Конфуций - Уроки мудрости

То сокол, как ветер, летит в небесах,
Он в северных рыщет дремучих лесах.
Давно уж супруга не видела я,
Великая скорбь в моем сердце и страх.
О, как это сталось? Ужель я одна,
Надолго забытой остаться должна?

Ветвистые вижу дубы над горой,
Шесть вязов я вижу в долине сырой.
Давно уж супруга не видела я,
И боль безысходная в сердце порой.
О, как это сталось? Ужель я одна,
Надолго забытой остаться должна?

Там сливы на горных вершинах густы,
В низинах там дикие груши часты.
Давно уж супруга не видела я…
О сердце, от боли как пьяное ты!
О, как это сталось? Ужель я одна,
Надолго забытой остаться должна?

Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка?
Плащ с тобой пополам разделю я в походе любой!
Царь сбирается в путь и свои поднимает войска –
Приготовил я дротик и длинную пику и в бой!
Вместе выйдем на битву, ведь враг у нас общий с тобой.

Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка?
Мы разделим с тобою исподнее платье мое.
Царь сбирается в путь и свои поднимает войска –
Приготовил я дротик и с ним боевое копье.
Встанем вместе на битву за дело мое и твое!

Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка?
Есть рубашка у нас, мы рубашку разделим вдвоем.
Царь сбирается в путь и свои поднимает войска –
Латы я приготовил и острым запасся мечом.
Знаю, вместе с тобою мы в битву с врагами пойдем.

Брата матери ныне я в путь провожаю с войсками,
Берег северный Вэй – и здесь предстоит нам проститься.
Чем его одарить, я не знаю, – какими дарами?
Подарю я гнедую четверку с большой колесницей.

Брата матери ныне я в путь провожаю с войсками,
Бесконечная дума о нем в моем сердце сокрыта.
Чем его одарить, я не знаю, – какими дарами?
Подарю самоцветы и пояс с прекрасным нефритом!

Жаловал нас
В большой горнице, как подобало:
Ныне ж от яств на пиру ничего но осталось –
Жаловать нас
Не умеет, как в прошлом бывало.
Жаловал нам
От всех яств по четыре сосуда;
Ныне ж не ели мы досыта с каждого блюда.
Жаловать нас
Не умеет, как в прошлом бывало.

Ты стал безрассуден, гуляешь с тех пор,
Поднявшись на холм, на крутой косогор!..
Хоть добрые чувства к тебе я храню,
К тебе не поднять мне с надеждою взор.

Ты бьешь в барабан, и разносится гром,
Внизу ты гуляешь под этим холмом.
Порою ли зимнею, летним ли днем
Там с белым стоишь ты от цапли пером[126].

Ты в накры[127] из глины ударил, опять
Идешь по дороге на холм погулять.
Порою ли зимнею, летним ли днем
Готов с опахалом из перьев плясать!

Там вязы растут у восточных ворот,
Дубы на вершине крутого холма.
Сегодня, я знаю, Цзычжунова дочь
Под теми дубами нам спляшет сама!

Прекрасное утро избрали – вдали,
По южной долине мы будем гулять…
Сегодня не треплет никто конопли,
От площади рыночной пляски пошли!
В прекрасное утро мы вышли с тобой!
Идем по дороге все вместе гурьбой.
Ты – яркая мальва в цвету по весне,
Душистых дай перечных зернышек мне!

За дверью из простой доски
Возможен отдых без тревог;
Я у бегущего ключа,
Голодный, радоваться мог!

Ужели рыбой на обед
Должны быть хэские лещи?[128]
Жену берешь – ужель и здесь
Ты только Цзян из Ци ищи?[129]

Ужели рыба на обед –
Лишь карп из Хэ, и нет иной?
Ужели только Цзы из Сун[130]
Достойна стать твоей женой?

Есть у восточных ворот водоем,
И коноплю можно вымочить в нем.
Цзи, ты собой хороша и мила, –
Песню я спел бы с тобою вдвоем.

Есть у восточных ворот водоем,
Носим крапиву мочить в этот ров.
Цзи, ты собой хороша и мила –
Речи вести я с тобою готов!

Есть у восточных ворот водоем,
Вымочить можно в том рву камыши.
Цзи, ты собой хороша и мила, –
Поговорить мне с тобой разреши!

