Фридрих Риттельмайер - Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании
Можно представить себе, сколь мучительны для современного человека с его мнимой ясностью духа все подобные толкования. Ему придется понять, что религиозные документы минувших времен говорят именно таким двузначным языком — отвлекаясь от прямого указания самого евангелиста. Но оставим в стороне вопрос о том, обладал ли евангелист знанием или догадкой об этих истинах, и обратимся к ошибкам, которые совершают люди, желая нести свет истины во тьму мира. Одни обрушивают на ближних потоки библейских изречений и думают, что это помощь. Другие обрушивают на ближних сообщения о естественнонаучных открытиях и называют это «народным образованием». И антропософские истины применяются согласно тому же терапевтическому методу. Последствия налицо. Духовная истина целительна для жизни, лишь когда она прошла через какую‑то личность. Она должна стать частицей человеческой жизни, чтобы обрести подлинную действенность. Мышление прекрасно постигает абстрактные истины, хотя они приходят к людям безжизненно–трезвыми. Жизненные истины не открываются вовсе, если не приходят из самой жизни. Чем более лекция о жизненных вопросах вплоть до каждой фразы пронизана подлинной человечностью, чем более в ней ощущается жизненный сок лектора, тем лучше ее принимают. Это справедливо не только для лекций, но и для всякого разговора. Человек, помогающий людям, нередко совершенно стихийно ощущает, что его советы воспринимаются всерьез, только если собеседнику ясно, что в них живет личный опыт. Это — самое главное.
Но этого мало. Часто люди уходят от друга или от духовника без утешения и думают: все, что он говорил, может, и верно и годится для него самого, но в моих обстоятельствах не подходит, с моими возможностями невыполнимо. Лишь полнота земной реальности даст полную земную силу. Личная мудрость должна соединиться с жизнью земли. Средство помощи должно быть не только пережито по–настоящему, на собственном опыте, его нужно еще принести па землю, пропитать землей, на которой мы живем. Бесконечно многое так и остается теорией и принципом и не приносит ни помощи, ни исцеления — ни в большом, ни в малом, ведь — хотя оно и справедливо и, наверное, добыто ценой большого труда — его забыли соединить с земными силами, а в одиночку оно не действует. Это — второй момент.
Примем во внимание и третий. Постоянная помощь и исцеление — только у Христа. На Него нам должно указывать — каким бы то ни было способом, — к Нему, «Посланному», должно вести. Он — новый мир, исцеляющий мир старый. В противном случае все ограничится отдельным благодеянием, но постоянной помощи не будет. И очиститься во Христе человек должен сам.
Все это необходимо знать и помнить, если хочешь быть принят в ряды воителей, сражающихся за человечество в духе Христовом. Это помогает напряженнее прочувствовать медитацию. Притчевый поступок Христа, если только мы его поняли, говорит обо всем короче, выразительнее, поучительнее всякого многословия. В образе слепорожденного перед нами человек, ныне живущий на земле. Христос же — свет миру.
Мы видим помогающую мудрость жизни в действии. Благодаря этому образу высветляются великие миры, истины и волевые устремления. Чем прозрачнее становятся для нас такие совокупные образы, тем прозрачнее и сама земля, и мы сами исцеляемся от мировой тьмы. Христос живет в этой истории и даже и сегодня подает из нее исцеление от слепоты.
Однажды настанет время, когда люди увидят вокруг себя не камни и землю, не горы и леса, но все это превратится в прозрачный покров, тонкий и духовный, а за этим покровом станут зримы правящие ангелы. Лишь в малой степени мы ныне способны подготовить это время. Но самое важное мы все‑таки можем. Можем нести в себе Христа, как солнечный свет нового мира. Можем пронизать этим светом свои слова, жесты, поступки. Так перед людьми, быть может, хоть на мгновение блеснет горний мир. И постепенно их глаза созреют для лицезрения другого мира. «Глаз сформирован светом для света», — сказал Гете о становлении телесного глаза. Этот процесс — прообраз того, что должно произойти теперь. Сейчас «тьма над бездною», но «Дух Божий носится над водою».
В самом человеке должно свершиться новое «Да будет свет». Он сам должен стать прозрачен для этого света. Созерцание такой задачи необычайно возвышает — быть прозрачным в своем земном существе и земной жизни для света Христова, чтобы в мировой тьме просиял небесный свет. Всякое откровение человека в чувственном мире, вплоть до движения, приобретает новый смысл. Человек может быть носителем божественного света и изнутри озарять весь чувственный мир. Christus verus luciferus — Христос истинный светоносец, — эти слова нужно не только любить, но и претворять в действии.
А это удастся, лишь когда мы целиком сосредоточимся на свете в себе, когда начнем приносить этому свету все, что мы есть и что мы делаем, дабы он все это просветлил, когда все земное станет существовать для нас лишь с одной целью — чтоб быть осиянным. Это — борьба света против тьмы, как ее можно вести в наши дни.
