Лопе де Вега - Том 5

Ну, тогда о слугах слушай —
Не умею про вельмож.

Как, о слугах?

Да.

Ну что ж!

Начал я. Развесьте уши,
Вы, каурые, гнедые,
Жеребцы из Алькараса,
Белые и вороные,
Вы, кто воду пьет из лужи.
Вы, кто пьет из Иппокрены,
Вы, несчастные калеки,
Клячи отставных военных,
Тех, что до зимы разуты
И оборваны до лета,
Что худы, как мотовила,
И, как пугала, одеты!
Слушайте, магистры-мулы,
Добрых лекарей опора
(Да очистит вас морковка
От репейного запора!),
Вы, церковные лошадки,
Что в вуалях, словно вдовы,
Удила свои жуете,
Отрешившись от земного!
Также вы внимайте, кони,
Вы, что, рады иль не рады,
Тащите в резных колясках
Молодых прелестниц с Прадо!
Также мулы с толстым брюхом,
В крепкой монастырской сбруе,
В том числе и те, что возят…
Что про седоков скажу я?..
Слушайте: итак, в Кастилье
Были лучшие мужчины,
Те, чья слава прогремела
От стакана до кувшина,
От Дуэро и до Тахо,
Тахо, что вбирает воды
Мансанареса, который
Дань ему от года к году
Возит мылом и петрушкой…
Был на празднике Бенито,
Уроженец Талаверы,
В красно-буром платье, сшитом
Уж не с холостяцким блеском.
Дар жены — на ленте длинной
Крест — он нацепил на шею:
Так велит христианину
Отмечать свой брак обычай.
И сапожки не по росту,
И подвязки не на месте
В нем подчеркивали сходство
С петухом в бойцовых шпорах.
Сам Мартин из Корредеры
В играх не жалел усилий
Ни своих, ни клячи серой.
Был усач в чудной ливрее,
Отливавшей рыжим глянцем.
Перья белые служили
Лепестками померанцу.
Прикрепленные им к шляпе
Локоны любимой дамы
Были гнидами покрыты
Так, как будто жемчугами.
Правда, убедила дама
В том его, что эти гниды —
Души брошенных влюбленных,
Что скончались от обиды.

Ну и души!

Слушай дальше…
Был там также шут Лоренсо,
Уроженец Фортинейры,
Что кастильских уроженцев
Мог бы в плутовстве наставить.
Коротышка круглый, крепкий,
Выглядел он лучше многих,
Пусть и походил на репку
Из Галисьи плодородной —
Края репы и дворянства.
Был он в куртке синей с черным,
Да и прочее убранство
Отдавало чернотою
И отсвечивало синим.
Снарядив его в дорогу,
Подала ему Марина
Вместе с жарким поцелуем
Кус поджаренного сала…

Милосерднейший поступок!

В сумку класть его не стал он,
А тотчас же сунул в брюхо,
Начертав на брюхе…

Ловко!

«Кто любим — не отощает!»

Он поэт?

Молчи, плутовка!

Я и то молчу.

Злословить
О товарищах не стану.

Ну, а дальше?

Дальше был там
Некий Берналь Толосано.
Как не выколол усами
Сам себе он оба глаза,
Не пойму. К нему в дороге
Прицепились, как зараза,
Не один — четыре друга.
Он поил, кормил, снабжал их —
От сапог до марципанов —
Всем, как будто деток малых.
Он к своей ливрее графской —
Желто-красно-сизо-белой —
Приколол еще и ленту
В честь суконщицы рамосской
Преискусной Каталины.
Вслед за ним, в себе уверен,
Появился Перо Маркос.
(Он вполне благонамерен,
Несмотря на то, что левой
Действовать привык рукою…)
Нес четыре он баула
Столь высоких, что порою
Мне казалось — в кипарисах
Он дорогой заблудился.
Силою незаурядной
Перо здорово кичился,
Потому и на собратьев
Не любил учтивость тратить,
Все покрикивал: «Эй, дядька!»
Или — «Как тебя там, братец?»
На мосту, что Сеговийским
Называют (он в гранитных
Лапах маленькую лужу —
Без очков ее не видно —
Уж который год сжимает),
Я унылую девицу
Заприметил. Очи девы
Источали ту водицу,
Коей луже не хватало.
Для кого предназначались
Два воротника расшитых
И платочки, что, печалясь,
Девушка спустила в воду?..
А теперь — ко мне, Камены,
Ибо Калиндрас могучий
Сам явился на арену,
Как дель Карпьо[28] знаменитый.
В перламутровой ливрее
Он блистал — ему сутана
Все же подошла б скорее,
Скрыв его кривые ноги.
Ни один в игре так ловко
От копья не уклонялся
И не ждал с такой сноровкой
Выхода быка, желая
С ним и вовсе не встречаться.
Рассказать тебе подробно
Обо всех, кто состязаться
Вышел в подвигах, в нарядах,
В громких кличках, то ж, поверь мне,
Что пытаться все обманы
Всех купцов учесть, иль перья
В крыльях славного Пегаса,
Или все мои попытки
Приласкать тебя. Скажу лишь,
Что хозяева убытки
За бахвальство и за роскошь
Челяди своей терпели,
Те ж себе и в ус не дули;
Что башмачники при деле
Оказались и портные…
Альгуасилам, всем на свете,
Не взыскать и сотой доли
Денег, пущенных на ветер
В дни торжеств… Но я кончаю,
Ручки милые целуя,
Ибо вижу дон Хуана.

Дон Хуан? Тогда уйду я.
Выдержать влюбленных пени
Даже камень вряд ли сможет.

Да, разумного в них мало…

Ну, Томе!

Сеньор?

Так что же,
Золото мое ты видел?

Да уж видел…

Что сказала?

Доброго довольно мало.
Как бы я вас не обидел!

Говори!

Не дав мне ножку
Ей поцеловать, под платье
Спрятала ее: «Некстати
Прибыл», — фыркнула, как кошка.
«Вы ошиблись, — отвечаю,—
Я приехал кстати, ибо
Дон Хуан со мною прибыл!»
А она: «Таких не знаю».
Я ей объясняю, кто вы,
Что не следует сердиться…
«Передай ему, что птицы,
Мол, не прилетают снова
В гнезда брошенные…»

Мило!

Так вам передать велела.
Мило ль, нет ли — ваше дело…
Дальше слушайте, что было:
Тот сеньор, дон Фелис, там уж
Пил и завтракал с папашей;
Значит, плохо дело ваше,—
Донья Бланка выйдет замуж
Не за вас. Еще до ночи
Не пришлось бы вам признаться,
Что в любви нельзя вверяться
Женщине капризной очень.

Ей хотелось, несомненно,
Подразнить меня — в отместку
За несчастную поездку.
Ни угрозы, ни измены
В том не вижу я.

Сторицей
Ревность мстит. Она способна
Действовать упорно, злобно.