Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни
И о еде:
– Сила бывает не от еды, сила от Господа, – вот сила… Без Бога хоть объешься – все без толку. С Ним, с Ним, с Ним!.. Тогда и встанешь бодрым, и голодный пойдешь. Хоть и не ел – не ропщи, ты еще голода не видал, а Господь с тобой – и ты сыт.
Редко благословляла матушка на дальние паломничества:
– Лучше тут где-нибудь… А по дороге все растеряешь, что имел…
4В Рождественский сочельник 1996 года о. Михаил, уже иеромонах, перевез матушку Сепфору из Киреевска в Клыково. Она приехала со своей келейницей м. Пантелеимоной. «На сотом году своей жизни, – говорит о. Михаил, – матушка справила новоселье, и с той поры мы стали жить по ее слову – „вместе“… Привезя матушку, завели ее в новый дом и сокрушались, помня ее старость, – как она здесь будет жить? Но она себя мужественно и смиренно вела, хваля домик, „новую деревяшечку“, как она его называла. Матушку усадили на диван, келейница укрыла ее от холода пледом… А я, сидя напротив, все думал о том первом разговоре и благословении, когда она сказала, что нам предстоит вместе жить».
Потом приезжали батюшки из Оптиной, видя все неустройство – предлагали матушке жить не здесь, а в монастыре. В новом доме было холодно. А она им объясняла, что вот Господь ей на старости лет послал «деревяшечку», – как же не остаться здесь жить? Впрочем, многие думали, что она пробудет денек-другой и уедет назад в Киреевск. Но нет, этого не случилось. Не стала она покидать клыковских насельников.
В ее новой бревенчатой келлии все стало на место: в красном углу иконы, четки на гвозде, монашеское ложе… Топится печь, весело потрескивают дрова. Потрескивает и дом, просыхая… Пахнет дымком. На столе деревянные ложечки, чугунчик – такие вот вещи любила матушка. «Вот мне Господь домик вернул», – сказала она, вспомнив, очевидно, час, когда ломали у нее на глазах ее новый дом в деревне при раскулачивании. «Какой у меня отняли, точно такой же вернул Господь», – прибавила она. И еще сказала, обратившись к м. Пантелеймоне: «Ты видишь, мне вернули всё… Это не случайно!»
В день ее приезда о. Михаил отправлялся в Москву для сбора денег, и матушка его благословила, а потом молилась об успехе дела. В один день собралась большая сумма пожертвований. Теперь, когда братия отправлялась в Москву, матушка говорила келейнице: «Поехали!.. Молись, молись за них, иди, читай, чтоб Господь им помог, чтобы им там жертву дали». По молитвам матушки стали притекать средства на возобновление храма.
«Началось повседневное общение с матушкой, – рассказывает отец Михаил. – Мы каждый день брали у нее благословение. Она утешала нас, врачевала наши души. Каждый сделанный шаг мы обсуждали с ней». Вспомнил о. Михаил и случай с кровельщиками, которые зимой, в мороз, крыли железом кровлю храма. У них как-то не ладилось дело, швы расходились, и вот они пришли к матушке Сепфоре, так как слышали, что она прозорливая. Матушка обличила их, говоря, что они работают не с молитвой, а с бранными и черными словами. Увидев, что рабочие эти, хотя люди и нецерковные, устыдились, она ободрила их и посоветовала во время работы произносить Иисусову молитву. Научив их этой молитве, она отпустила их с миром. С этого времени работа на кровле храма пошла успешно и быстро – Иисусова молитва в устах рабочих оказалась очень действенной.
Стояла зима. В храме совершалось богослужение. Несмотря на то, что там было холодно, столетняя схимонахиня матушка Сепфора стояла и молилась, одетая в легкое пальто и безрукавку поверх него. На Литургии не садилась совсем. Позволяла себе присесть только во время всенощной на кафизмах, иногда постукивала себя палочкой по ногам, приговаривая: «Стойте! Стойте…» Она говорила, что возле братии видит бесов и что поэтому молиться надо очень усердно.
Живя в Клыкове, матушка выходила из келлии только в храм. А к ней люди, жаждущие духовного слова, шли все в большем количестве. Это были и оптинские иноки, и шамординские монахини и послушницы. Приходило много верующих мирян. Многих юношей и девушек она благословила идти в монастырь. Вскоре образовался возле нее большой круг духовных чад. Она учила многому. Например, правильно налагать на себя крестное знамение: сильно сжимать троеперстие (чтобы бесы не могли поместиться между пальцами) и крест накладывать точно и крепко. Священникам, идущим на богослужение, наказывала не вступать в разговоры, не останавливаться и не раздавать без особенной необходимости благословения налево и направо… Скорбела матушка еще и о том, что иные священнослужители неправильно, небрежно крестятся, подавая этим дурной пример. А бесы заносят все это в свои хартии и на мытарствах предъявят грешной душе каждый такой случай.
