Георгий Чистяков - Над строками Нового Завета
Тот же, кто внимательно слушал начало, а потом углубился в молитву или просто задумался, с любого мгновения может включиться в слушание текста вновь и т. п. Кроме того, весь канон от начала до конца пронизывает припев, повторяющийся после каждой строфы. Им может быть фраза из псалма: «Помилуй меня, Боже, помилуй меня», восклицание: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе» и «Пресвятая Богородица, спаси нас» и т. п. Для кого-то из молящихся именно припев составляет основное содержание канона, а весь остальной текст превращается в своего рода звуковой фон для краткой молитвы.
К сожалению, при переводе канонов с греческого языка на славянский были утрачены все ритмические особенности их текстов. По-славянски они звучат как проза, которая слегка ритмизируется благодаря чтению нараспев. По-гречески же все каноны написаны довольно сложными, причудливыми, непредсказуемыми размерами; ритмический рисунок песни задается восходящим к библейскому тексту ирмосом, а каждая из следующих далее строф точнейшим образом этот рисунок повторяет.
Канон – это жанр для всех: одному он дает возможность насладиться тем, как мастерски «плетет свой ковер» гимнограф, а другому предоставляет простой и хорошо ложащийся на душу материал для молитвы.
Каждый гимнограф интерпретирует библейские песни, от которых берут тему ирмосы, по-своему. Так, Иоанн Дамаскин видит в первой песни канона (песнь Моисея из книги «Исход») «эпиникий», то есть победную песнь, подобную тем, что в древности сочиняли Пиндар и Вакхилид (V век до н. э.); в библейском тексте его больше всего привлекает формула «славно прославился». В целом он выдерживает первую песнь канона в быстром темпе и делает ее довольно лаконичной:
Море словно сушу преодолев
И египетского рабства избежав,
Возопил Израильтянин:
Избавителю и Богу поем нашему.
Эта же песнь у Косьмы Майюмского, бывшего не только современником, но и другом Дамаскина, звучит совсем по-другому. Его привлекает картина глубокого моря, воды которого расступаются перед Моисеем. «Кормилица волн иссушается бездна», – восклицает он в каноне, посвященном Страстному Четвергу, в другом ирмосе подчеркивает, что Бог «открыл дно глубины», постоянно употребляет слово «бездна», называет дно моря «глубиннорожденной равниной», показывает своему слушателю, как «являются источники бездны ныне от вод свободные и обнажаются основы бурей волнуемого моря».
Вот как звучит у Косьмы один из его лучших ирмосов первой песни:
Твердую глубиннорожденную равнину
Солнце некогда осветило,
Ибо словно стена затвердели с обеих сторон воды
Ради народа, пешемореходящего и богоугодно поющего:
Господу воспоем, ибо Он славно прославился.
В тех величественных образах, которые рисует Косьма, ясно слышатся отзвуки архаического языка Эсхила с его «Прометеем» и стихов жившего в VII веке до н. э., то есть за четырнадцать веков до Косьмы, спартанского поэта Алкмана:
Спят вершины высоких гор и бездн провалы,
Спят утесы и ущелья…
А вот еще один вариант первой песни. Его дает византийская поэтесса инокиня Кассия, жившая в X веке:
Скрывшего морской волной злого тирана
Под землю скрыли самого впоследствии
Дети спасенных когда-то,
Мы же все словно те девушки
Воспеваем Господу,
Ведь Он славно прославился.
Речь идет о том, что Бога, некогда погубившего Фараона в водах Красного моря, потомки тех, кто спасся, покинув Египет, похоронили Самого в Великую Пятницу. Рокот волн Кассия имитирует звуковыми повторами: κύματι… κρύψαντα… κύριο (волной… скрыли… Господу), а победную песнь называет песнью девушек, и это не случайно: сама она девушка, а в Библии рассказывается (Исход, 15: 20–21), что, когда Моисей закончил свою песнь, сестра Аарона Мариам, взяв в руку тимпан, воспела песнь, а вместе с ней запели все женщины.
Никто другой из гимнографов об этом не вспомнил, но не Кассия, для которой важно как раз то, что эту песнь пели женщины и девушки, а значит, может петь ее и она, как некогда в глубокой древности пела поэтесса Сапфо. Кассия не просто пишет стихи, она подчеркивает, что это стихи девушки, написанные для девичьего хора, подобные древним парфениям (от греческого слова παρθένος – девушка) – песням для девичьих хоров, которые писали Алкман, Сапфо и другие древние поэты.
