Александр Дюма - Большой кулинарный словарь
Удивленный официант уставился на виконта.
— Вы что, не понимаете? — спросил тот.
— Конечно, понимаю, но, кажется, господин виконт уже сделал свой заказ?
— Верно, но я хочу дополнительное блюдо и заплачу за него отдельно.
Судьи переглянулись.
Принесли бифштекс с яблоками, который виконт проглотил до последней крошки.
— Итак, теперь рыбу!
Принесли рыбу.
— Господа, — сказал виконт, — это рыба из Женевского озера. Она водится только там, но ее тем не менее можно достать. Мне ее привезли сегодня утром, когда я завтракал. Она была еще жива, ее везли из Женевы в Париж в озерной воде. Рекомендую вам эту рыбу, она необыкновенно вкусна.
Через 5 минут на тарелке оставался только рыбий хребет.
— Официант, фазана! — попросил виконт.
Принесли фазана с трюфелями.
— Вторую бутылку бордо, того же разлива.
Подали вторую бутылку.
Фазан был проглочен за 10 минут.
— Месье, — произнес официант, — я думаю, вы ошиблись, попросив принести фазана с трюфелями перед сальми из овсянок.
— Вот незадача, и верно! К счастью, не было сказано, в каком порядке будут съедены овсянки, иначе я бы проиграл. Сальми из овсянок, официант!
Подали сальми из овсянок.
Там было десять овсянок, виконт проглотил их десятью глотками.
— Господа, — объявил виконт, — мой заказ очень прост. Теперь пойдут спаржа, зеленый горошек, ананас и земляника. Что касается вин, то я заказал полбутылки констанцского вина, пол бутылки хереса из Индии, затем, разумеется, будут кофе и ликеры.
Каждое блюдо появилось в свою очередь: овощи и фрукты были добросовестно съедены, а вина и ликеры выпиты до последней капли.
На обед виконту понадобился один час 14 минут.
— Господа, — спросил он, — все ли было сделано правильно?
Судьи признали это.
— Официант, мой заказ!
В то время еще не говорили счет.
Виконт взглянул на общую сумму и передал заказ судьям. Вот этот заказ:
Остендские устрицы, 24 дюжины 30 фр.
Суп из ласточкиных гнезд 150 фр.
Бифштекс с яблоками 2 фр.
Рыба из Женевского озера 40 фр.
Фазан с трюфелями 40 фр.
Сальми из овсянок 50 фр.
Спаржа 15 фр.
Зеленый горошек 12 фр.
Ананас 24 фр.
Клубника 20 фр.
ВИНА
Иоганнисберг, 1 бутылка 24 фр.
Бордо, лучшего разлива, 2 бутылки 50 фр.
Констанца, полбутылки 40 фр.
Херес из Индии, полбутылки 50 фр.
Кофе, ликеры 1 фр. 50 с.
Итого: 548 фр. 50 с.
Судьи проверили счет, он оказался правильным.
Заказ отнесли противнику виконта, обедавшему в отдельном кабинете в глубине зала. Спустя 5 минут он вышел, поклонился виконту, вытащил из кармана 6 тысячефранковых купюр и протянул их виконту. Это был его выигрыш.
— О, месье, — воскликнул виконт, — это не к спеху! Впрочем, быть может, вы пожелаете взять реванш.
— А вы бы дали мне такую возможность?
— Несомненно.
— Когда же?
— Сию минуту.
Помните ли вы нашего бедного Роже — не скажу, что самого остроумного из всех нас (там, где бывали вы, дорогой друг, там, где бывал Мери, не существовало никого, более остроумного, нежели великие умы, которые я только что называл), но одного из наиболее остроумных и наверняка самого шумного среди нас. Глядя на него, я сделал наблюдение, которое передаю теперь любителям: с начала до конца обеда он обычно пил лишь охлажденное шампанское. Поэтому в начале трапезы, когда остальные были поглощены лишь тем, чтобы удовлетворить свой аппетит, он развлекал их бесконечными байками и анекдотами. По мере того как обед продвигался и другие гости начинали веселиться, он делался серьезным, молчаливым, иногда мрачным. Я видел, как он засыпал.
Было ли это из-за шампанского, которое в первые моменты своего действия возбуждает, а в последующие приводит в уныние? Это было бы дурной шуткой со стороны содержащегося в шампанском кислого углекислого газа.
Почему же, в противоположность этому, остроумие Мери, который пил только бордо, да и то в довольно малом количестве, возрастало по ходу трапезы и делалось все более тонким по мере того, как он пил?