У матушки была еще келейница Зинаида, которая потом стала монахиней. Она рассказывала, как матушка учила ее послушанию: «Она вырабатывала во мне смирение, испытывала меня, делала замечания и смотрела, как я это переношу. Иногда я понимала, а иной раз до меня не доходило. Вот идем мы в храм. Беру я ее под руку, а она мне: "Чего ты меня хватаешь? Кто ты такая?" – как я на это – обижусь или нет?.. Она меня еще так проверяла. Под столом у нее всегда нагружено было, наложено. Вот показывает мне: "Давай вот это положим… Почему оно там-то стоит? Поставь вот здесь". Я говорю: "Матушка, тут пойдут батюшки, спотыкаться будут". Она передвинет на другое место: "Ну, вот тут поставь". Я опять: "И здесь не место". Мне нужно было бы сказать: "Ну, пусть стоит здесь, пусть спотыкаются", – а я не понимала… Бывало, ничего не скажет сразу а только потом: "Когда же мы научимся быть послушными?" И начнет из Житий святых примеры приводить».
В Шамординской обители духовными чадами матушки Сепфоры были мать Тихона, мать Фотина, мать Феодора, мать Дорофея, мать Христина, сестра Любовь. Они часто навещали матушку в Клыкове. Дважды побывала и она в Шамордине. Мать Дорофея рассказывает: «Я, глупая и самонадеянная, никогда не искала наставления духовных стариц, даже с опаской о них думала, не в прелести ли они? И когда приехала мать Сепфора, я не сразу поспешила на кладбище, где она со всеми была. Но как враг ни старался, Господь не дал ему лишить меня животворных наставлений матушки. Переборов свое нежелание, я все же пошла туда, и вовремя, так как они уже отъезжали. Матушка сначала не хотела со мной разговаривать. "Некогда, – говорит, – некогда". Но я, чуть не плача, просила хотя бы благословить меня, да и другие за меня просили. Матушка уступила: "Что там у тебя?" Я начала с главного, – какая я гордая, как превозношусь перед сестрами, не смиряюсь. Матушка спрашивает: "А ты старая или молодая?" Я искренно, как в миру считается возраст, говорю: "Старая, матушка, старая, мне двадцать пять лет". Все рассмеялись, и матушка заулыбалась. Говорит: "Не гордись. Будешь гордиться – пойдешь в ад. Трудись, молись… Трудись – и гордость пройдет. Смотри на всех милым оком". А потом благословила, постучала мне по голове и говорит: "Дурочка, ну кто так разговаривает? Надо наедине". Они уехали, а у меня на сердце такая радость была, такой мир, как на Пасху! В Пяток Светлой седмицы 1996 года, в празднование иконы Божией Матери "Живоносный источник", я побывала у матушки в Клыкове. Сестра Н. просила меня пойти с ней. Сама я не чувствовала для себя необходимости в советах старицы, считала, что и так спасаюсь…
Когда мы пришли в Клыково, у матушки было много посетителей, но нас пропустили. Вошла я к матушке. Она сидела в своей келлии на постельке. Я встала на колени и начала объяснять свои искушения. Она очень строго отнеслась ко мне. Сильно и внушительно объяснила, что плохо, не по-монашески мы живем; не слушаемся, не хотим трудиться, все делаем по своей воле. Так нельзя… Так мы погибнем. Расспросила она про монастырь, про устав, про послушания. И хотя отругала меня и палочкой побила, но вселила надежду, что есть выход… "Надо взять себя в руки, – говорила она, – постараться монашескую жизнь свою наладить, молиться… Пятисотницу выполняй, сто пятьдесят молитв Богородице, «Отче наш» не менее десяти раз… Псалтирь читай для себя. Полюби Псалтирь, она такая сладкая, из нее и служба вся составлена… Молчи. Язык – дракон… Больше молчи. Ни с кем дружбы не заводи. От бабушек келейных и прочих убегай… Устав к трапезе неправильный у вас. После вечернего правила уже не должно есть. Дадут тебе конфетку или яблоко, ты и лопаешь сразу… Надо трудиться на полях, на огородах, а ты ленишься. Вышивать – это не послушание. Вышила матушке игуменье что просит – и беги на поля трудиться".
На какое-то время матушка взяла мою руку и сильно на нее оперлась, так что мне даже больно стало. Прижала мою голову к себе и, пока я ей про монастырь рассказывала, она, как бы не внимая моим словам, прослушивала, словно врач, что-то там у меня внутри, в сердце… Потом сказала: "Ты хороший человек, только глупенькая еще, отроковица, ничего не понимаешь. Но я очень рада, что ты хоть поняла, что не спасаешься, что дальше так жить нельзя. Прибегай ко мне"».
