Петр Минин - Мистицизм и его природа
Констатируя факт неизреченности мистических состояний, мистики, однако, не оставляют нас в полном неведении относительно того, что они переживают в состоянии экстаза. Мы находим у них подробные описания этого состояния, и эти описания дают нам возможность судить как о тех переменах, которые совершаются в них, так и об основной тенденции их мистического опыта.
Выше мы заметили, что этот опыт можно рассматривать с объективной и субъективной точек зрения. Рассматривая экстаз с объективной точки зрения, психологи характеризуют его как "постепенный переход от психической активности сознания к пассивному состоянию бессознательности" [XLV], как процесс постепенной "регрессивной эволюции личности" [XLVI]. Состояние моноидеизма, к которому мистик приближается на предшествующей ступени, не является завершительным. Мистический опыт обнаруживает тенденцию отрешиться и от этого состояния и вступить в область, где, по выражению одного мистика, "нет места ни формам, ни образам, о чём нельзя рассказывать словами без того, чтобы они не заключали в себе тяжкого греха" [XLVII]. В этом состоянии душа мистика становится "безобразной", "безвидной", какой-то метафизической "простотой", бескачественным единством. В этом состоянии мистик чувствует себя находящимся вне пределов пространства и времени, переживающим вечное "теперь", погружающимся в "беспредельную бесконечность". Вместе с постепенным исчезновением из сознания последних представлений и образов постепенно улегается и сопутствующая им эмоция, и в душе мистика водворяется неизреченно глубокий, ни с чем несравнимый покой (источник квиетического душерасположения мистика) [12]. На дальнейшей ступени исчезает и это чувство покоя; оно сменяется состоянием полного безразличия, потерей чувства даже этого безразличия, наконец, уничтожением сознания, если не всегда всецелым (что, по-видимому, имеет место, главным образом, в буддийской нирване), то, по крайней мере, – всегда уничтожением данного, налично-эмпирического сознания. Отрицательным тенденциям интеллектуальной и эмоциональной жизни мистика соответствует модификация, совершающаяся в области волевой. Отречение от своей воли, полная пассивность, всецелое самоотречение – всё это черты, которые, по свидетельству всех мистиков, представляют существенный момент мистической жизни [13]. Институт духовного руководства, или духовного учительства, который мы встречаем не только у христианских подвижников, но и у буддийских мистиков, и у суфиев, имеет своим назначением, между прочим, воспитывать в подвижнике чувства полного послушания, преданности и самоотречения и таким образом подготовлять почву для той пассивности, которая необходима как одно из непременных условий экстаза [14]. Итак, подавление или прекращение деятельности всех душевных сил, отречение от мыслей, чувствований и желаний, отречение от своего "я", от своей индивидуальности – таков конечный пункт, к которому приходит мистик в экстазе. Таким образом, рассматриваемый с точки зрения объективной психологии, экстаз, как видим, будет завершать собой тот процесс самоотречения, начало которому мистик полагает на первой ступени своей жизни, в κάθαρσις-е.
Но самоотречение мистика – только одна сторона экстаза: диссолюция эмпирически данной личности не есть самоцель мистической жизни. Нирвана – явление, далеко не типичное для мистицизма. Обыкновенно мистики на отречение от своей индивидуальности смотрят только как на conditio sine qua поп нового вида самосознания, которое возникает по уничтожении обычного сознания, как феникс из собственного пепла. Мы не будем пока останавливаться на характеристике этого нового самосознания; заметим только, что основной чертой его, как мы уже упоминали, является чувство непосредственного общения с Божеством, чувство слияния с первоосновой бытия. В этом чувстве исчезает различие между субъектом и объектом, и мистик ощущает "я" и "не я" в их нераздельной целостности и первоначальном единстве. Вот это-то чувство непосредственного тождества "я" и "не я", субъекта и объекта, конечного человеческого духа и абсолютного начала и является тем завершительным моментом, в котором мистик находит, наконец, полное удовлетворение запросов своего духа. Здесь – предел и конец его исканиям и его мистического пути.
Мы рассмотрели основные этапы мистической жизни. Чтобы уразуметь тенденцию этой жизни и её движущий нерв, бросим ещё раз взгляд на пройденный нами путь.
Мы видели, что все мистики, без различия исповедуемой ими религии, без различия национальности, страны, времени, к которым они принадлежат, в своём пути последовательно проходят три основных фазиса: κάθαρσις, θεωρία, έκστασις. Мы видели, что κάθαρσις, в своём последнем основании есть не что иное, как отречение от внешнего мира (и от тела), θεωρία – отречение от внутреннего мира, т. е. от содержания сознания, έκστασις – отречение от своего "я", от своей индивидуальности. Этот порядок есть общий закон мистической жизни. Его мы находим и в неоплатонизме, и в индусской йоге, и в ведическом самади, и в буддийской дьяне, и в христианском мистицизме. То, что прежде всего поражает исследователя при знакомстве с этим порядком мистической жизни, есть отрицательный характер той методы, при содействии которой мистик думает достигнуть своей конечной цели [15]. Невольно возникает вопрос: что же заставляет мистика не только порывать связь со всеми формами внешнеэмпирической жизни, но и отказываться от всех проявлений внутренней налично-сознательной жизни, не останавливаясь даже пред отречением от своей индивидуальности? Почему, далее, обращаясь для достижения своих целей к "методу абсолютного отрицания", он при помощи именно его думает скорее всего осуществить свои цели?
