Коллектив авторов - 100 великих украинцев
Этот сознательный выбор доминанты традиции над законом, нарушающий утвержденный веками порядок вещей, а значит, согласно философии В. Стуса, необязательный для мужчины, постепенно кристаллизовал сознательную позицию: ты — ничто без своих родителей, семьи, земли, края… И даже когда весь мир против тебя, ты — поэт, — чтобы не утратить почву под ногами под давлением разных «современных» идей и концепций, должен всеми силами отстаивать свое, родное, национальное. И каким бы трудным ни был этот путь, он значительно легче предательства. Благодаря взглядам матери и отеческой любви Василю Стусу удалось понять это очень рано. Острая боль из-за родителей, затаившихся, чтобы не отречься от традиций и языка предков, в норке собственного дома без никаких надежд на жизненный успех, принуждала всегда жить на максимуме, чтобы отплатить этому миру за унижение твоего рода. Возможно, именно поэтому ему стала так близка ведущая идея философии экзистенциалистов: настоящая жизнь всегда на границе, всегда между жизнью и смертью.
В школьные годы поэт знакомится с мировой классической литературой, музыкой… Самостоятельно конструирует приемник.
Но было бы явным упрощением говорить, что на него совсем не повлияла мощная идеологическая обработка коммунистического воспитания. Он восхищается классикой соцреализма (роман «Мать» М. Горького, «Как закалялась сталь» Н. Островского). Но даже в этих произведениях он видит не столько конфликт между рабочим классом и его эксплуататорами, сколько конфликт между добром и злом, людьми и нелюдями, читая эти книги, он «решил, что и сам будет таким, как Павка Корчагин, как Павел Власов, чтобы людям жилось лучше».
«А когда я прочитал „Мартина Идена“ Джека Лондона (это где-то в пятом — шестом классе), мир для меня перевернулся. Как мучился человек, а смог превзойти всех, кто купался в молоке! И все тяжким трудом… и все — соленым кровавым потом», — пишет он в письме о своем детстве. И дальше: «во время каникул „отдыхал“ на железной дороге, менял там шпалы, рельсы, бил костыли, грузил щебень. Натрудившись, едва не падал. Но все же 400–500 руб. старыми деньгами к отцовским 600–700 что-то и значило, какая-то помощь».
Для В. Стуса отчужденность родителей в социальной среде денационализированного Донбасса означала неминуемый и мучительный выбор: противостояние или с родителями, или с ровесниками. И выбор в пользу родителей обрекал на одиночество, или, как определяют это сегодня, социальную неадаптацию.
К такому выводу склоняет и отсутствие всяческих свидетельств о друзьях детства, постоянных увлечений, ярких незаидеализированных воспоминаний о первой любви, переживаемых большинством из нас.
Тем не менее, если с течением времени человек находит в себе силы одолеть этот порог и адаптироваться к обществу, эта начальная «неприспособленность», кроме отрицательного, обогащает человека и положительным опытом — умением быть не таким, как все.
Довольно рано, еще в девятом классе, В. Стус постиг, что основой его школьного отдаления от товарищей есть ужасное разногласие между жизнью реального Донбасса и традиционным укладом, которого придерживалась семья.
Неожиданным спасением стала поэма И. Франко о Моисее. Как раз из нее у Стуса и начался процесс сознательного формирования из себя человека, потенциально способного на поступок. Как-то он признался: «Еще в школе я каждый день устраивал себе исповедь. Что за день сделал доброго, что — плохого». Уже в институтские годы поэт был готов к ответственности за каждое свое слово и каждый поступок.
В девятом — десятом классах он ознакомился с украинской литературой «расстрелянного возрождения», не только замалчиваемой, но и запрещенной в УССР. Готовясь в 1954 году к поступлению в институт, поэт целиком осознавал границы «допустимого», и был далек от ожидания радужного будущего. Можно сказать, что «красивое детство», как определил его сам Стус, воспитало гражданина Украины, а не Страны Советов. Гражданина, крепко связанного, несмотря на его своенравие, с пуповиной рода.
Закончив с серебряной медалью школу, Василь Стус предпринимает попытку поступить на факультет журналистики Киевского государственного университета. Но у него отказываются даже принять документы — не хватило одного года, того самого года, на который Василь Стус раньше пошел в школу. В отчаянии он возвращается в Сталино, и без экзаменов поступает на историко-филологический факультет местного пединститута.