Рембрандт посвятил все свое творчество изображению этой борьбы света с тьмою. Гете, исследуя природу, с благоговением наблюдал эту борьбу света и тьмы как некое богослужение. А наша обязанность — быть этой борьбой света с тьмою и вести ее во тьме чувственного мира всею своею жизнью и всяким своим делом.
Так мы надлежащим образом станем точно между Востоком и Западом. На Востоке есть свет, но не для тьмы. На Западе есть тьма, но без света. Свет во тьме — это Христос и все, в ком Он поистине присутствует. «Вновь свет во тьме светит».
Выше мы говорили о той славе, какую мы, люди, предощущаем оттого, что помогаем воспитать в людях «Я»: «Я есмь, не бойтесь». Теперь мы познаем славу, воздвигая из этого «Я», как из солнца, новый мир: «Да будет свет»!
Итак, наша медитация вновь воспитывает нас для величайшей вселенской битвы. Чувственный мир будет все прекраснее, когда сквозь него начнет лучиться свет. Человек рожден слепым, «чтобы на нем явились дела Божий» (Ин., 9: 3).
12
Вот венец наших волевых упражнений — Христос у гроба Лазаря. У смерти Он вырывает жизнь. Это — итог всех битв. У болезни нужно отвоевать исцеление, у греха — воскресение, у бедствия — любовь, у слабости — веру, у тьмы — свет. За всеми этими мирами в самом конце смотрит на нас смерть. Отвоевать у нее жизнь — то же самое «небо», которое надобно принести на землю. Именно с этого началось для нас новое воление. И седьмое чудо Христово есть поистине итог и вершина деятельности Христа.
Христос у гроба Лазаря. По сей день многие не знают, как подступиться к этому «чуду» воскресения из мертвых. Для начала пусть они обратят внимание на мелкие подробности повествования (Ин., 11). Как глубоко скорбит Христос о Своем друге — и все же вступает в единоборство со смертью; как Он возмутился духом в этот тяжкий час — и все же не колеблется ни мгновения; как Он принимает душою Своей настроение скорбящих — и все же говорит слова, решающие судьбу мира; как Он полностью сострадает этому несчастью — и все же решительно смотрит в глаза злейшему врагу рода человеческого; как Он хранит друга в душе — и весь осиян светом «Отца»; как Он шаг за шагом ведет все к последнему решению; как Он победительно единоборствует со смертью, — все это даже как образ воздействует столь мощно, что пробуждает в нас предельные и лучшие волевые силы, каково бы ни было наше отношение к повествованию. При созерцании этого образа нельзя ослаблять его антропософским истолкованием, что здесь свершается посвящение, пришедшее в новое время из древнейших мистерий. Ведь Лазарь был мертв и остался бы мертв, если бы не пришел Христос. Триумф жизненной силы Христовой — вот на что нам должно устремить взгляд.
Когда мы смотрим на Христа, предстающего перед нами в этой истории, то кажется, будто в нашей душе узник слышит голос освободителя, будто Евангелия продолжаются в нас самих, будто зов «Лазарь! иди вон» отдается в склепах нашего собственного существа и там, глубоко внутри, открывается нечто такое, о чем мы и сами не подозревали. Тогда, быть может, в нашей душе шевельнется огромная любовь к Христу, именно к этому Христу. Мы почувствуем, что Он совершенно не такой, каким мы Его представляли себе раньше: Он покоряет властностью и величием. Он, и никто другой, — так говорит наша душа — есть победитель смерти, освободитель человечества, живущего «во тьме и тени смертной», Царь человечества! Всем существом мы ощущаем, в какую битву между Христом и вражьей силой вовлекаемся через Него. Мы чувствуем: это и есть битва за человека!
Выстраивая для себя этот образ медитации в основных его чертах, мы видим в Лазаре, лежащем во гробе, человека как такового. Ведь это — конец отдельной жизни, конец человечества — если нет Христа. Болезнь, которой страдает человек, ведет к смерти — и все‑таки не к смерти. Камень лежит на гробе. В этом камне перед нами образ материи. Новалису принадлежат примечательные слова: «Земля затвердела в камень от ужаса перед человеком». Мир видится нам тяжелым, темным, непроницаемым именно потому, что сам человек погружен в материальное. Давно–давно, когда человек все больше погружался в это материальное земное бытие, в Египте воздвигли камень как моление, направленное ввысь. На том же камне (с горных отрогов Синая брали египтяне камень для своих массивных построек) начертал Моисей заповеди Божий. Но и сам закон Моисеев камнем лег на людей. «Кто отвалит камень от двери гроба?» — вопрошает человечество. Все это, доведенное чувством до нашего сознания, живет в образе, который мы созерцаем. Вокруг гроба царит скорбь. Мировая скорбь. Ведь мы уже видели, что сомнение (Марфа) и боль (Мария) суть стражи вселенского гроба.