Самый общий ответ на эти вопросы может быть такой: очевидно, отрекаться от всей этой естественно-эмпирической жизни заставляет мистика сознание того, что эта жизнь, взятая в совокупности всех разнообразных своих проявлений, есть зло, от которого, во что бы то ни стало, следует отрешиться. Но не трудно видеть, что понятие зла на языке мистика носит свой особый отпечаток. Определить характер мистического зла, значит подойти к пониманию основной тенденции мистической жизни. Попытаемся это сделать, а для этого напомним, что мистик включает в общую категорию "зла".
Прежде всего, как мы видели, мистик спешит порвать все связи с внешним миром. Он отрекается не от "зла" в мире, а от мира как зла. По его понятию, материя – синоним нечистоты; тело – синоним темницы, в которую заключён дух. Однако на этой ступени мистик не окончательно ещё порывает связь с миром. Связь сохраняется в виде нравственной деятельности в мире. Мистик не отрицает значения добродетелей, и на этой ступени мистицизм включает в себя этический момент. Но, как мы видели, мистики ценят добродетель не саму по себе, не как самодовлеющее благо, а как средство подготовки к следующей ступени – созерцанию. Добродетель в жизни мистика играет служебную роль и этический момент занимает подчинённое место. Добродетель необходима как прекрасное противоядие против страстей, волнующих человека и препятствующих ему спокойно сосредоточить мысль на одном объекте, чтобы предаться созерцательной деятельности. Её назначение – содействовать достижению бесстрастия как необходимого условия спокойного созерцания. Раз добродетель выполнила своё назначение, она является излишней. Мало того, при дальнейшем развитии мистической жизни она может быть даже вредной. Она опасна уже потому, что всякая добродетель (по крайней мере, активная) есть дело и в этом смысле карма: она привязывает нас к миру, заставляет обращаться к материальным средствам, вращаться в условиях этого материально-чувственного бытия. Сама мысль о добродетели может развлекать ум, лишать его самособранности и низводить с цитадели созерцания долу. Не напрасно, как мы видели, подвижники, приступая к созерцанию, заботятся о том, чтобы их мысль была чиста, т. е. свободна от всего инородного, даже от помыслов о добродетелях. Наконец, задача мистика – вступить в непосредственное общение с Божеством; с этой точки зрения всякое посредство, хотя бы в виде морали, является как бы некоей препоной, отделяющей мистика от Божества, которое он склонен представлять, как мы видели, в виде бескачественного единства. И это тем более, что его основным этическим воззрением служит убеждение в естественной чистоте человеческой природы, которая поэтому требует не совершенствования, а только высвобождения от облегающих её покровов этого материально-чувственного существования. Вот почему уже на этой ступени мистик активным добродетелям предпочитает пассивные. Похвально деятельное служение ближнему, но ещё выше воздержание, нестяжательность, целомудрие, послушание, ещё выше – кротость, терпение и смирение. Вот почему уже теперь он нравственной деятельности предпочитает нравственное настроение, добрым делам – чистоту помыслов и сердца, πρŭςιζ – θεωρία. По мере того, как мистик совершенствуется в своей жизни, повышается его требование к тому что является в его глазах злом, и понятие зла приобретает всё более отрицательный характер. Приступая к созерцанию, он стремится сосредоточить своё внимание на одной идее или одном объекте. Всё, что препятствует этой цели, является в глазах его синонимом зла. На этой ступени "злом" почитаются уже "множественность" мыслей, "разнообразие" содержания сознания. Чтобы освободиться от этого зла, мистик вступает в борьбу уже с помыслами, и не только худыми (худые он в значительной степени преодолел на предшествующей ступени, в борьбе со страстями, питающимися этими помыслами), но и с добрыми. Он не успокаивается в этой борьбе, пока не достигнет состояния "безвидности" и "безобразности" духа, полной простоты его [16]. Наконец, на высшей ступени экстаза он стремится отрешиться и от сознания своего "я" и обнаруживает тенденцию даже индивидуальность рассматривать, как sui generis зло. Таким образом, мистическое понятие зла чрезвычайно растяжимо. Оно обнимает собою и мир как материальное бытие, и этическую деятельность как карму, и мышление как выражение дискурсивной деятельности рассудка, и, наконец, индивидуальность человека как проявление обособленного и ограниченного существования человеческого духа.
