебе обязан. Твоя доблесть и учтивость так явно выдают твое происхождение, что скрывать его доле тебе не удастся. Под покровом твоей убогой одежды, низкого ремесла и простого имени, несомненно, таится другой человек. По всем признакам теперь мне понятно, что ты обманываешь или, вернее, обманывал меня; ведь невозможно себе представить и поверить, чтобы бедный ремесленник, каким ты притворяешься, так превосходно разбирался во всем, а особенно в рыцарских делах, да еще будучи столь юного возраста. Я ясно вижу и уверен, что под этим слоем земли, в этих безобразных раковинах скрыты чистейшее золото и перлы Востока. Тебе ведомо, кто я, а мне неведомо, кто ты, хотя, как я сказал, по следствиям познаются причины и утаить их ты уже не сможешь. Клянусь верой Христовой, которую исповедую, и рыцарским орденом, к которому принадлежу, я буду тебе верным и молчаливым другом, сохраню твою тайну и помогу тебе всем, что только в моей власти, — и имуществом своим, и рукой. Поведай же мне о своих злоключениях, дабы я мог хоть частично отплатить тебе за оказанное мне добро».
«Ты так горячо меня просишь, сеньор, — отвечал ему Осмин, — так крепко прижал меня в точиле своего великодушия, что, вижу, тебе удастся выдавить из моей груди это признание, как сок из винограда; но знай, что никто иной не сумел бы этого сделать. Что ж, выполню твой приказ и, полагаясь на твое, благородство и заверения, открою, что я — арагонский дворянин из города Сарагосы. Имя мое — Хайме Вивес, и отца звали так же. Несколько лет тому назад я по злой случайности попал в неволю к маврам из-за коварного предательства мнимых друзей. Была ли причиной тому их зависть или враждебная мне судьба, об этом долго рассказывать. Скажу лишь, что мавры продали меня одному ренегату[104], который обращался со мной так, как и можно было ожидать от подобного человека.
Этот ренегат повез меня в глубь страны и в Гранаде продал некоему Сегри́, одному из знатнейших кабальеро города. У него был сын, мой ровесник, по имени Осмин, с которым мы схожи не только возрастом, но и сложением, и лицом, и нравом, и печальным уделом; это сходство и побудило Сегри купить меня и приласкать, как родного, оно же связало нас с Осмином узами нежной дружбы. Я обучил Осмина всему, что сам знал и умел, — ведь вырос я в краю, где рыцарские забавы в такой чести. Но и мне самому были полезны эти уроки, ибо, занимаясь с сыном моего господина, я совершенствовался в силе и ловкости, а иначе мог бы забыть все, что знал, — обучая, мы учимся сами.
Постепенно любовь и сына и отца ко мне возросла настолько, что я стал ближайшим наперсником во всех делах, касавшихся имущества моих господ и их самих. Юноше прочили в жены Дараху, дочь алькайда Басы, мою госпожу, покорившую твое сердце. Для свадьбы все уже было подготовлено, но помешала осада Басы и военные действия. Бракосочетание пришлось отложить. Затем Баса была сдана, и свадьбу так и не отпраздновали. Как ближайший друг влюбленных я все это время ездил из одного города в другой с письмами и подарками. Мне посчастливилось оказаться в Басе в ту пору, когда ее сдавали испанцам, и вместе с большинством пленных получить свободу.
Я отправился на родину, но в пути мне не хватило денег. Случайно узнал я, что в вашем городе проживает один мой родственник. К желанию повидать мою знатную и великодушную госпожу присоединилась нужда в помощи, без коей я не мог продолжить путь. Немало времени провел я здесь, но никак не мог найти того, кого искал, ибо сведения о нем были неверные. Зато верной была погибель, здесь меня ожидавшая, ибо нашел я вовсе не то, что искал, как оно обычно и случается. Раз, бродя по городу с пустым карманом, но полным забот сердцем, я вдруг увидел дивную красавицу, — по крайней мере на мой взгляд, — другой, быть может, рассудит иначе, ибо красота — лишь то, что нам нравится. Ей посвятил я все помыслы, ей отдал свою душу, и с тех пор нет во мне ничего, что бы не принадлежало ей.