Там, у восточных ворот, зеленеют ракиты –
Пышной густою листвою их ветви покрыты.
Встретиться в сумерки мы сговорились с тобою,
Звезды рассвета блестят, обещанья забыты.

Там, у восточных ворот, зеленеют ракиты –
Ветви их скрыты густою и пышной листвою.
Встретиться в сумерки мы сговорились с тобою,
Звезды рассвета блестят над моей головою.

У врат могильных разрослись жужубы;
Срежь их топор – они несут нам беды.
Правитель наш неправый и недобрый,
И нрав его в стране всем людям ведом.
Хоть ведом – нет предела и управы –
Был издавна таков правитель нравом.

У врат могильных разрослись и сливы;
Слетясь на них, грозят бедою совы.
Правитель наш неправый и недобрый,
Все люди князя обличать готовы.
Моим словам не внемлет он, но вскоре,
Поверженный, о них он вспомнит в горе.

Вьет гнездо сорока на плотине;
На горе хорош горошек синий.
Кто сказал прекрасному неправду?
Сердце скорбь наполнила отныне.

Черепицей к храму путь устлали;
Пестр, хорош ятрышник в горных далях.
Кто сказал прекрасному неправду?
Сжалось сердце в страхе и печали.

Вышла на небо луна и ярка, и светла…
Эта красавица так хороша и мила!
Горечь тоски моей ты бы утешить могла;
Сердце устало от думы, и скорбь тяжела.

Светлая, светлая вышла на небо луна…
Эта красавица так хороша и нежна!
Горечь печали могла бы утешить она;
Сердце устало, душа моя грусти полна.

Вышла луна, озарила кругом облака –
Так и краса моей милой сверкает, ярка.
Путы ослабь, что на сердце связала тоска, –
Сердце устало, печаль моя так велика!

Чем же я буду так занят в Чжулинь?
Следом иду, провожаю Ся Нинь.
Это иду я не в город Чжулинь –
Следом иду, провожаю Ся Нинь.

«Вы запрягите четверку коней –
В Чжу отдыхать я поеду на ней.
Сам погоню я коней молодых –
Завтракать в Чжу я поеду на них!»

Там, где плотина сжимает наш пруд,
Лотосы там с тростниками растут.
Есть здесь прекрасная дева одна…
Кто мне поможет? – Печали гнетут;
Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд,
Слезы обильным потоком текут.

Там, где плотина сжимает наш пруд,
Там с валерьяной росли тростники.
Есть здесь прекрасная дева одна,
Стан ее пышен, прекрасны виски.
Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд,
В сердце лишь боль бесконечной тоски.

Там, где плотина сжимает наш пруд,
Лотосы там расцветают меж трав.
Есть здесь прекрасная дева одна,
Стан ее пышен и вид величав.
Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд,
Долго томлюсь, к изголовью припав!

Вы в шубе бараньей опять беззаботно гуляли,
А в лисьей опять на дворцовом приеме стояли.
Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге?
Уж сердце устало – болит и болит от печали.

Вы в шубе бараньей гуляете всюду без цели,
А лисью вы, сударь, в дворцовых покоях надели.
Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге?
Вы сердце мне скорбью глубоко поранить успели.

Баранья та шуба как будто намазана салом,
Лишь выглянет солнце – и шуба в лучах заблистала.
Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге?
Давно уж печаль так глубоко мне в сердце запала.

Коль путника встречу порою под шапкою белой[132],
А путник от скорби по близким – худой, пожелтелый, –
Опять утомленное сердце мое заболело!

Лишь путника встречу я в белой одежде убогой –
Как ранено сердце мое и тоской и тревогой,
И следом за ним я отправился б той же дорогой!

Увижу: у путника белым колени прикрыты –
Вновь путами скорби и сердце и дух мой повиты,
И, кажется, скорбью одной воедино мы слиты.

Дикая вишня в той влажной низине растет,
Нежные ветви на вишне слабы и гибки…
Вишня, ты блещешь своей молодой красотой;
Рад я, что вишня не знает забот и тоски!

Дикая вишня в той влажной низине растет,
Нежные, хрупкие вижу на вишне цветы…
Вишня, ты блещешь своей молодой красотой,
Рад я, что дум о семействе не ведаешь ты!

Дикая вишня в той влажной низине растет,
Нежный, прекрасный на ней наливается плод.
Вишня, ты блещешь своей молодой красотой,
Рад я, что вишня не знает о доме забот!