Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Страдаю я в тиши ночной, и ты страдаешь тоже,
И под счастливою луной печально наше ложе.

На свете не было и нет, клянусь, несчастья хуже:
О прежней плачу я жене, а ты — о первом муже…

Бездушный рок разъединил меня с возлюбленной моей.
В пустыне сердце я вспоил надеждой на свиданье с ней.

В постылой тьме своих ночей не знаю праведного сна.
Тоска моя все горячей. Но встреча вряд ли суждена.

Душа разлукою больна, растет недуг опасный мой.
Любовь — беда, но лишь она спасает от себя самой.

Покуда не помог Аллах, себе помочь я не могу.
Во всех своих земных делах пред ним, наверно, я в долгу.

Но, после бога, мне помочь оборониться от обид
И все преграды превозмочь — сумел великий аль-Валид.

О правоверных властелин, владыка жизни, мой халиф,
Здесь, после бога, ты один и всемогущ, и справедлив!

Ты — ставленник Аллаха, ты даруешь влагу в знойный час
Она влилась в сухие рты, когда измученных ты спас.

Ты доискался до причин и смуту жалкую пресек,
В которой женщин и мужчин губил бесчестный человек.

Не зря сверкал сирийский меч, его приспешников разя.
Их головы слетели с плеч. Иначе действовать нельзя.

Зато непобедим твои стан. Зато превыше туч и гор
Абу аль-Аса и Марван{77} воздвигли гордый твой шатер.

И всадники в тени его не зря устроили привал —
Сынам народа своего ты счастье щедро даровал.

Твои дары, о мой халиф, дошли теперь и до меня,
Восторгом душу окрылив, печаль постыдную гоня.

В твой край стремится мой верблюд, и крутизна горы Биран
Для стройных ног его — не труд, когда манит приветный стан.

Ему обильный водопой награда после пыльных круч.
А для моей любви слепой блеснул надежды робкий луч.

Неприметный кувшин, искрометной наполненный влагой,
Стал похож на звезду, что пьянит небывалой отвагой.

Перед нами бутыль, для которой года не обуза —
Для вина далеки ль времена даже сына Хурмуза{78}!..

С той бутыли печать мы сегодня беспечно сорвали,
Чтоб напиток почать, вызревавший так долго в подвале.

И пускай седина предвещает конец безотрадный —
Мы с утра дотемна будем пить буйный сок виноградный.

За него мы взялись на рассвете, а кончим к закату.
Встречу смерть во хмелю — не замечу я жизни утрату.

Вы, о всадники, мощных верблюдов гонящие вдаль,
В тот предел, где я буду в ближайшие годы едва ль,—

Если вам, одолев столько трудностей неимоверных,
Доведется узреть повелителя всех правоверных,

Передайте мои, порожденные честью, слова:
«Та земля, что лежала в руинах, уже не мертва.

Покорился Ирак властелину арабского мира,
И отрады полно все, что было уныло и сиро.

Твой пылающий меч ниспослал всемогущий Аллах,
Чтобы стая врагов пожалела о подлых делах.

Чтобы головы прочь послетали во времени скором
У отступников тех, что казнимы на рынках с позором.

Сам Аллах ниспослал правоверным такого борца,
Что готов был сражаться за дело его до конца.

И когда зарычала война, жаждой крови пылая,
Рухнул меч твой на темя глупца, как звезда огневая.

Ты — наместник Аллаха, пришедший по праву сюда.
Потому и победа с тобой неразлучна всегда.

Над мекканским лжецом{80}, что посеял обман и разруху,
Разразилась гроза, ударяя по зренью и слуху.

Рухнул, череп дробя, на него с высоты небосвод.
А предательства плод не свалился в разинутый рот.

Этот враг был из тех, что наводят пустые порядки,—
Лил и лил свое масло в дырявый бурдюк без оглядки.

По вине честолюбца, который упрямей осла,
Бестолковая смута губила людей без числа.

И народ возопил, чтоб Аллах ниспослал нам халифа,
Ниспослал нам того, кто изгнал бы шакала и грифа.

Ведь Аллах милосерд и всегда открывает свой слух
Для людей, чей поник в нищете истомившийся дух.

Презирая скотов, ожиревших на привязи в стойле,
Ценит он скакунов, что в кровавом нуждаются пойле.