Я думаю, вы знали этих двух жуиров — почти братьев Ромьо и Руссо, начинавших подобно Дамону и Пифию, а закончивших, как Этеокл и Полиник.
Еще одна вина политики: друзей разлучила должность суперфекта.
На протяжении десятилетия в Париже часто говорили о двух приятелях — Руссо и Ромьо, поочередно превосходивших один другого в подвигах: каждое утро рассказывали новую историю, в основе которой было их гастрономическое воображение.
Однажды вечером Ромьо вошел в бакалейную лавку, попросил один ливр свечей, велел разрезать их на кусочки по 10 см длиной и заострить концы. Поставил свечи на прилавок, потребовал спички и зажег все свечи.
Бакалейщик смотрел на него с любопытством и удивлением.
Затем Ромьо взял свою шляпу, которую перед этим положил на прилавок.
— В чем дело, месье? — спросил лавочник.
— А что?
— Вы уже уходите?
— Конечно, ухожу.
— Не заплатив?
— А в чем бы состояла шутка, если бы я заплатил?
Бакалейщик хотел его догнать, но для этого требовалось выйти из-за прилавка, а Ромьо быстро бегал.
В другой раз спрашивали:
— Вы знаете, что проделал Руссо сегодня ночью?
— Нет, а что именно?
— Приходит он в магазин «Два окурка» («Дё Маго») и спрашивает хозяина.
— Хозяин спит.
— Это не имеет значения!
Дело настолько важное, что Руссо потребовал, чтобы его провели в спальню хозяина, сказав, что дело чрезвычайной важности и что он должен сказать ему пару слов без свидетелей. Приказчики посоветовались между собой, и один из них взял на себя смелость войти в спальню. Через минуту Руссо позволили войти.
Руссо зашел и увидел торговца в одежде, соответствующей моменту: глаза у него слипались, а на голове — ночной колпак.
— Месье, — сказал Руссо торговцу, взирающему на него с крайним изумлением, — я должен сообщить вашему компаньону крайне важное известие.
— Но, мой господин, — ответил хозяин, — у меня нет компаньона.
— Тогда, месье, — воскликнул Руссо, — нечего называть свой магазин «Два окурка» и морочить публике голову!
Однажды вечером патруль подобрал мертвецки пьяного Руссо возле каменной тумбы, где он лежал, прислонившись головой к стене. Рядом горел фонарь.
Руссо обедал вместе с Ромьо, оба вышли из кабаре, хорошо нагрузившись. Ночной воздух подействовал на Руссо сильнее, чем на Ромьо, и Руссо споткнулся три или четыре раза.
Ромьо понял, что ему придется провожать Руссо до дому, поскольку из них двоих Ромьо был менее пьян. Однако он решил избавить себя от этой тяжкой обязанности.
Купив в лавке фонарь, за который он на этот раз уплатил, Ромьо уложил своего приятеля около тумбы, поставил на тумбу фонарь и удалился со словами: «Теперь спи, сын Эпикура, никто тебя не задавит».
В таком положении патруль и обнаружил Руссо, в руке у которого было 4 или 5 су. Это добрые души, принявшие его за несчастного бедняка, подали ему милостыню.
Тем временем примерно на середине между пятнадцатой или шестнадцатой сменой правительств, которые я пережил за свою жизнь, одно из правительств, очевидно питавшее слабость к прожигателям жизни, отдало в руки Ромьо некую супрефектуру.
Обещание было ему дано, но он никому о нем не говорил, не надеясь, что какое-нибудь правительство осмелится сделать из него представителя закона.
И вот, в одно прекрасное утро Руссо прочел в газете, что Ромьо стал супрефектом. Сам Руссо уже долгое время хотел упорядочить свою жизнь и искал себе место. Он подпрыгнул от радости, кинулся к Ромьо и нашел его в постели с газетой в руках.
— Ну, — воскликнул Руссо, — так ты теперь супрефект?
— И не говори, дорогой друг! — отвечал Ромьо.
— Похоже, что так и есть, раз я читаю об этом в газете.
— Ах, тем лучше!
— Что лучше?
— Но мы же станем самыми счастливыми людьми на свете: я последую за тобой, сделаюсь твоим секретарем и на наши жалованья в маленьком провинциальном городке мы заживем, как короли.
— Как! — вскричал Ромьо растроганно.
— Ты принесешь ради меня такую жертву?
— Ну, разумеется!
— И ты последуешь за мной в эту ссылку?
— Буду счастлив!
— Ну что ж, приходи ко мне завтра утром, я все выясню, и тогда все решим.
И со слезами на глазах, будто бы тронутый преданностью Руссо, Ромьо протянул к нему руки. Руссо бросился к другу, и они обнялись.
