Вячеслав Майер - Краткая Воровская ЭНциклопедия
Наверно, я и впрямь сейчас похож на пресловутого Иванушку-дурачка, гонявшегося за жар-птицей и в конце концов… и в конце концов оставшегося с пером в руке от этой жар-птицы. Вот и пойди пойми, что это за штука такая — счастье?
Но я не смотрю на мир сквозь призму тоски и отчаяния, я живу теми настроениями, которые даны каждому человеку.
Надя, ты только не подумай, что я близок к чувству патетики. Упаси Бог! Презирал всегда фразеров, которые на словах витийствовали, а на деле оказывались жалкими пошляками и трусами. Но вот сейчас, когда пишу тебе, вдруг начинают скулить сомнения — а нужно ли было все это писать? Так что, Надя, ты сама разреши мои сомнения — правильно ли я писал или нет? Сам-то я стараюсь в какой то степени компенсировать эти сомнения. Ну хотя бы тем, что пишу эти строки искренне. И еще потому, что не знаю, будут ли интересны мои письма? Несомненно, я был бы рад, если бы они приносили тебе хоть немного радости.
Знаешь, Надя, мне самому очень понятна твоя тяга к дому, к школьным товарищам, наверно, это потому что сам прошел через такое чувство. Безусловно, все мы имели в детстве друзей, свыклись с ними настолько, что жили одними интересами и стремлениями. Но гили года, мы взрослели и приходила неизбежная пора выбора своего места в жизни. Тогда и встретили мы новых людей, кто-то из них станет в будущем нашим другом, кто-то останется просто знакомым.
Но не приведи, жизнь, нас к равнодушию! Не приведи к тому, чтобы мы отвернулись от своих друзей в час беды! Я вряд ли смогу определить эту странную пустоту, лучше чем ее определил французский прозаик Антуан де Сент-Экзюпери, он сказал: «Не бойся друга — друг может только предать. Не бойся врага — враз может только сгубить. Бойся равнодушного, потому что именно от равнодушия — и убийство, и предательство».
Я сейчас задумываюсь очень часто над этими словами, смотрю на себя, и радостно осознаю, что нет, не было во мне еще такой черты. Ведь сколько лиц прошло в моей жизни, но я не забыл их, я помню. Правда, все они утраты. Ведь это тоже жизнь — утраты! И я знаю, что без них я не был бы тем, чем должен быть. Я принимаю их. Понимаешь, Надя? Но ведь это мало ~ одни утраты. И нужно иметь еще что-нибудь. Все равно, как назвать это: радость, счастье, дружба, я об этом и говорил. Такое чувство, чтобы постоянно был уверен, что ты необходим. Я ведь ушел из дома в 14 лет. Тоже работал в Ижевске, строил автозавод. Жил сначала в общежитии, а потом у брата моего отчима. Все шло очень хорошо… никаких сомнений. Я даже жизнь не пытался анализировать. Я думал, что существую — и этого достаточно. Жизнь мне нравилась: ведь я не скучал. И работа была по душе — монтажник стальконструкций. Многие из моих знакомых видели в моей профессии романтику. Ия, как мог, пытался разубедить их. Какая же это романтика, думал я, — ставить на основание колонны, потом фермы, а потом карабкаться на двадцатиметровую высоту и на лютом ветру и морозе закручивать стальные гайки. Жутко подумать!
Впридачу, когда у кого-нибудь спадала рукавица, то ему на руки приходилось лить кипяток из чайника. Весело?! Но главное — работу свою я любил. И о смерти я не думал. Это вовсе не значит, что я полная посредственность, нет, я просто рядовой человек, а в слове «посредственность» есть некий уничижительный оттенок, которого я, право, не заслуживаю.
В армии я увлекся конным спортом. И еще… еще впервые обратил внимание на стихи. Раньше я не обращал на них внимания, даже считал их не мужским занятием. Но вот однажды к нам на вечер поэзии приехал Евгений Евтушенко и прочел цикл стихотворений. Меня поразили тогда вот эти строки:
Люди сильны друг другом.
Спаянностью несходств,
И не безличным крюком
Ибо они не скот!
Теперь же, без стихов, не могу чувствовать себя человеком. В них я нашел все! И свою боль, радость, горечь утрат, счастье, восхищение, нежность и ласку, добро и зло. Ведь стихи — это человеческая души, в них все человечное.
А книги? В книгах каждый из нас рождается снова. Чистота наша, наши взгляды ~ это выверила жизнь, а книги — ответчики наших мыслей, они учат нас любить прекрасное.
