Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

В движенье челюсти, а сам он недвижим. Смотри,
Быть может, у него дракон шевелится внутри?

Я думаю, когда смотрю на непомерный рот:
Не проглотил ли он базар? Иль сад? Иль огород?

О, этот ненасытный рот похож на страшный ад,
В котором тысячи чертей от алчности вопят!

Какие зубы у него! Остры и велики,
Как мельничные жернова, вращаются клыки,

Откуда этот гул во рту? Мечи кует кузнец
Иль к фараону держат путь посланцы во дворец?

Работа чья слышна во рту — резцов или клыков?
Иль то гремят, звенят ножи дородных мясников?

Барашек у него в руке, изжаренный, дрожит,—
То не Иону ли в воде схватил свирепый кит?{339}

Смотри, козленка он зажал, когтит его, как зверь,
И жертве из таких когтей не вырваться, поверь.

Глотает уток — по одной и по две иногда:
Как бы засасывает их болотная вода!

От жадности готов сожрать со стеблем вместе рис,
И в музыке его кишок попробуй разберись:

То плакальщиц надгробный плач? Рыданье вдов, сирот
О том, что не вернется тот, кто угодил в сей рот?

Все кости он готов разгрызть иль то крупу он ест?
Иль жернов у него во рту? Иль то со ступой пест?

Чревоугодье свой огонь решило в нем разжечь,
С тех пор напоминает он пылающую печь.

В его желудке и кишках тмин и гвоздика есть
И мельница ручная есть, — побольше только б съесть!

Уйдем же от него быстрей — сожрет он и людей!
Тревоги наши тяжелы, как вьюки лошадей.

Спасайся! Челюсти его нас могут размолоть,
И станет крошевом во рту обжоры наша плоть.

Его не напоит вовек Евфрат своей волной
И не насытит тот ковчег, в котором плавал Ной.

Вздохи страсти превращаются в рыданье,
Говорят они безмолвно о страданье.

Гибнет тот, кто покорен красой газели,
Перед кем любви знамена заблестели:

Рок смягчился и пронзил его стрелою,
Оперенною печалью и бедою…

О, не бойся, о, не бойся, пленник страсти:
Ты узнаешь в счастье — горе, горе — в счастье!

А любовь? Она и радость и страданье.
А судьба? Она и цвет и увяданье.

Как много облаков перед рассветной ранью
Завесили дождем небесное сиянье;

И плачут облака тяжелыми слезами,
Как будто горестно им с небом расставанье.

Как море, небеса волнуются над нами,
И в каждой градине — жемчужное блистанье.

Я так страдаю от любви, — и в час неотразимый,
Пред смертью, не вкусил бы я подобного страданья,

И только честь моя одна — защита от любимой,
Так что ж: любовь иль честь отдать ей в жертву для закланья.

Я написал ей, что влюблен, что не могу таиться,
Пусть тайна моего письма меж нами сохранится.
Но мне ответила она одним безмолвным взглядом,
И этот взгляд меня прожег — томлюсь, как в огневице.
Она молчит, но говорят мне языком понятным
Опущенные вниз глаза — сквозь веки и ресницы,
А если взглянет на меня, то сердце затрепещет,
Как будто в этот миг оно — в когтях у хищной птицы.

Что такое судьба? Только то, что познали, постигли.
Неизменна лишь горечь, а счастье уйдет без возврата.
Ни единой отрады судьба не дает безвозмездно.
Безысходная скорбь — за мгновенную радость расплата.
Лучше было б не жить, лучше было б на свет не рождаться,—
Так мы думаем часто, увидев багрянец заката.
Все, что радостью было, исчезло, прошло, миновало.
Под конец эта жизнь лишь тревогой и скорбью богата.
Безнадежны надежды, дальнейшая жизнь бесполезна,
Сердце страхом предчувствия, грустью о прошлом объято.
Оказалось лишь звуком пустым, лишь туманным виденьем
Все, что жизнью своей называл ты, безумец, когда-то.

Не говорите о том, что бумагу сожгли и пергамент,
Говорите о знаньях моих, чтобы люди суть уяснили.
Еще не исчезло, что было написано мною,—
Сокровища мыслей в сознанье моем не спалили.
Иду — со мною они; стою — со мной безотлучно,
И погребут их со мною в моей могиле.

Тебя в разлуке я вижу ясно глазами сердца.
Будь вечным счастье твое, как слезы моей тоски!

Я не стерпел бы сетей любовных от прочих женщин,
Но мне отрадны, мне драгоценны твои силки.

Подруга сердца, я рад, я счастлив, когда мы вместе.
А здесь горюю, где друг от друга мы далеки.

Тебе пишу я глубокой ночью — пусть не узнает
Никто на свете, что муки сердца столь глубоки.

Скорблю о милой, как о далеком волшебном рае,
Любовью дышит любое слово любой строки.

К тебе умчался б, но ведь не может военачальник
Покинуть тайно, любимой ради, свои полки.

К тебе пришел бы, к тебе прильнул бы, как на рассвете
Роса приходит к прекрасной розе на лепестки.

Я без труда завладел сердцем прекрасной Кордовы —
Воительницы, красавицы, чей нрав и горд и суров.
Она мечом и копьем гнала досадных искателей,
И вот мы празднуем свадьбу в одном из ее дворцов.
Дрожат от гнева и страха мои былые соперники —
Сегодня лев отдыхает, но к близкой битве готов.
Я пью вино, от которого исходит солнца сияние,
Из чаши светлое солнце я пью в разгаре пиров,
Покамест ночь не блеснула величием полнолуния,
Покамест луна не вышла из княжьих своих шатров.
Но вот звезда за звездою во тьме ночной загораются
От блеска луны высокой, от щедрых ее даров.
Луна поплыла со свитой, направясь в сторону Запада
Над ней — балдахин Ориона, краса небесных миров.
Луну окружают звезды — полки с развернутым знаменем,—
Так я иду средь красавиц и славных моих полков.
И если исходит мраком броня, в боях почерневшая,
То чаши в руках прелестных сияньем полны до краев.
Рабыни играют на лютнях, а наши храбрые воины
Мечами такт отбивают на звонких шлемах врагов.

Пленник, праздником в Агмате{344} ты унижен, огорчен,
А ведь как любил ты прежде эти шумные пиры!
Дочерей своих голодных, изможденных видишь ты,
Им в обед не бросят люди финиковой кожуры.
Дочки, чтоб тебя поздравить, шли по грязи босиком,—
Прежде ноги их ступали на пушистые ковры!
Входят бледные, худые, — целый день они прядут,
А росли в благоуханье мускуса и камфары.
И умыться и напиться — лишь горючих слез родник.
Летом жнут чужую ниву, изнывая от жары.
Вот и свиделись! Уж лучше б этой радости не знать.
Как судьба щедра порою на недобрые дары!
Раньше ты над ней владычил, стал теперь ее рабом.
Лучше позабыть былое, царский блеск иной поры.
Если кто-то славой счастлив, пусть поймет ее тщету
И стыдится обольщенья, как ребяческой игры.