Эта красавица — донья Эльвира, сестра дона Родриго и дочь дома Луиса де Падилья, бывшего моего господина. Говорят, голь на выдумки хитра; вот и я, запутавшись в тенетах любви и не имея средств на то, чтобы выказать ее подобающим дворянину образом, задумал написать своему отцу о том, что получил свободу, и, сообщив, будто задолжал тысячу доблей[105], попросил выслать мне эту сумму. Замысел мой удался; отец прислал не только деньги, но также слугу и лошадь, чтобы я мог продолжать путь; все это мне пригодилось. Несколько дней подряд я прогуливался в разные часы по улице, где живет донья Эльвира, но увидать ее мне так и не удалось.
Частые эти прогулки показались кое-кому странными; за мной начали следить, и, чтобы провести соглядатаев, пришлось прибегнуть к хитрости. Мой слуга, которому я открыл свою любовь, хорошо все обдумал и посоветовал мне купить платье простого ремесленника и, переменив имя, дабы не быть узнанным, наняться под видом каменщика на постройку, которую вели тогда в доме отца моей дамы. Долго я размышлял над тем, что может принести мне этот шаг. Но любовь и смерть крушат всякую твердь, сомнения были отброшены, все мне показалось нетрудным. Я решился и не жалею об этом.
Случилось то, на что я и не надеялся: когда постройка была закончена, меня взяли в дом садовником. И судьба была так милостива ко мне, так высоко поднялась на небосклоне полная луна моего счастья, что в первый же день, как я нанялся на это место и начал работать в саду, я встретил Дараху. Велико было ее изумление при виде меня, да и мое было не меньше. Мы рассказали друг другу обо всем, что претерпели за это время; она поведала мне о своих злоключениях, я — о своих и о том, как любовь к ее подруге привела меня в этот сад. Я умолял Дараху помочь мне, ибо ей было известно, что я природный дворянин и происхожу из почтенной семьи, а потому она могла не колеблясь замолвить за меня словечко перед доньей Эльвирой, дабы надежды мои увенчались священными узами брака.
Дараха обещала мне свою помощь и сделала все, что было в ее власти. Но злая моя фортуна оказалась столь скупой на щедроты, что в тот самый миг, когда нежный росток нашей любви начал было укрепляться, бутоны его увяли, цветы зачахли на бесплодной почве, червь подточил корни, — и всему пришел конец. Меня изгнали из дома, не объяснив даже причины, и с вершины блаженства я низвергся в пучину горестей. Человек, сразивший копьем одного быка и ударом шпаги убивший второго, — это я, и все это я совершил в угоду своей возлюбленной. Она меня видела, она узнала меня, ее лицо и глаза без утайки поведали мне ее радость. И если бы можно было мне увековечить свои подвиги, украсив их именем моей дамы, я не преминул бы это сделать и объявил бы, кто я и какого рода. Но пока сие неосуществимо, и я с ума схожу от тоски. Ежели бы ценою своей крови я мог этого достигнуть, я отдал бы ее до последней капли. Теперь, сеньор, тебе известны все превратности моей судьбы и печальное их завершение».
Выслушав рассказ Осмина, дон Алонсо обнял его и крепко прижал к груди. Мавр пытался высвободиться из объятий и поцеловать ему руку, но дон Алонсо не позволил и сказал: «Мои руки и сердце отныне будут служить тебе, дабы стать достойными твоей верной службы. Теперь не время расточать любезности и вспоминать о былых недоразумениях; считай себя моим названым братом до тех пор, пока на то будет твоя воля. А о турнире не печалься; ты будешь участвовать в нем, уж поверь мне…»
Осмин, преклонив колено, снова бросился целовать его руки. Дон Алонсо ответил ему тем же, и новая их дружба была скреплена пылкими обетами верности. Все оставшиеся до турнира дни они провели в долгих беседах. И вот наконец наступил этот день, который должен был принести им славу.
Я уже сказал о тайной ненависти к дону Родриго, вызванной его чванством. Дон Алонсо был несказанно рад, что нашелся нужный ему человек, не сомневаясь, что Хайме Вивес сумеет на турнире посрамить гордеца и поубавить ему спеси.
