Автор неизвестен - Древневосточная литература - Пряные ночи
Однажды невольница спустилась к нему и стала больно его бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание. Затем она поставила у его головы кувшин соленой воды, положила лепешку и ушла, оставив его одного. Аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и избитым. Побои причиняли ему сильную боль. Он горько заплакал, вспомнив свое прежнее житье в величии и счастье, рядом с любимым отцом и братом.
И произнес царевич такие стихи:
«Пойди по нашим следам и расспроси о нас —
Не думай, что мы в прежнем положении находимся.
Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас,
И души завистников о нас не злорадствуют.
Теперь меня мучает бичами презренная,
Что сердце свое ко мне враждою наполнила.
Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять
И карой примерною врагов оттолкнет от нас».
Окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел рядом с собою лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и укрепить свой дух, выпил немного воды и всю ночь до самого утра провел без сна из-за множества клопов и вшей.
Когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая испачкалась кровью и прилипла к его телу. Снимая с царевича рубаху, она содрала с него и кожу. Аль-Асад закричал, заохал и воскликнул: «О Владыка, если на то твоя воля, то я готов стерпеть и большее! Но, Господи, не избавь от наказания тех, кто так жесток со мной». И затем он произнес такие стихи:
«К твоему суду терпелив я буду, о Бог и рок,
Буду стоек я, коль угодно это, Господь, тебе.
Я вытерплю, Владыка мой, что суждено,
Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь ада.
И враждебны были жестокие и злы ко мне,
Но, быть может, получу я взамен блага многие,
Не можешь ты, о Владыка мой, пренебречь дурным,
У тебя ищу я прибежища, о Господь судьбы!»
И еще прочел он такие стихи:
«К делам ты всем повернись спиной,
И дела свои ты вручи судьбе,
Как много дел, гневящих нас,
Приятны нам впоследствии.
Часто тесное расширяется,
А просторный мир утесняется,
Что хочет, то и творит Аллах,
Не будь же ты ослушником.
Будь благу рад ты скорому —
Забудешь все минувшее».
Когда царевич окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознание. Затем она бросила ему лепешку, оставила кувшин соленой воды и ушла. А аль-Асад остался один, покинутый и печальный. Кровь текла из боков его, и был он закован в железо, находясь далеко от любимых.
Заплакав, царевич вспомнил своего брата и прежнюю жизнь, полную величия. Он принялся охать и жаловаться, стонать и плакать. И произнес он такие стихи:
«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты,
И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?
Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным
И смягчиться, хоть душа твоя, как камень, крепка?
Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав
Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,
И душа врагов исцелилася, как увидели,
Что в чужой стране я охвачен горем в одиночестве.
И мало им постигших меня горестей,
Отдаления от возлюбленных и очей больных,
Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,
Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,
И слез моих, что текут, как дождь из облака,
И любовной жажды, огнем горящей негаснущим,
И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,
И стенания, и печальных вздохов горестных.
Я борюсь с тоской и печалями изводящими
И терзаюсь тоской пожирающей.
Не встретил я милосердного и мягкого,
Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.
Найдется ль друг мне верный, меня любящий,
Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?
Я бы сетовал на страдания и печаль ему,
Что глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.
И продлилась ночь с ее пытками, и поистине
На огне заботы я жарюсь пламенеющей.
Клопы и блохи кровь мою всю выпили,
Как пьют вино из рук веселого, чьи ярки уста.
А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
Деньги сироты в руках судей неправедных.
И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,
И мне кровь пускают, и цепью тяжкой закован я.
И вино мне — слезы, а цепь моя мне музыка,
На закуску — мысли, а ложе мне — огорчения».
Окончив свое стихотворение, царевич снова принялся стонать и сетовать. Вот, что было с ним.
Что же касается аль-Амджада, то он прождал аль-Асада до полудня, но тот не вернулся. Тогда сердце аль-Амджада затрепетало и заболело от разлуки с братом. Он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки, и она пришла!»
Потом он спустился с горы и проник в город. «Царевич шел по улицам до тех пор, пока не достиг рынка. Тогда он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Городом магов, и жители его поклоняются огню, а не всесильному Владыке». Затем аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему отвечали: «От нас до него расстояние по суше — год, а по морю — шесть месяцев. Царя Эбенового города зовут Арманусом. Он стал тестем одного султана, Камар-аз-Замана, и поставил его на свое место. И все знают, что этот владыка справедлив, милостив, щедр и честен».
Услышав о своем отце, аль-Амджад стал плакать, стонать и жаловаться. Он не знал, куда ему направиться. Тогда царевич купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там откушать. Он сел и собрался было поесть, но, вспомнив брата своего, заплакал. Тогда царевич поел через силу, совсем немного, только чтобы удержать в теле дух.
Затем аль-Амджал пошел бродить по городу в надежде узнать, что случилось с его братом. Вдруг он увидел одного человека, мусульманина, который работал портным в лавке. Царевич сел возле этого мужчины и рассказал ему свою историю, а портной сказал: «Если твой брат попал в руки кому-нибудь из магов, ты его уже вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведет тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» — и провел у портного несколько дней. Тот развлекал царевича, как мог, и призывал его к стойкости. Он научил юношу шить, и тот достиг в этом деле большого мастерства.
Однажды аль-Амджад вышел из дома, постирал свою одежду в море, вымылся в бане, надел чистое платье и пошел гулять по городу. И он встретил по дороге женщину, на редкость красивую и стройную. Увидев аль-Амджада, она подняла с лица покрывало и сделала ему знак бровями и глазами. Бросая на него влюбленные взоры, женщина произнесла такие стихи:
«Потупила я взор, увидев, что ты подходишь,
Как будто бы ты глаз солнца небесного, о стройный!
Поистине ты прекрасней всех виденных мной,
Вчера был хорош, сегодня ты еще лучше.
И если б красу твою на пять разделить, то взял бы
Иосиф себе лишь часть, да и ту не полною».
Когда аль-Амджад услышал речи женщины, сердце его возрадовалось и члены устремились к ней. Жгучая страсть пробудилась в нем, и он произнес, указывая на нее, такие стихи:
«Перед розой щек, в защиту ей, терновый шип,
Так кто ж душе внушит своей сорвать его?
Не протягивай к ней руки своей — надолго ведь
Разгорятся войны за то, что оком взглянули мы.
Скажи же той, кто, обидя нас, соблазнила нас:
«Будь ты праведной, ты б сильней еще соблазнила нас».
Закрывая лик, ты сбиваешь нас лишь сильней с пути,
И считаю я, что красе такой лучше лик открыть.
Ее лик, как солнце, не даст тебе на себя взирать;
Лишь одетое тонким облаком, оно явится.
Исхудавшие охраняются худобой своей,
Так спросите же охранявших стан, чего ищем мы.
Коль хотят они истребить меня, перестанут пусть
Быть врагами нам и оставят нас с этой женщиной.
Не сразить им нас, если выступят против нас они,
Всех недругов сразят глаза девы с родинкой».
Услышав от аль-Амджада эти слова, женщина испустила глубокий вздох и произнесла, указывая на него, такие стихи:
