Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
Практические же выводы из этого учения о Божественной Любви как мировой стихии, из этого признания Бога за сущность, глубочайшую основу и цель мировой жизни, весьма велики, и Юлиания их делает. Она не может проклинать мира и видеть в нем царство диавола, как многие представители господствующего — почти дуалистического церковного миросозерцания Средних Веков [282]. Мир для нее — мы видели — есть творение любви Божией, в его основе лежит избыточествующая Божественная жизнь; все, что есть доброго в твари, это — отблеск Бога в творении; все в мире, кроме греха, совершается силою Божией, совершается Богом; мир «прекрасен и полон добра»; в творении, во всех вещах проявилась та же безмерная Любовь, высшим проявлением которой явилась Жертва Искупления. И охваченная этими волнами Любви, разлитыми в мире повсюду, и Юлиания любит весь мир и благословляет мир, ибо чувствует в нем присутствие Бога. «Тот, кто любит своих братьев во Христе», говорит она, «он любит и все, что существует (he loves all that is)… И тот, кто так любит, спасется. И я так буду любит, и я так люблю» [283] …
Это просветление мира, это озарение его лучами любви вытекало из самых основ ликующего, победного благовестил первого христианства. Вечная Жизнь вошла в мир и воплотилась и победила смерть. В воскресении Иисуса во плоти уже дана в потенции окончательная победа жизни над царством бывания и тления, уже начался постепенный процесс преображения мира, возвращение его к Богу, восстановление всей Природы. «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» восклицает Павел (1 Кор. 15. 55) и учит о грядущем прославлении, реабилитации всей твари (Рим. 8. 19–22), когда «Бог будет все и во всем» (1 Кор. 15. 28). Но уже и теперь, при свете безмерной любви Божией, открывшейся в Сыне, в муках, смерти и воскресении Сына, все миросозерцание озаряется радостью: пусть мир еще «во зле лежит» (1 Ин. 5. 19), но «всегда радуйтесь! непрестанно молитесь, за все благодарите», возвещает Павел [284]. Эта радость заливает душу первых носителей «благой вести», она отмечается ими, как отличительная черта этой проповеди о победе Вечной Жизни; «чадами радости» (τέκνα ενφροσννψ) называют себя первые христиане [285], они радуются мукам и гонениям, они с радостью живут и с радостью умирают. И снова и снова, когда в последующих веках с особым подъемом пробуждается мистическая жизнь в христианстве, и Бог с новой силой раскрывается жадно ищущим душам в центральном образе Иисуса Христа–Богочеловека как безмерная и бесконечная Любовь, все миросозерцание озаряется для них лучами любви и радости [286].
Для Франциска Ассизского все твари, вся Природа — братья и сестры, одна большая семья, охваченная объятиями Божественной любви, и он поет радостный гимн брату–солнцу. «Лествицей Божественной любви» — «Scala divini Amoris» — является вся Природа для другого средневекового мистика: так, во всех стихиях, и во всех тварях — говорит он — звучит мелодия Божественной песни (melodia de cant), и «одно из величайших чудес в нынешнем веке, это — что моя душа не умирает и не выходит из себя, когда слышит, как небеса и земля оглашаются этими звуками» … Бог и мир охвачены как бы одной чередущейся песнью: «Итак, Бог начинает Свою balada и говорит: к Любовь»! (Amors!), и все твари отвечают: «Ты сотворил нас!» И про эту doussa ballada («сладостную балладу») говорит mosenher san Iohan Evangelista, что он слышал, как ее пели все твари на земле и на небе, и в воде: «Любовь, Ты создала нас, чтобы любить!» Это — четвертая ступень для человека, чтобы взойти в чертог любви: именно, когда душа от великой сладости тех звуков, что производят все твари, восхваляя Господа…, приходит в такое восхищение, что не видит, не слышит и не чувствует, ибо забывает себя самое и помнит лишь Господа» [287]. Так и Якопоне да Тоди восклицает: «О amor, divino amore — perche m/hai assediato? — О, Любовь, Божественная Любовь, почему Ты со всех сторон осадила меня?» Некуда бежать, некуда скрыться от нее; отовсюду, изо всех тварей, через все телесные чувства, через все восприятия и ощущения, поражают его стрелы Божественной Любви [288]. И в глазах Данте тварный мир, земная красота просветляются: в них просвечивает первоисточник — вечный Свет (l’eterna luce), творческая изначальная Любовь (l’eterno Amore) [289]. Сиянием этой любви мир озаряется, напр., и для Мейстера Экхарта и для Анджелы из Фолиньо [290]. Так и в глазах великого испанского мистика Juan’a de la Cruz все творения полны отблесков красоты Возлюбленного [291].
