Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
От нее до Голгофы идет тесная галерея кругом соборного алтаря. В наружную ее стену, которая вместе и крайняя стена Храма, полукружием углубляются три малые алтаря: армянский – Разделения риз, прямо позади горнего места, и два греческих по сторонам: Тернового венца, где служит престолом самый камень, на коем в претории столь мучительно венчали Христа, и с северной стороны – придел Лонгина сотника, первого из ожесточенных зрителей распятия, который прозрел в минуту затмения солнца и среди ужаса землетрясения воскликнул: «Воистину сей есть Сын Божий!». Все три устроены не столько на тех местах, где происходили самые события, сколько для вечной и трогательной их памяти.
Три наружных выхода открывались некогда из сей галереи; но два заделаны ныне, и одна лишь лестница между алтарями Разделения риз и Тернового венца тридцатью ступенями сводит в третье обширное отделение Храма – подземную церковь Елены, которой светлый купол, выходя из-под земли, поддержан четырьмя египетскими столбами с лотосами вместо карниза. Два ее придела, во имя св. Елены и благоразумного разбойника (где иногда позволяется служить коптам и абиссинцам), принадлежат армянам. Оба открыты, как и все алтари разных исповеданий в Храме; даже греческие, исключая соборного, не имеют иконостаса по тесноте, и только на время архиерейского служения отделяются большой завесой.
В южной стене придела Св. Елены пробитое окно принимается за указание места, с которого смотрела царица, как отрывали в соседнем колодце три креста, и с той же стороны алтаря тринадцать ступеней ведут в другое малое подземелье, разделенное между латинами и греками. Престол сих последних стоит над самым местом обретения честного древа, у северо-восточной подошвы Голгофы, и здесь крайний угол Храма, имеющего внутри во всю длину свою 44 сажени. Возвратясь снова в заднюю галерею собора и следуя по ней между стеной алтаря и обсеченным утесом, достигаешь опять южного притвора, отколе восходят на священную вершину Голгофы.
Голгофа
Многих обманывает наименование «гора Голгофа», ибо в сущности она едва заслуживает название холма. Когда же при самом входе представляется взорам малая двухъярусная церковь, втеснившаяся в обширное преддверие Храма, невольно исторгается вопрос: «Где же гора?», потому что с детства мы так привыкли ее представлять в своем воображении. Но нижний ярус сей церкви не ископан, как подземелье, под Голгофой, и верхний не стоит на ее вершине; оба только пристроены к утесу, ибо Елена, желая вместить его в объем святилища, сняла сверху всю землю и отвесно обсекла его до самого места, где водружен был на нем Крест. Таким образом в нижнюю церковь проникла расселина треснувшей во время голгофских ужасов скалы; большая же часть Голгофы вне Храма; но она вся утаена от взоров приникшими к ней зданиями коптов и монастырем Авраама. Должно заметить, что нигде в Евангелии Голгофа не названа горой, а только лобным местом, и предание о горе есть гораздо позднейшее, быть может возникшее по случаю земляной насыпи, наваленной на Святые места и не существующей ныне.
С правой стороны нижнего придела во имя Предтечи находятся две приемные келии для поклонников греческих и вместе трапеза братии. Внутри же самой церкви стоит во мраке гробница Мельхиседека. Хотя нет никаких доказательств, чтобы здесь был погребен сей великий царь Салима и таинственный родом священник Бога Вышнего, однако же предание прилично поместило его могилу у подножия холма, на котором принес себя в жертву избранный Богом быть во веки первосвященником по чину Мельхиседекову. Череп грешника Адама, в ужасе исторгшийся из-под Креста, когда дрогнула Голгофа смертью второго невинного Адама; гроб царя Салимского, чей сан изобразил спасительное архиерейство Христа, и престол исподний Предтечи под самым местом заклания проповеданного им в пустыне Агнца – таковы три воспоминания, поражающие душу во мраке святилища, которые невольно повергают к подножию Креста сокрушенное оным наследие праотцов – грех.