Пришло время философских и филологических занятий. В институте, как выразился приятель поэта тех лет О. Орач, «еще витал дух И. Дзюбы», закончившего накануне этот вуз. Вместе с В. Стусом учились В. Голобородько, В. Захарченко, В. Мищенко, А. Лазаренко… Самим фактом своего существования литературная студия института (руководитель — Т. Духовный), помогала противостоять русскоязычной среде. Именно в эти годы появляются первые стихи, публикации. И хотя лучшие поэтические достижения В. Стуса были еще впереди, дебют в «Литературной газете» (теперь «Литературная Украина») с напутственным словом А. Малышко (22.11.1959), состоявшийся в год окончания вуза, казался многообещающим.
Закончив с красным дипломом институт, Василь Стус, чтобы дать возможность однокурснице остаться в Донецке (ему, мол, все равно служить), едет работать учителем украинского языка и литературы в школу села Таужного, возле Гайворона. «Там оттаял душой, освободился от студенческого отшельничества», — отмечает он в предисловии к «Зимним деревьям».
В конце октября — служба в армии. «Почетная обязанность», от которой не уйдешь. Служить ему пришлось на Южном Урале, за каких-то 400–500 км от Кучино, в котором оборвалась его земная путь.
На Урале, словно собираясь туда возвратиться, он оставил фалангу безымянного пальца, после чего уже никогда не мог играть на гитаре. Бездумная тупость и однообразие армейской жизни не сломали писателя, а еще больше укрепили в нем непринятие системы, которую он должен был «защищать». В особенности приводило в негодование (именно тогда были подписаны советско-американские документы о сокращении численности армии) переведение воинских частей подальше от цивилизации, в леса, где, то ли от стыда за плохую подготовку, то ли от американских разведчиков, эти «расформированные» части «прятали». Лейтенантское звание на «дембель» не вызывало никаких положительных эмоций.
Несмотря на декларированную тоску по настоящей, не донецкой, Украине, Василь Стус возвращается на Донбасс и идет работать преподавателем украинского языка и литературы в школу № 23 г. Горловки. Работает он там лишь один год, быстро поняв, что надо или закрыть глаза на откровенное нежелание учеников постигать этот предмет, или… протестовать, или… идти.
Он избрал последнее.
Он пишет письмо А. Малышко:
«Обращаюсь к Вам за советом. И прошу, если Вы можете это сделать, помогите, пожалуйста. Иногда, сосредотачивая внимание на однотонных впечатлениях от окружающего, ища конечных результатов очень стремительного процесса денационализации значительной части украинцев, ощущаешь, что это — сумасшествие, что это — трагедия, которой лишь временами не чувствуешь в силу присущего нам (как национальная черта) равнодушия и, может, немного — религиозной веры в то, что все идет на лучше. И тогда вспоминаешь одного поэта, кажется, Расула Гамзатова, который в рамках ортодоксальных все ж проговорился о своем тайном: если его язык исчезнет завтра, он желал бы умереть сегодня…
Иногда кажется, что деятели нашей культуры занимаются напрасным делом. Они поют, когда дерево, на котором они сидят, ритмически вздрагивает от топора… Как можно понять их покой? Как можно понять слабосильные вздохи, хлипкие заботы о судьбе хутора Надежды, слабенькие сетования, когда должен быть гнев, и гнев, и гнев!?
Ежели волна русификации — это процесс объективный и нужный для будущего (исторически справедливый), почему бы нашим деятелям культуры и не служить прогрессу? Почему бы тогда не „переквалифицироваться“, чтоб не тыкать палок в колеса той телеги, катящейся по трупам таких донкихотов, как казацкие летописцы и Капнист, и братчики, и Тарас, и… Драгоманов, и Франко…
Как можно дальше ждать? Как можно со всем этим мириться? Совсем не тяжело обнаружить факты грубейшего шовинизма, бесстыднейшего национального унижения… Почему же мы так равнодушны, откуда в нас столько покорности перед судьбой как фатумом?
Я считаю, что судьба Донбасса — это будущая судьба Украины, когда будут одни соловьиные трели».
В те же дни родилось и четверостишие, которое случайно сохранилось в одной из многочисленных папок, но как поэтически несовершенное выпало из памяти Василя Стуса:
Гэбэшный сброд самодовольный
воров, насильников, делков
заполнил град первопрестольный
как партия большевиков.
Именно эти четыре строчки и стали в 1972-м главным основанием выписать ордер на арест В. Стуса. Не важно, что никто, кроме самого поэта, их до того не видел…
