Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
Обзор книги Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
О Жизни Преизбыточествующей
Автобиографическая заметка
Николай Сергеевич Арсеньев через семью отца и семью матери (Шеншины) тесно связан с Москвой и с Тульской (отчасти и с Рязанской) губернией, но родился он в Стокгольме, в Швеции (т. к. отец его был русским дипломатом) 16/28 мая 1888 года. Большое впечатление произвела на него жизнь в русской деревне, летом — в Новосильском уезде Тульской губернии. Среднюю школу он окончил в Москве (Московский Лицей, где он особенно увлекался греческим языком) в июле 1906 года. Далее он учился на историко–филологическом факультете Московского университета, который окончил в июне 1910 с дипломом 1 степени и с «оставлением при университете для подготовки к профессорскому званию». Готовясь к магистерскому экзамену, он в 1910–1912 гг. слушал лекции в германских университетах: Мюнхене, Фрейбурге и Берлине (по семестру в каждом университете). В течение зимы 1912 года он сдал магистерские экзамены при Московском университете, в марте 1914 года прочитал пробные лекции и был избран приват–доцентом Московского университета по кафедре западноевропейской литературы.
С сентября 1914 г. по сентябрь 1916 г. он находился на северо–западном фронте в качестве помощника уполномоченного (а потом и уполномоченного) Красного Креста. С сентября 1916 г. он начал чтение лекций в Московском университете и на Московских Высших женских курсах и в Московском городском университете имени Шанявского по культуре и литературе Средних Веков и эпохи Возрождения (особенно Италии) и по истории религий (Античный мир и раннее христианство). В 1918 году он был избран профессором вновь основанного Саратовского университета. В марте 1920 г. он уехал из России.
С ноября 1920 года он стал лектором русского языка при Кенигсбергском университете (Восточная Пруссия). Летом 1924 г. получил там же степень доктора философии и стал приват–доцентом, потом доцентом, потом экстраординарным профессором (там же) по русской культуре и русской религиозной жизни. Одновременно с эти|м он был доцентом Рижского университета (Высшая школа Латвии) в 1921 году и профессором (по истории религий и по Новому Завету) на православном богословском факультете Варшавского Государственного университета в течение 12 лет (1926–1938 гг.).
Кроме того, он много читал отдельных лекций в различных швейцарских (Лозанна, Берн), германских и английских (Оксфорд, Кэмбридж, Лондон) университетах. С 1927 по 1937 г. он состоял членом «Continuation Committee» Экуменического движения (Всемирный Союз Христианских Церквей) и участвовал в конференциях Лозаннской (1927) и Эдинбургской (1937). В мае 1945 г. он переехал в Париж, где в течение 1946 и 1947 гг. читал лекции в Ecole des Hautes Etudes Сорбонны и в Institut Catholique по русской религиозной жизни и духовной культуре и откуда он ездил читать лекции в Швейцарию (Лозаннский университет) и Бельгию. В феврале 1948 г. он переехал в Нью–Йорк, где состоит профессором Св. Владимирской Православной Духовной Академии ; одновременно в течение ряда лет он был профессором (по истории русской культуры) в Universite de Montreal в Канаде. Летом 1955 и 1957 гг. он был в течение летнего семестра Gast–professor Боннского университета и читал лекции по истории русской культуры и русской религиозной жизни. Зимою 1960–61 г. он читал лекции в Венском университете, летом 1963 г. в Грацком университете (Австрия) и летом 1965 г. в Мюнхенском у–те.
В сентябре 1965 г. он был в качестве «гостя» на ряде заседаний 4–ой Сессии Второго Ватиканского Собора.
Несколько вступительных слов
В этой книге собраны статьи, написанные в разное время. Их объединяет одна общая тема: Человек перед безмерным величием того Высшего, из чего он живет. Есть невидимый Центр наших духовных взоров. Ему — нашему исканию Его, нашему созерцанию Его, хотя бы смутному и отдаленному, нашему томлению по Нем и, наконец, Его прикосновению к нам, преиэбыточествующей и животворящей силе Его, питающей и возрождающей нашу душу, посвящена, как в своих отдельных частях, так и в своем целом, эта книга.
Николай Арсеньев Январь 1966 года
Бог и мы
Есть в наши дни много поводов для религиозных и нравственных смущений и недоумений, волнующе и болезненно поражающих душу. Как, например, объяснить, что бесчеловечные и безбожные силы, равных которым по бесчеловечности не было, может быть, в мире, попирающие все основы правды и справедливости, попирающие все глубочайшие основы человеческой жизни, продолжают — обманом или насилием — развиваться и распространяться на земле? Не смутительно ли и это неумное самохвальство и отрицание всего Высшего с которым сторонники этого направления комментируют все научные открытия и достижения: тайн мира больше нет — говорят они — или вернее, скоро их не будет, если подвигаться таким темпом. Бога поэтому нет, или «Его нигде мы не усмотрели» — так наперерыв стараются уверить себя и нас представители агрессивного безбожия. И ряд простых душ смущается, да и не они одни. Правда ли, что человек велик в своей вне–божеской и антибожественной автономии, что нет пределов роста его коллективному разуму и знанию — и что он не нуждается в Боге?
