Конфуций - Уроки мудрости

Радуга встала в небе с востока –
Никто не смеет рукой указать…[61]
Девушка к мужу идет, покидает
Братьев своих, и отца, и мать.

Радуга утром на западе всходит –
Будет все утро дождь без конца.
Девушка к мужу идет, покидает
Братьев своих, и мать, и отца.

Брака с любимым желает дева!
Видишь: в слиянье с солнцем вода,
Не знаешь ни воли небесной, ни гнева
И, верно, совсем не знаешь стыда!

Ты на крысу взгляни – щеголяет кожей,
А в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей!
Коль в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей,
Почему не умрешь ты, на людей непохожий?

Посмотри ты на крысу – у нее есть зубы,
А ведь ты человек без удержу, грубый,
Если ты человек без удержу, грубый,
Чего ждешь, кроме смерти? Что тебе любо?

Посмотри-ка: все слаженно в теле крысином.
Ты – не знаешь обряда и не славен ты чином.
Коль ни чина нет у тебя, ни обряда,
Что же, ранняя смерть для тебя – не награда?

Высоко-высоко вознеслись бунчуки –
За Сюнь, за селеньем полки далеки…
Шнуры были белого шелка у них,
Добры были кони в четверках у них.
Со свитой приехал прекрасный наш гость,
Какими дарами встречаем мы их?

И сокол поднялся на ткани знамен,
То в наших селеньях он был вознесен!
Шнурами повиты знамена у них,
И кони в пятерках могучи у них.
Со свитой приехал прекрасный наш гость,
Какими встречаем подарками их?

И в перьях цветных в высоте засверкал
Их знак, лишь взошли колесницы на вал.
На знаке белели шнуры – для него,
Их кони в шестерках добры – для него.
Со свитой приехал прекрасный наш гость.
О чем же рассказы пойдут у него?

Мчалась утешить, коней подгоняла бичом,
К вэйскому князю спешила в родимый свой дом.
Лошади вскачь, но дорога княгини длинна –
Города Цао достичь не сумеет она.
Скачет чрез реки и степи вельможа за ней –
Он догоняет, и грудь ее болью полна!

Думы мои не считаете добрыми вы –
Я не могу возвратиться в родимое Вэй.
Вижу сама, как меня осуждаете вы, –
Думы мои не избуду в печали моей.
Думы мои не считаете добрыми вы –
Мне не вернуться чрез реки из сюйской земли.
Вижу сама, как меня осуждаете вы,
Только вы думы мои оборвать не смогли!

Вот поднялась я на этот обрывистый холм,
Царских кудрей, чтоб рассеять печаль, набрала[63].
Много желаний в женской таится груди –
Если б я эти желанья исполнить могла!
В княжестве Сюй мой народ осуждает меня –
Все вы, как дети, безумны от гнева и зла!

Едет назад меж полей колесница моя,
Вижу, как пышно желтеет пшеница кругом.
Помощь мне надо искать у сильнейшей страны[64]
Кто мне опора, найду я прибежище в ком?
Вы, о вельможи! И вы, благородства мужи!
Не осуждайте напрасно княгини своей.
Много советов, я знаю, у вас, но для Вэй
Лучше их всех исполнение воли моей!

Полюбуйся на эти извивы у берега Ци,
Что так пышно одеты бамбуком зеленым, густым.
Благородный и тонкий душою есть друг у меня –
Словно рог он резной, что обточен искусным резцом,
Как нефрит ограненный, до блеска натертый песком!
Величав он собою, степенен и важен на вид,
Он достоинства строгого полон и нравом открыт.
Благородный и тонкий душою есть друг у меня.
Мне его не забыть, он вовеки не будет забыт!

Полюбуйся на эти извивы у берега Ци!
Бирюзово-зеленый бамбук отразила вода.
Благородный и тонкий душою есть друг у меня –
Два прекрасных нефрита в ушах его блещут всегда
И расшитая яшмою шапка его, как звезда!
Он степенен и важен, собой величав он на вид,
И достоинства строгого полон, и нравом открыт.
Благородный и тонкий душою есть друг у меня,
Мне его не забыть, он вовеки не будет забыт!

Полюбуйся на эти извивы у берега Ци!
Как на ложе циновка, густеет зеленый бамбук.
Благородный и тонкий душою есть друг у меня –
Словно золото чист, будто олово светел мой друг,
Как нефритовый жезл он, как княжеский яшмовый
круг![66]
Сколь душою широк он, как сердцем безмерно велик!
Он стоять в колеснице с двойною опорой привык[67].
Посмеяться умеет – он шутки искусство постиг, –
Но жестоким и грубым его не бывает язык.

