Автор неизвестен - Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро

Славный знаменосец войска,
Молния на поле брани,
Воплощенье благородства,
Непреклонности, отваги;
Вызывавший зависть юных
И почтенье мудрых старцев,
Он, за кем с восторгом шумным
Чернь на улицах бросалась;
Он, учтивостью снискавший
Дам и дев благоволенье,
Этот баловень Фортуны,
Этот первенец успеха;
Он, украсивший мечети
Блеском боевых трофеев,
Он, кто населил темницы
Толпами гяуров пленных;
Он, кто храбростью своею
Больше, чем разящей сталью,
Дважды от границ отчизны
Отразил враждебный натиск;
Доблестный Абенсулема —
На изгнанье осужден он
Повелением халифа,
А верней — своей любовью.
Мавр пленился мавританкой,
Чьей красою несравненной,
Несравненным благородством
Сам халиф был ранен смертно.
Мавританкою   однажды
Был цветок подарен мавру,
Для ревнивого владыки
Тот цветок стал злой отравой.
И, разгневанный, герою
Удалиться повелел он:
Очернил он верность мавра,
Обелить желая ревность.
Едет мужественный мавр,
Конь соловый горячится,
Долго пил он на прощанье
Воду из Гвадалквивира…
И обеими руками
Сдерживает мавр поводья,
Чтоб скакун его горячий
Вихрем не умчался в поле.
Конь звенит наборной сбруей,—
Марокканская работа:
Бляхи с чернью и финифтью,
С филигранью золотою.
В черное полукафтанье
Мавр одет, с накидкой белой:
Цвет неутолимой скорби
С цветом безупречной чести.
А над головным убором,
Темно-голубым, как небо,
Схвачены алмазной пряжкой,
На ветру трепещут перья.
Перья птиц он взял с собою,
Чтоб душа домой летела,
Пусть земли его лишили —
С ним остался вольный ветер.
На плаще узор из копий
Выткан серебром по краю
И слова: «Лишь в этом грешен»
Вышиты арабской вязью.
Из оружья — только сабля,
Дар толедского владыки:
Не оружье, но отвага
От врагов ему защита.
Так через родной свой город
Ехал доблестный изгнанник:
По бокам его — алькальды
Мармолехо и Альгамбры,
Следом — рыцари верхами,
А вокруг — толпа народа.
Чтоб изгнанника увидеть,
Дамы сгрудились у окон.
Скрыть красавицы не тщились
Горьких слез, когда с балконов
Перед ним на мостовую
Выливали благовонья.
А прекрасная Балаха,
Что рвала в опочивальне
На себе густые кудри
Из-за прихоти монаршей,
Многогласный шум услышав,
На балкон свой устремилась,
И немым исходит криком
Взор ее красноречивый:
«Знай, ты одинок не будешь,
Мы в разлуке, но утешься,—
Пусть ты изгнан из Хереса,
Жить в моем ты будешь сердце».
Ей он отвечает взглядом:
«Буду и вдали — с тобою,
За неправый суд халифа
Мне воздаст любимой стойкость».
Сотни раз до поворота
На нее он оглянулся.
А потом коня направил
По дороге на Андухар.

Королю служил в Оране
Шпагою один испанец,
А душой служил и сердцем
Он прекрасной африканке,
Столь же гордой и прекрасной,
Сколь любимой и влюбленной.
Ночью на любовном ложе
Был он с ней, и вдруг: «Тревога!»
Приближенье берберийцев —
Вот что вызвало тревогу:
Их щиты сияньем лунным
Были выданы дозору.
Под луной щиты сверкнули
Искрой для костров сигнальных,
Молния огней тревожных
Породила гром набатный,
И в объятиях любимой
Был возлюбленный разбужен:
Он услышал гул набата,
Конский топот, лязг оружья,
Долг в него вонзает шпоры.
Страсть удерживает повод:
Не пойти в сраженье — трусость,
Женщину покинуть — подлость.
Только он за меч свой взялся,
Как к нему она метнулась,
Шею обвила руками,
Телом трепетным прильнула:
«Что ж, иди! В слезах бессильных
Утоплю я это ложе,
Без тебя оно, любимый,
Мне страшней, чем поле боя.
Одевайся, что ж ты медлишь?
Ждет тебя военачальник,
Ты его приказам внемлешь,
Глух к моим мольбам печальным.
Для чего тебе кираса?
Сердце ведь твое — из стали:
Скорбью мне его не тронуть,
Не смягчить его слезами!»
Но, в доспехи облачаясь,
Так испанец ей ответил:
«О любимая! И в страсти
Ты прекрасна и во гневе.
Движим долгом и любовью,
Ухожу и остаюсь я,
Плоть моя идет в сраженье,
Но душа с тобой пребудет.
О властительница сердца,
Не печалься и не сетуй:
В честь твою пойду на бой я,
В честь твою вернусь с победой».