3В ощущении присутствия Божия в мире, более того — в созерцании всего мироздания покоющимся в лоне Любви Божией, Юлиания из Норича сходится с величайшими мистиками Средних Веков [292]. Но она не останавливается на этом, она идет еще дальше.
Мы видели, что из христианского благовестия о воплощении, явлении миру Вечной Жизни в лице Иисуса, об Его крестном подвиге и Его воскресении во плоти, вытекала торжествующая уверенность в окончательной победе Жизни, в сокрушении царства тления, в принципиально состоявшейся уже отмене бездушного, неизменного натуралистического status’a quo мира (которого не смог преодолеть и платоновский идеализм) [293]. Ибо начаток новой жизни уже дан — в факте воскресения, а всецело раскроется она в грядущем царстве славы, в искуплении, прославлении всей твари. И Павел — мы видели — учит, что «тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: ибо тварь покорилась тщете не добровольно, но … в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8.19–21). Нет пределов, нет препоны величию и силе и благости Божией [294].
Так верит и Юлиания. Наряду с ничтожеством, метафизической ложностью и несущественностью зла и греха, ей открылось его грядущее полное упразднение и уничтожение, открылась великая тайна изначальной, всепревозмогающей Любви: конечное восстановление и возвращение к Богу всего существующего, всех тварей, созданных Любовью, имеющих в ней и свою исходную точку и свою конечную цель. В ответ на ее сомнения и тревожные вопросы Господь открывает ей Свою волю относительно будущих судеб мира: Он хочет и Он может привести все вещи ко благу, и Он сделает сие. «И ты сама увидишь, что все вещи будут приведены ко благу» «and thou shalt see thyself that all things shall be well»). «И таким образом найдет удовлетворение духовная жажда Христа. Ибо сия духовная жажда Его есть жажда любви» — нашей любви к Нему (For this is the ghostly thirst the love — longing). «Ибо мы будем тогда спасены, и будем тогда радостью Христа и восполнением Его блаженства… В том то и состоит эта жажда — неполнота Его блаженства, что Он еще не имеет нас в Себе так же всецело, как будет иметь нас тогда» [295]. И страдание и даже грех теряют свой ужас: в грехах мы покаемся, и они будут протцены, и все сие послужит лишь средством к достижению желанной цели. Ибо великая любовь Божия загладит, исцелит наши грехи; но следы их останутся видимы в очах Божиих, и не предметом позора они уже будут, а причиной смирения и радования для нас и еще большего благодарственного прославления великой восстановляющей Любви [296]. Господь «утешает нас», пишет Юлиания в другом месте, «охотно и сладостно словами Своими и говорит: «Все будет хорошо, и все вещи какие только есть, будут приведены ко благу» (But all shall be well, and all manner of things shall be well»). Слова сии были показаны с великой любовью, безо всякого упрека ко мне или к кому–либо, кто будет спасен. Поэтому, великой неблагодарностью было бы от меня роптать на Господа или дивиться тому, что Он попустил мне грешить, раз Он Сам не упрекает меня за мои грехи» [297]. Ибо нет гнева и ярости в Боге, гнев есть только в человеке, и Бог прощает нам его; невозможно сказать, что Бог гневается, — это было бы в противоречии с любовью и миром; в Боге же — высокая, дивная благостность и любовь [298]. «Благодать Его обращает наше тяжкое прегрешение в преизбыточествующую, бесконечную усладу, и наше позорное падение — в славное восстановление; и нашу скорбную кончину — в святую и блаженную жизнь» [299]. И еще: «Сначала, когда я видела, что Бог совершает все, что совершается, я не видала греха; и я видела, что все — хорошо. Но, когда Господь потом показал мне грех, Он сказал мне: «Все будет хорошо» [300]. Юлиания могла бы поэтому воскликнуть вместе с Апостолом Павлом: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? Жало же смерти — грех… Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!» (1 Кор. 15. 55–57). Но каким образом и как скоро произойдет это «восстановление всяческих», это «дело, которое благословенная Троица совершит в последний день?» — Об этом не дано знать твари. Одно только еще говорит Юлиания: тварь тогда прозрит и изумится, и смиренно склонится перед совершенным откровением любви Божией. «Тогда никто из нас не почувствует желания сказать: «Господи, вот если бы было это так, то это было бы вполне хорошо»; но мы все скажем в один голос: «Господи, да будешь Ты благословен: ибо так, как оно есть сейчас, оно хорошо. И теперь мы поистине видим, что все содеяно так, как оно было предназначено прежде основания мира» [301].