Надя, тебе еще не надоела моя скучная демагогия? Честно сказать, я уже заканчиваю свое письмо.
Совсем забыл! Надя, на этот адрес не пиши. Прошел суд на поселение и 9-го числа уезжаю, сразу же как буду на новом месте, напишу тебе. Словом, сколько изменений произошло, что я не знаю — радоваться мне или грустить.
Но вообще-то рад за себя. Свободен!!
Можешь ли ты представить ~ какое сейчас у меня состояние?!
Пожалуй, у меня все, что хотел написать тебе.
До свидания, Саша
P.S. Надя, передай, пожалуйста, Лине, чтобы она мне пока ничего не писала. Я напишу ей. И надеюсь, что в следующем письме, ты напишешь немного о себе.
Письмо от 06.07.1974.
Здравствуй, Надя! Вернулся из кино, а мне письмо. Я думал от мамы, а оно от тебя. Что о себе. В моей жизни абсолютный покой. А еще лучше — тишайшая тишь. Но это не так, на самом деле чувствую себя сидящем на вулкане. И думаю, что извержение этого вулкана не за горами. Впрочем, этому сейсмическому явлению способствуют свои, довольно таки веские явления… И разумеется, причины тоже. Работаю пока у геофизиков, но, вероятно, к осени уйду на новое место. В поселке превосходный клуб, по вечерам — танцы. В общем, в свободное от работы время можно вполне сносно развлечься. Вот и все о себе.
Поздравляю тебя с совершеннолетием, пусть в жизни твоей будет полно счастья, как цветов. Думаю, что ты примешь мои поздравления, ведь лучше позже, чем никогда. Ты видела мою фотографию? А мне, право, она давно уже не попадала в руки. Я и сам не могу представить себя четырехлетним. Наверное, это очень смешно выглядело бы, если б перенестись лет на восемнадцать назад и посмотреть на самого себя в таком возрасте. Знаешь, Надя, ты лучше пиши о себе, а в моей жизни так мало интересного было, мне очень рано, пришлось увидеть всю грязь этого «мирка», а так мало я видел радости.
Пиши. Жду. Саша
Письмо от 16.08.1974.
Moncher amis, Надя!
Прочь все сентиментальные обращения нашего утилитарного века, века XX, века атомного, века экстравагантного и т. д. и т. п. Итак…
Я хотел бы, действительно, отбросить все «здравствуй» и «прощай» и просто сказать тебе: «Милая Надюша, поговорим обо всем, обо всем на свете».
И право, сегодня мне бы хотелось сказать так много и многое, что боюсь — не хватит запаса смелости, но поверь, такое чувство преследует, словно завтра сказать это все, — будет поздно, слишком поздно. Поговорить же хочется о многом, а именно: о красоте поэзии и уродстве человеческих чувств, о листьях зеленых и листьях желтых умирающих: о любви самой разной — прекрасной и подлой (поверь, последний эпитет очень точен, ибо я на собственной шкуре испытал эту ласку подлой любви). А словом…
Я создан весь, чтобы тебя любить,
Когда ты есть, я не могу не быть.
И не все это еще, не все…
Мне далеко до дому,
И труден мой путь впереди.
И до тебя другому
Лишь улицу перейти!
Все так же, твой быстрый почерк
Ложится в моей судьбе,
Не в строчках, так между строчек
Прочесть бы: «Который путь короче лежит к тебе?!».
Так вот, я о поэзии, о детях ее — стихах говорю как о розах. О розах говорить можно вечно, хотя бы вот так: есть розы благоуханные. Нежная красота их похожа на тот оттенок фантастичности, которым улыбка солнца открывает маленькие пушистые облачка, по вечерам провожающие его издали, Есть розы алые: они напоминают цвет свежей раны, и каждый оттенок их похож на кровавое пятно. Есть желтые розы, желтые, как огонек восковой свечи, как лицо осени. Это печальные розы разлуки, розы смирения перед судьбой. Приветствовать эти благородные розы надо молча, увидев на чей-нибудь груди. Есть розы белые, как луна, когда рано утром солнце застанет их на небе и взгляды их встретятся. Это розы безмолвной и безнадежной любви, желания и печальных одиноких грез. Есть розы ~ черные — это розы вечные, потому что никогда не отцветают. У них острые шипы и большие махровые лепестки. Эти странные розы растут в человеческих душах. Это черные розы тоски и печали.
И впрочем, -
Любимая! Грустно, грустно.
Вдали от меня твой след.
Ты хочешь сказать все устно,
А времени нет и нет.
И сердце в тревожной думе,