Зарычала война и, вонзив стремена, полетел
За отрядом отряд, нарушая привычный предел.

На поджарых сирийских конях мы промчались, могучи
По равнинам Востока, где пыль заклубилась, как тучи

По равнинам Востока скакал за отрядом отряд.
Войско Мусаба{81} наземь валил этот яростный град.

О герой, ты сметал, словно буря, любые преграды,
И мятежники пали, прося на коленях пощады.

Одержавший победу в жестокой, но правой войне,
Навсегда утвердился ты в этой немирной стране.

Мы слетели орлами с горячих высот небосклона,
И казались крылами твои боевые знамена.

Были копья красны, словно клювы неистовых птиц,
Их омывших в крови нечестивцев, поверженных ниц.

И высоко взносились погибших злосчастные души
Над колодцами смерти, над безднами моря и суши.

Наши копья пылали, военную славу неся,
И земля закраснела в ту пору, наверное, вся.

Но умолкли тревоги, минула година раскола,
И достойнейший твердо взошел по ступеням престола.

И в одежды Османа{82} его облачил сам Аллах,
Лучший род утверждая на гордых и мудрых делах.

И хранят это право надежные копья и латы,
И знамена твои, как в тревожные годы, крылаты».

Перед юной насмешницей вновь подвергаюсь искусу,
Над моей сединой хохотать ей, как видно, по вкусу.

То подходит поближе, то вдруг отбегает опять,
Любопытная, как страусенок, — попробуй поймать!..

Горожанка, свой стан изогнувшая под покрывалом,—
Да ведь это погибель, сравнимая с горным обвалом!

Эта хищница нежная львице коварной сродни:
Загляни ей в глаза — прямо в сердце вонзятся они!..

Как потерянный бродишь, осилен любовным дурманом,
И стократно пасуешь, увы, перед женским обманом.

Хоть люблю, говорю я строптивому сердцу: «Забудь!»
К светлокожей красавице, нет, не направлю свой путь.

Для разлуки с прелестной достаточно вески причины.
Есть призванье достойнее для пожилого мужчины.

Но не слышит меня норовистое сердце мое,
В нем трепещет любовь, как стрела, как стальное копье.

Никуда не уйти от пустынной неистовой жажды,
И к источнику счастья нельзя не вернуться однажды.

Я из племени сильных, из ветви с несмешанной кровью,
И звезда моя блещет, на стражу придя к изголовью.

Сад ибн Дабба{84} могучий меня воспитал при себе,—
Благороднейший, лучший среди закаленных в борьбе.

Вслед за ним и другие вели меня к яркому свету.
О вожди моей жизни, спасибо за выучку эту!

Да, немало вас было, защитников львиной семьи.
Вас душа не забыла, отцы мои, братья мои!

Грозным логовом в чаще была наша крепость святая,
Наши когти знавала врагов беспощадная стая,

Предводителей многих прикончили наши мечи,—
Не ублюдков убогих, что лишь на словах горячи,

Не подобных Джариру с дырявой его родословной,
А бойцов, что могли бы опасностью стать безусловной.

Так чего же ты хочешь, грозя мне с поджатым хвостом?
Честь свою не упрочишь бахвальством на месте пустом.

Я из племени Дабба, умевшего рати несчетной
Наносить пораженье — залог родословной почетной.

Не знаком я со страхом, бичом слабодушных людей.
Возведен я Аллахом по лестнице славы моей.

Было племя Маадда{85} в истоке древнейшего рода.
Были Дарима{86} дети — краса и надежда народа.

Мы, наследники славных, добавили доблесть свою
В этот строй равноправных, не дрогнувший в долгом бою.

Даже в годы сомнений, когда не поймешь человека,
Племя Хиндифа вечно хранимо величием века.

И на высшем совете в тревожный, решающий час
Были подвиги эти примером для многих из нас.

Мы вождями арабов не зря в годы мужества стали,
Нет, не зря проблистали мечи наши всплесками стали!

Наше войско в погоне самумом идет огневым,
И язычников кони легли на колени пред ним.

Боевые кольчуги, что иней сверкающий, белы.
Их колец не пронзают врагов оперенные стрелы.

Нечестивые слабы. А нам отворился весь мир.
Мы с тобою арабы. Подумай над этим, Джарир!