Еще две другие гробницы стояли некогда в преддверии сей церкви, близкие сердцу очарованием человеческой славы: гробницы Готфрида и Балдуина, многие столетия покоившихся под освобожденной ими Голгофой, доколе вражда греков во время последнего пожара не нарушила их последнего приюта, извергнув, как недостойные, кости королей из Храма. Тщетно впоследствии латины домогались отыскать их останки; греки давали все тот же ответ, что в общем разрушении Храма они не имели времени думать о прахе двух франков. Но обрушенный свод Голгофы не мог бы сокрушить костей внутри каменных гробниц. Я видел в сокровищнице латинской меч Готфрида, тщательно скрываемый ими от хищничества арабов, простой, но могучий, с кедровой крестообразной рукоятью, заржавевший сокрушитель стен Иерусалимских! видел и его огромные шпоры, знамение рыцарства, которым он достиг до своей терновой короны, ибо он не хотел венчаться златом там, где терновый венец был уделом Богочеловека. Я хотел поклониться богатырскому праху двух королей… мне показали только его прежнее место. Извергнуты кости, но сколь велика их слава, когда и у самого подножия Голгофы она еще может тревожить сердце!
Два восхода, из 17 ступень каждый, устроены для греков и латин на Голгофу. Они не существовали до пожара, и одна только узкая лестница приводила прежде из задней галереи собора к месту распятия, ибо наружное крыльцо придела Св. Елены давно уже заделано арабами. С северной стороны Голгофы две малые двери ведут в верхние келии греков; помост ее выстлан желтым мрамором; есть кое-где на стенах и низких сводах остатки мозаиков; двойная арта разделяет на два придела святилище: в правом стоит алтарь латин, и перед ним мраморный на полу четвероугольник означает место, где простерли Спасителя на крест, где вонзали в него нечестивые гвозди. В левом приделе воздвигнут греческий престол Искупления на обсеченном уступе первобытной скалы. Его осеняет большое распятие, и за ним множество лампад, возжигаемых всеми народами на поприще их спасения. Под сим престолом круглое в камне отверстие, обложенное позлащенной бронзой, знаменует страшное место, где вознесен был за нас на кресте Сын Божий, и подле видна трещина ужаснувшейся Голгофы!
Чье надменное чело не коснется скалы под сенью сего престола? Чьи суетные уста не прильнут к сей вечно памятной бронзе? И чьи слезы сладко и горько не потекут в отверстие камня, к самому корню Креста, чтобы освежить и возвратить в собственном сердце его напечатленный образ? Покаянные мысли о грехе, мольбы о спасении, вздохи и порывы к испустившему последний вздох свой на кресте, весь ужас дрогнувшей Голгофы и померкшего солнца, и вся радость разбойника, первого наследника рая, – такова буря духовная, потрясающая на Голгофе бренное естество человека!
И что все сии чувства в сравнении тех, которые некогда обуревали сердца на сем алтаре вселенной, в час приношения предопределенной жертвы? Два девственных лица, одни могущие по чистоте своей изображать все племя смертных близ искупительного Креста, стоят по сторонам его, и где, если не здесь, в сие мгновение трогательнее Мать сия, даже до креста верная божественному Сыну, рождение коего воспели ей ангельские хоры и которого смерть она в ужасе видит посреди поруганий, не понимая еще в пронзенной душе своей всей глубины таинства, для коего избрана была орудием! Но и с вершины страдальческого дерева угасающие взоры Сына отрадно покоятся на двух предметах дольней своей любви. Они облегчают ему тяжкую жертву сладостным чувством, что в их лице весь мир ее достоин, и им во взаимное утешение отдает он последние, нежные чувства человеческой своей природы, соединяя их узами духовного родства. Скорбящий духом о грехе вселенной, взывающий в смертной борьбе к оставившему его Отцу, Он находит еще довольно силы и любви в сокрушенном сердце, чтобы взглядом и речью подкрепить отчаянных у подножия своего Креста, и сострадание есть его последнее чувство перед торжественным глаголом: «Совершишася!», разбившим столько гробовых оков.
Летопись Храма
Утес Гроба по ненависти евреев, видевших в нем сокрушительный упрек своему завету и собственное отвержение от Иеговы, был засыпан землей. Но недовольные тем язычники, чтобы отвлечь первых христиан от поклонения Святых мест, воздвигли идол Венеры на Голгофе, Юпитера над скалою Гроба, Адониса в Вифлееме и в буйстве ума сохранили призраками своих богов память истинного Бога, ибо не могли погибнуть от лица мира соблазн и спасение его Креста.
Наконец в 326 году, когда так благолепно расцвела вера Христова обращением Константина и когда уже первый собор Никейский, разрушая Ариеву ересь вечным символом утвердил неколебимые основы православия, священная ревность воспылала в груди восьмидесятилетней императрицы Елены – плыть в Палестину, чтобы обрести животворящее древо Креста и чрез 180 лет сокрушить идолов, со времен Адриана верно хранивших поприще страдания.