Каторжной прикован цепью
Накрепко к скамье галерной,
Руки положив на весла,
Очи устремив на берег,
Раб турецкого корсара
Жалобы свои и пени
Изливал под скрип уключин
И бряцанье ржавой цепи:
«О, мое родное море,
О, родной испанский берег,
О, театр, где разыгрались
Тысячи морских трагедий!
Белым языком прибоя
Ты подобострастно лижешь
Горделивые, крутые
Берега моей отчизны.
Ты мне истину поведай
О судьбе моей супруги:
Вправду ль, проливая слезы,
Обо мне она тоскует?
Коль правдивое об этом
До меня дошло известье,—
Перлы слез ее пополнят
Жемчугом твои глубины.
Но письма напрасно жду я,
Может, нет ее на свете?
Если так, тогда зачем же
Я сопротивляюсь смерти?
Вот уж десять лет влачу я
Жизнь в неволе без подруги,
Лишь с веслом своим тяжелым
И тоскою неразлучен.
Если истинно сужденье,
Что волна красноречива,—
О божественное море,
Дай мне, дай ответ правдивый!»
Тут мальтийская эскадра
Выросла у горизонта,
И галерникам начальник
Приказал налечь на весла.

Белую вздымая пену,
Мчат алжирские галеры
За майоркским галеотом,
Словно гончие по следу.
В нем с женой — валенсианкой
Благородной и прекрасной —
От Испании к Майорке
Плыл счастливый новобрачный.
Он, любовью окрыленный,
На двойной стремился праздник;
Праздновать хотел он свадьбу
Вместе с празднованьем пасхи.
Весело плескаясь, волны
К веслам ластились бесшумно,
К парусу с лобзаньем нежным
Ветерок прильнул попутный.
Но предательская бухта,
Давшая приют корсарам,
Выпустила вдруг на волю
Их — грозу морей испанских.
Галеот вперед рванулся,
Но четыре вражьих судна
Мчатся по волнам — о, горе! —
За добычей неотступно.
Их подстегивает алчность,
А преследуемых — ужас…
Жемчуг слез роняя в волны,
Молит юная супруга:
«О зефир, о вольный ветер,
Взысканный любовью Флоры,
В час опасности ужели
Не поможешь ты влюбленным?
Если только пожелаешь,
Ты в своем всесильном гневе
Дерзновенные галеры
Сможешь выбросить на берег.
Ведь не раз, могучий ветер,
Вняв моленьям беззащитных.
Утлые челны спасал ты
От флотилий горделивых.
Не отдай наш бедный парус
В руки извергов бездушных,
Из когтей из ястребиных
Вырви белую голубку!».

Ты, что целишься так метко,
Озорной слепец-стрелок,
Ты, меня продавший в рабство,
Древний маленький божок,
Мстишь за мать свою, богиню,
Что должна была свой трон
Уступить моей любимой?
Пощади! Услышь мой стон:
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»

Преданно тебе служил я,
А какой был в этом толк?
Ветреный военачальник,
Покидаю я твой полк.
Хоть давно завербовался
Я под сень твоих знамен,—
До сих пор ничем за службу
Не был я вознагражден.
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»

Войско горемык влюбленных
Верит в разум твой и мощь,
Но беда солдату, если
У него незрячий вождь.
Где у полководца стойкость,
Если с крылышками он?
И как с голого получишь
Свой солдатский рацион?
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»

Труженик любовной нивы,
Жил я только для нее,
Десять лучших лет ей отдал,
Все имение свое.
Я пахал морские волны,
Засевал песчаный склон —
Урожай стыда и скорби
Я собрать был обречен.
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»

Башню в пустоте возвел я
Из неисполнимых снов —
Кончилось, как с Вавилоном,
Страшной путаницей слов:
Стала желчь там зваться «медом»,
«Стрекозою» — скорпион,
Зло преобразилось в «благо»,
Беззаконие — в «закон»…
«Не терзай меня, не мучай,
Купидон!»