Не нужно многих слов и сложных доказательств, чтобы видеть, что это не так, что есть, что по–прежнему существует тайна, что мы окружены со всех сторон тайной, несмотря на развитие, движение вперед человеческого знания, что эта тайна врывается, трагически и решающе, в жизнь каждого из нас.
Есть завеса, есть преграда, о которую разбиваются все усилия человеческой гордости и человеческого самовозвеличения: смерть. И это не изменилось в течение многих тысячелетий истории: смерть всегда есть и будет преградой на всем протяжении истории человечества. Многие, повторяю, смущаются и соблазняются в наше время: люди ведут себя, как будто нет Бога, более того — стараются как будто доказать это. И вот — смерть! Завоевание воздуха, исследования междупланетных пространств, и — предел: смерть. Не бойтесь, малодушные: гордыня человеческая не может развиваться беспредельно: смерть и видение смерти полагают предел. Смерть ставит зазнавшегося человека опять на его место — творения. Рушатся тирании (но нередко и могущественные государства, которые не были тираниями), гибнут величайшие злодеи, как бы они ни были могущественны и велики. Не откупиться от смерти ценою величайшего, неправильно присвоенного богатства. И вообще всякому человеку предел положен, а по ту сторону его — Тайна. Более того, самое Основное, Питающее, Носящее все, исконные, извечные силы, создающие миры — за пределом. Новое динамическое ощущение мира, характерное для современной науки, приводит к порогу, а там за порогом — Тайна, Творческая тайна [1].
2Недосягаемость истинной Сущности вещей, величайшей Тайны, Сокровенной Реальности и Святыни, для дерзкой (и детской!) самоуверенности и самохвальства этих бедных, ничтожных людей — это нам в достаточной степени ясно.
Но есть другой источник смущения и даже соблазна и глубокой депрессии для души: то самое, что является решающим ответом на дерзновенные, ребяческие выходки самодовольных недоучек и пропагандистов безбожия: недосягаемость Бога. Страшны не выкрики неумных агитаторов, а именно эта недосягаемая отдаленность Бога, как люди часто ее ощущают, особенно в наше время. Бог есть, конечно — бесконечно превыше всего Сущий, совсем, совсем Другой по сравнению с нашей тварностью и малостью, Недосягаемый, Премудрый Источник и Основа бытия — но как все это далеко и, именно,… недосягаемо! А в мире нам страшно. И пути Его — не наши пути, и «мысли Его — не наши мысли», и мы постичь их не можем. Эта отдаленность Бога, не значит ли это, что мы часто живем без Бога, не чувствуем руки Его, а чувствуем только страх перед страшным, неведомым нам в своей основе процессом жизни и умирания (недаром — «боязнь» наш современник философ Heidegger считает основой нашего мироощущения)? [2]
Поразителен этот глубокий пессимизм, господствующий в современной литературе: и у американца Hemmingway, и у Камю (Camus) и других французов, и у ряда современных немецких писателей, и в лирике, например, Георгия Иванова.
Крик души «скорбящей и озлобленной» — вот характерная черта этих настроений ; «и помощи требующей» — добавим от себя. Где Бог? Где рука Его? Где милосердие Его и помощь Его?
И тут ответ дает христианское благовестие. Бог Сам излил любовь Свою, «излил Себя» в бездну страдания нашего в Сыне Своем. Мы не одни, мы не оставлены в страдании нашем. Он с нами и здесь — чрез Сына Своего, пострадавшего и умершего на кресте. Страдание освящается Его присутствием, Его соучастием с нами в страдании. Раскрываются новые горизонты. Страдание, трудности, крест Его, предание воли своей, т. е. участие в Его послушании — становятся дверью в новую действительность, в действительность жизни Духа. Через пропасть — от Бога до глубин оставленное нашей — переброшен мост (так говорит, например, Simone Weil, мистическая созерцательница и подвижница деятельной любви нашего времени) [3] и мост этот — крест Христов, на котором из глубин оставленное нашей Сын Божий громко воскликнул: «Боже мой, Боже мой, отчего Ты Меня оставил?» [4] Разделение Им с нами этого чувства оставленности нашей победило эту оставленность нашу: в этой «оставленности» нашей теперь — близость и присутствие Его, Который был распят за нас на кресте: Божественная близость. Т. е., душа получила ответ, жажда ее утолена: Он с нами. Смысл истории и жизни — все в этом прорыве Божественной Любви. В этом — смысл и центр жизни мира и человечества.
