Лукиан - Избранное
39. Евкрат еще продолжал рассказывать, а я, видя, к чему клонится дело и что им затеяна немалая трагедия о пророчествах, нашел, что обязанность одному возражать всем — не по мне, и покинул Евкрата еще на его пути из Египта в Малл. К тому же я сознавал, что все, видя во мне противника лжи, тяготятся мною.
«Я ухожу, — сказал я, — искать Леонтиха. Мне необходимо с ним повидаться. Вы же, если находите, что мало с вас человеческих дел, приглашайте самих богов к участию в ваших выдумках». И с этими словами я вышел. А они, радуясь тому, что получили свободу, продолжали, конечно, насыщаться ложью, угощая ею друг друга. Так вот чего я наслушался у Евкрата, Филокл. И клянусь Зевсом, подобно людям, опившимся молоком, и я нуждась в рвотном, чтобы очистить вздувшийся желудок. Охотно купил бы я за дорогую плату лекарство, которое заставило бы меня забыть о слышанном, чтобы воспоминание об этом, пребывая во мне, не причинило мне какого-нибудь вреда. Кажется, я вижу перед собой чудовищ, духов и гекат.
40. Филокл. И на меня твой рассказ, Тихиад, произвел такое же приблизительно действие. Говорят, бешенство и водобоязнь передаются людям не только через укус бешеной собаки: говорят, если человек, укушенный бешеной собакой, сам укусит кого-нибудь, этот укус имеет ту же силу, что и укус собаки, и вызывает также водобоязнь. Так и ты, укушенный в доме Евкрата множеством лжи, передал и мне этот укус: до того наполнил ты мой ум злыми духами.
Тихиад. Друг мой, не будем же терять бодрости. Против лжи есть у нас великое противоядие — истина и правильное обо всем суждение. И пусть вся эта ложь, пустая и напрасная, не смущает нас, прибегающих к этому противоядию.
РАЗГОВОРЫ ГЕТЕР
417
I. ГЛИКЕРА И ФАИДА1. Гликера. Ты знаешь, Фаида, того воина, ахарнянина, который прежде содержал Абротону, а потом сошелся со мной, того, что в хламиде с красной каймой, или забыла его?
Фаида. Нет, я знаю его, Гликера. Он еще пил с нами в прошлом году в праздник Молотьбы. А что? Похоже, ты что-то хочешь о нем рассказать?
Гликера. Горгона, бессовестная, — а я-то считала ее подругой! — втерлась к нему и отняла его у меня.
Фаида. И теперь он не с тобой живет, а сделал своей любовницей Горгону?
Гликера. Да, Фаида, и это сильно меня задело.
Фаида. Это нехорошо, Гликера, но это в порядке вещей: так обычно делается среди нас, гетер. Так что не надо ни слишком горевать, ни попрекать Горгону. Ведь и Абротона тебя не попрекала тогда за него, хотя вы были подругами.
2. Я только удивляюсь тому, что нашел хорошего в ней этот воин, разве что он совсем слеп и не видел, что волосы у нее жидкие, и над лбом уже лысинка, и губы бледные и бескровные, и шея худая, так что на ней заметны жилы, и нос велик. Одно только, что хорошего роста и стройна, да смеется очень заразительно.
Гликера. Так ты думаешь, Фаида, что он ее за красоту предпочел? Разве ты не слышала, что Хрисария, ее мать, — колдунья, которая знает какие-то фессалийские заклинанья418 и умеет сводить луну с неба? Говорят, она и летает по ночам. Она свела его с ума, опоив любовным зельем, и теперь они обирают его.
Фаида. Ну, так ты, Гликера, обирай другого, а с тем распростись.
II. МИРТИЯ, ПАМФИЛ И ДОРИДА
1. Миртия. Ты женишься, Памфил, на дочери Фидона, судовщика! Даже, говорят, уже женился! А все клятвы, которыми ты клялся, и слезы твои, — где все это? Ты забыл теперь Миртию, Памфил, забыл, когда я беременна уже восьмой месяц! Только одно, значит, и получила я от своей любви, — что ты сделал мне такой живот и скоро мне придется кормить ребенка, а это ведь труднее всего для гетеры. Потому что я не подкину младенца, особенно если родится мальчик; я назову его Памфилом, и он будет мне утешением в утраченной любви. А тебя он когда-нибудь встретит и попрекнет за то, что ты не остался верен его несчастной матери! Но ты женишься не на красивой девушке: я ведь видела ее вблизи на празднестве Фесмофорий с матерью, еще не зная, что из-за нее больше не увижу Памфила. Так ты раньше посмотри на нее, посмотри, что у нее за лицо и какие глаза, и после уж не огорчайся, что они у нее слишком светлые и косят, словно глядят друг на друга. Но ты, наверное, видел Фидона, отца невесты, и знаешь, каков он лицом, так что нет нужды еще смотреть на дочь!