Все византийские гимнографы в своих канонах отталкиваются от библейской тематики, пишут их для пения в храме, но при этом не забывают, что они греки, потомки Пиндара и Эсхила, Софокла и Еврипида. В каноне осуществляется синтез библейского начала и начала античного, греческого. И это резко отличает каноны Иоанна Дамаскина и других гимнографов от кондаков Романа Сладкопевца, которые хотя и написаны по-гречески, но с греческой культурой ничем не связаны.
Особое место среди канонов занимает огромный по объему (250 строф!) Покаянный канон Андрея Критского, который читается в первые четыре дня Великого поста. Это плач человека о своих грехах, перемежающийся рефреном из псалма 56: «Помилуй меня, Боже, помилуй меня». Канон читается в то время, когда храм погружен в полную тьму, лампады и свечи потушены, а молящиеся кладут земные поклоны:
Откуда начну оплакивать
Несчастной жизни моей деяния?
Какое положу начало, Христе,
Нынешнему рыданию,
Но ибо благоутробен,
Дай мне прегрешений оставление.
Иди, о несчастная душа,
С плотию твоей Зиждителю всего
Исповедуйся.
Откажись от прежнего безрассудства
И принеси Богу
В покаянии слезы…
Андрей, как и другие поэты его эпохи, обнаруживает знакомство с древними поэтами, но его канон – это не просто φρενός, заимствованный у древних греков, это плач, впитавший в себя черты песнопений, которыми провожали в последний путь покойников в Египте и у других народов Ближнего Востока. Живший сначала в Дамаске, а потом в Иерусалиме, Андрей, несомненно, был знаком с обычаями пародов Востока.
Канон полон идущих из глубины сердца и воздействующих не на рассудок, а на сердце молитв, но в то же самое время он, будучи составлен, как и любой канон, из почти не связанных между собой отдельных строф, представляет собой весьма стройный богословский трактат. В этом заключается главный парадокс Покаянного канона. На первый взгляд он предназначен только для молитв, для покаяния и подготовки к исповеди.
Но это не совсем так. Андрей развивает здесь целую теорию, согласно которой человек, нарушив данную Богом заповедь, загрязнил и разодрал одежды, сотканные для него Творцом, а затем облекся в одежды, сотканные для него коварством змия. Он превзошел убийцу Каина, сделавшись убийцей собственной души, и лежит израненный и изъязвленный от ударов, наносимых греховными страстями.
Грешная душа взирает на жизнь праведников, но не желает подражать им, а становится всё грязнее и грязнее. Человек оказывается на краю духовной пропасти, ум его покрылся струпьями, тело больно, и дух поражен тяжким недугом. Близок конец. И вот именно ради него, ради этого страшного грешника, в мир приходит Христос, призывает к покаянию мытарей и блудниц и протягивает грешнику свою руку:
Буря зла окружает меня,
О благий Господи,
Но, как Петру,
И мне руку простри, —
восклицает Андрей. Здесь имеется в виду евангельский рассказ о том, как ученики, увидев Иисуса, идущего по морю, решили, что это призрак. Затем, услышав его слова: «Ободритесь, это я, не бойтесь», успокоились, а Петр сказал в ответ: «Господи, если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде» и, выйдя из лодки, пошел, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: «Господи, спаси меня». А Иисус тотчас простер руку и поддержал его (Мф 14: 25–32).
Христос восстанавливает силы расслабленного, исцеляет слепых, хромых, глухих. Он может спасти и тебя, о несчастная душа, восклицает Андрей. Вот почему надо не лениться, а ступить на путь борьбы с грехом, хотя он и труден, требует решительности и большого терпения. Текст Покаянного канона адресован читателю, хорошо знающему тексты как Ветхого, так и Нового Завета; при поверхностном чтении он, подобно большинству памятников византийской гимнографии, выглядит как пестрый ковер, но если в него вчитаться и вдуматься, становится видно, как четко ориентирует Андрей своего читателя на молитву над текстом Евангелия.
Западные богословы учат этому способу молитвы в своих трактатах, Андрей показывает его в блестящих формах стиха. Славянский текст Покаянного канона очень красив, но чрезвычайно труден для понимания, русские переводы (их несколько), как правило, не издаются, а к тому же плохо звучат и не всегда точно воспроизводят текст. Всё это привело к тому, что канон святого Андрея, хотя и читается ежегодно во всех без исключения православных храмах, относится к числу не прочитанных по– настоящему творений византийской богословской мысли.