Там радость явилась – в долине, где плещет поток…
О, как величав ты и как ты душою широк!
Ты спишь иль проснешься, но все ж без меня одинок.
Клянись: никогда бы забыть эту радость не мог!

Там радость явилась, где холм возвышался большой.
О, как величав ты с твоею широкой душой!
Ты спишь иль проснешься – один ты, так песню запой.
Клянись же, что грешен не станешь ты передо мной.

Там радость одна для двоих, где высокая гладь…
О, как величав ты! Твоей ли души не узнать?
Ты спишь иль проснешься один – засыпаешь опять.
Клянись! Никому ты об этом не вправе сказать!

Ты величава собой, высока и стройна,
Виден узорный наряд под одеждою из полотна.
О новобрачная, циского князя ты дочь,
Нашему вэйскому князю теперь ты жена.
Брат твой отныне в покоях восточных дворца[69],
Ты повелителю Сина в супруги дана[70].
Таньский правитель – твой шурин теперь,
о княжна![71]

Пальцы – как стебли травы, что бела и нежна…
Кожа – как жир затвердевший, белеет она!
Шея – как тело червя древоточца, длинна,
Зубы твои – это в тыкве рядком семена.
Лоб – от цикады, от бабочки – брови… Княжна!
О, как улыбки твои хороши и тонки,
Светят-сверкают в глазах твоих нежных зрачки.

Ты высока, величавой полна красоты!
Стала на отдых меж нив за предместьями ты;
Кони в четверках сильны, удила их свиты
В пышно-красивые красного шелка жгуты,
В перьях фазаньих стоят над повозкой щиты[72],
Близок твой поезд. Вельможи! Спешите домой[73] –
Пусть не томится наш князь ожиданьем пустым.

В княжестве Ци сколь водой изобильна Река[74],
Резво струится она и на север течет…
С плеском там сети забросят, бывало, – и вот
Стая в сетях осетровая рвется и бьет…
Пышен тростник у зеленого берега вод.
Сестры готовы к походу. Богат их наряд.
Грозен у воинов, вас провожающих, взгляд.

Ты юношей простым пришел весной,
Ты пряжу выменял на шелк цветной.
Не пряжу ты менял на шелк цветной,
Ты к нам пришел увидеться со мной.
Чрез Ци[75] с тобой я шла в весенний зной,
Пришла в Дуньцю – назад идти одной!
Отложен срок – не я тому виной,
Не слал ты сватов вовремя за мной,
Так не сердись же, милый, на меня –
Срок будет осенью – не я виной…

Взойду ль на обветшалый палисад,
Спешишь ли ты обратно – брошу взгляд…
Когда тебя мой не встречает взгляд –
Потоки слез глаза мои струят.
Но лишь тебя поймает жадный взгляд –
Звучит мой смех и губы говорят:
«Ты на щите и тростнике гадал[76] –
Несчастья нам не будет, говорят.
В повозке за приданым приезжай –
Меня с собою увезешь назад».

В листве зеленой – как наряден тут,
Пока листы его не опадут!
Но ягодой его, голубка, ты
Не лакомься, хоть ягода сладка[77].
Будь осторожна, девушка, и ты:
Не принимай ты ласки от дружка!
Коль завелась утеха у дружка,
О ней он все же может рассказать…
А девушке про милого дружка
На свете никому нельзя сказать!

Но высохнут тутовника листы,
На землю свалятся они, желты.
В твой дом ушла я – и три года там
С тобой вкушала горечь нищеты!
Разлились воды Ци, шумит волна,
Моей повозки занавесь влажна…
Три года я была тебе верна,
Твой путь иной, я брошена, одна!
Ты, господин, женою пренебрег –
Менялся часто, лгал как только мог.

Три года я была женой, в дому
Я счета не вела своим трудам;
Едва заснув, вставала на заре
И – день-деньской нет отдыха ногам.
Блюла я клятву – кто виновен в том,
Что ты со мною стал жестоким сам?
Не знают братья всей моей беды:
Вернуться к ним? Насмешки встречу там.
Одной терзаюсь думой и – молчу.
Себя жалею, волю дав слезам.

Состарились с тобою мы, а ты
Мне в старости наполнил сердце злом!
Так Ци сжимают берега кругом,
Так сушей сжат в низине водоем[78].
Я помню: волосы сплела узлом[79],
Беседовали мы, смеясь, вдвоем…
Быть верным клятву дал ты ясным днем!
Ты обманул… Могла ли знать о том?
И в мыслях не держала я, поверь!
Что делать мне? Всему конец теперь.