2. Памфил. Долго мне еще, Миртия, слушать твои бредни о судовщиковых дочках и свадьбах? Будто я знаю, курноса или красива чья-то невеста или что у Фидона из Алопеки — ведь, я думаю, ты о нем говоришь, — дочь уже на выданье! Да он вовсе и не друг моему отцу: помню, недавно они судились из-за каких-то торговых дел; кажется, он задолжал талант и не хотел платить, а отец привлек его к суду и с трудом взыскал долг, и то говорил, что не весь.
А если бы я и собирался жениться, то разве отказался бы я от дочери Демея, прошлогоднего стратега (притом она мне двоюродная сестра), чтобы жениться теперь на Фидоновой дочке?
Но откуда ты это слышала? Или ты сама выдумала такой вздор, Миртия, из пустой ревности?
3. Миртия. Так ты не женишься, Памфил?
Памфил. Ты с ума сошла, Миртия, или пьяна? Ведь вчера мы не так сильно выпили.
Миртия. Это Дорида меня расстроила. Я послала ее купить мне шерсти на живот и помолиться за меня Артемиде-родильнице. И встретилась ей, говорит, Лесбия. Но лучше ты сама расскажи, Дорида, что ты услышала, если только ты не выдумала это.
Дорида. Да чтоб я пропала, госпожа, если в чем солгала! Когда я, значит, была около Пританея, встретилась мне Лесбия, улыбается и говорит: «Любовник-то ваш, Памфил, женится на дочери Фидона! А если не веришь, говорит, загляни-ка в их переулок и убедишься, что все в венках, и флейтистки там, и толкотня, и Гименей поют».
Памфил. И что же? Ты заглянула, Дорида?
Дорида. Конечно! И увидела все, как она сказала.
Памфил. Понимаю теперь, в чем ошибка. Не все тебе Лесбия солгала, Дорида, и ты сообщила Миртии правду. Только напрасно вы встревожились. Ведь свадьба-то не у нас. Я вспоминаю теперь, что слышал о ней от матери, когда вчера возвратился от вас: «Вот, Памфил, — сказала она, — твой сверстник Хармид, сын соседа Аристенета, уже остепенился и женится, а ты до каких же пор будешь жить с гетерой?» Не обращая внимания на ее слова, я погрузился в сон, а утром вышел из дому рано, так что не видел ничего того, что увидела позднее Дорида. Если же ты не веришь мне, Дорида, то пойди тотчас и посмотри внимательно не в переулок, а на дверь: которая именно украшена венками? И ты убедишься, что это у соседей.
Миртия. Ты спас меня, Памфил! Ведь я бы повесилась, если бы что-нибудь подобное случилось.
Памфил. Так ведь не случилось же! И я не сошел с ума, чтобы покинуть мою Миртию, тем более когда она ждет от меня ребенка.
III. ФИЛИННА И EE МАТЬ
1. Mать. С ума ты сошла, Филинна? Что это с тобой сделалось вчера на пирушке? Ведь Дифил пришел ко мне сегодня утром в слезах и рассказал, что он вытерпел от тебя. Будто ты напилась и, выйдя на середину, стала плясать, как он тебя ни удерживал, а потом целовала Ламприя, его приятеля, а когда Дифил рассердился на тебя, ты оставила его и пересела к Ламприю и обнимала его, а Дифил задыхался от ревности при виде этого. И ночью ты, я полагаю, не спала с ним, а оставила его плакать одного, а сама лежала на соседнем ложе, напевая, чтобы помучить его.
2. Филинна. А о своем поведении, мать, он, значит, тебе не рассказал? Иначе ты бы не приняла его сторону, когда он сам обидчик: оставил меня и перешептывался с Фаидой, подругой Ламприя, пока того еще не было. Потом, видя, что я сержусь на него и качаю головой, он схватил Фаиду за кончик уха, запрокинул ей голову и так припал к ее губам, что едва оторвался. Тогда я заплакала, а он стал смеяться и долго говорил что-то Фаиде на ухо, ясное дело, обо мне, и Фаида улыбалась, глядя на меня. К тому времени, когда они услышали, что идет Ламприй, они уже достаточно нацеловались; я все же возлегла с Дифилом на ложе, чтобы он потом не имел повода попрекать меня. Фаида же, поднявшись, первая стала плясать, сильно обнажая ноги, как будто у ней одной они хороши. Когда она кончила, Ламприй молчал и не сказал ни слова, Дифил же стал расхваливать ее грацию и исполнение: и как согласны были ее движения с кифарой, и какие красивые ноги у Фаиды и так далее, как будто хвалил красавицу Сосандру, дочь Каламида, не Фаиду — ты же знаешь, какова она, ведь она часто моется в бане вместе с нами. А Фаида, такая дрянь, говорит мне тотчас с насмешкой: «Если кто не стыдится своих худых ног, пусть встанет и тоже спляшет». Что же мне еще сказать, мать? Понятно, я встала и стала плясать. Что же мне оставалось делать? Не плясать? И признать справедливой насмешку? И позволить Фаиде командовать на пирушке?
