Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
Если же, несмотря на разнообразие и красоту памятников, прогулка сия более способна наводить мрачность и уныние на сердце сравнением протекшей славы с настоящим ничтожеством султанов, то есть другое гораздо приятнейшее поприще для развлечения жителей Каира, особенно франков: Шубра – новый, прелестный сад паши, насаженный им на берегу Нила за час пути от столицы, с которой соединяется длинной и густой аллеею из смоковниц. Сад сей славится роскошью цветов и разнородных дерев Азии и Африки, расположенных на европейский вкус, а еще более мраморным обширным бассейном внутри пространной беседки, обставленной легкими столбами, где роскошь итальянских мраморов потворствовала игривому вкусу восточного зодчества; полмиллиона употребил паша на сооружение сей беседки. Движимый страстью ко всему европейскому и желанием угодить франкам, он хочет насадить подобный сад и в Александрии.
Прежде чем оставить Каир, я хотел видеть то дерево, под которым, как говорят, отдыхало святое семейство на пути в Египет. Близ селения Матариэ, лежащего к северу от сей столицы, показали мне ветхую смоковницу в саду арабском, искони бывшую предметом благочестия христиан; но одна ее толстая ветвь срублена и увезена англичанами.
Недалеко от Матариэ стоит на месте развалин древнего Илиополиса пустынный свидетель его прежней славы, высокий обелиск (с лишком в 9 сажень, из красного гранита и весь в иероглифах), оставшийся от стольких обелисков, которыми был славен сей город, колыбель и могила тысячелетнего феникса. Колоссальные товарищи сего обелиска переплыли моря, чтобы украсить Рим и Царьград. Один он не изменил дивной некогда столице солнца, где так пышно было его служение, так мудры его жрецы, и поныне остался, как одинокий луч сего светила, зароненный им в пустыню, чтобы озарять протекшее.
Церковь Египетская
Я посетил в Каире патриарха Александрийского Иерофея, мужа ученого в смысле духовной схоластики, который заменил кроткого Феофила, бежавшего во время смятений греческих в родину свою Патмос и там доживавшего мирную старость. Он принял меня с почестями и служил по моему желанию обедню во второе воскресенье поста. Бедность и беспрерывная вражда с коптами, сильными в своем отечестве, где имеют они патриарха и множество монастырей, одолевают сей древнейший из престолов святительских. Несмотря на благоразумное покровительство паши, которым пользуются все христиане Каира, копты умели во время последних войн овладеть опустевшими церквами греков и даже присвоить себе их дома; малое число семей греческих в Каире и Александрии остались для поддержания бедного престола патриаршего. Два только монастыря от него зависят: Св. Георгия в старом Каире и Св. Саввы в Александрии, которые искони пользовались подаяниями наших царей. Я нашел в архивах патриарших подлинные грамоты государей: Алексея Михайловича, Петра и Иоанна и императрицы Анны – и списки, скрепленные впоследствии Св. синодом.
Но несмотря на сие убожество, ни один из престолов патриарших не пользуется наравне с александрийским столькими преимуществами духовными и не имеет столь громкого титула в величании своих владык, как этот; ибо из Александрии проливался некогда обильный свет христианства на Восток, и ее святители возвещали ежегодно неделю Пасхи всей церкви, сильные на соборах множеством своих епископов, которых считалось более ста; ныне же нет ни единого. Вот каков титул патриарха на многолетии, когда перед чтением апостола он садится на горнее место позади престола: «Блаженнейший, величайший, святейший господин, князь и владыка, папа и патриарх великого града Александрии, Ливии, Пентаполии, Эфиопии и всей земли Египта, отец отцов, пастырь пастырей, архиерей архиереев, тринадцатый из апостолов и судия вселенной».
Как наследники евангелиста Марка, первого епископа Александрии, святители ее называются тринадцатыми из апостолов, и даже они одни только имеют право сидеть при чтении Евангелия. Полагают, что сей величественный обряд, когда все духовенство собирается около горнего места для слушанья апостола и Евангелия, перешел из Египта во все церкви, кроме Иерусалимской, где духовенство стоит в сие время впереди престола. Титул же судии вселенной принят был патриархом Феофилом в 1000 году за примирение императора Василия Вулгароктона с патриархом Сергием Константинопольским. Сей последний оскорбил речью государя, и Василий поднял на него руку; они прибегли к суду александрийского владыки, который, сделав из воска изваяния обоих, отрезал у патриаршего язык, у царского же – руку, давая тем чувствовать, от какого наказания высокий сан избавляет каждого из них. Пораженные сим смелым судом, они забыли вражду взаимную – и в знак благодарности к судье своему патриарх надел на него свою эпитрахиль, царь же свою корону и провозгласил его судьею вселенским. Доныне сохранились сии отличия при служении: патриарх Александрийский носит сверх всего облачения вторую эпитрахиль и двойной венец на своей митре, напоминающий несколько римскую тиару.
Он сохранил также в своей печати изображение крылатого льва св. Марка, держащего Евангелие, хотя сей древний герб патриаршего престола Александрии был присвоен республикой венецианской при похищении ею из Египта св. мощей евангелиста. Замечательны гербы и трех других вселенских престолов; так, например, патриарх Константинопольский, как духовная глава и представитель бывшей греческой империи, скрепляет свои грамоты, писанные красными чернилами, по древнему царскому праву двуглавым орлом. Патриарх Иерусалимский, более смиренный, имеет в гербе своем изображение часовни Святого Гроба с низлетающим к ней Духом Святым в виде голубином; а печатью патриарху Антиохийскому служит изображение св. апостолов Петра и Павла, ибо первый епископствовал, а второй проповедывал в Антиохии, где возникло наименование христиан.
Я видел и второй раз служение патриарха, в неделю Крестопоклонную, когда перед началом обедни, после великого славословия, выносил он сам из алтаря на главе своей крест, благоухавший весенними лилиями Египта, и крестообразно простирался перед налоем посреди церкви; но он не совершал сам литургии, а оставался в мантии на своем месте во все время обедни, допуская к благословению народ и принимая подаяние верных.
Пустыня
Настало время оставить Каир. Я прежде поехал в вышгород прощаться с пашой и благодарить его за все оказанные мне ласки. Как и в первый раз, он принял меня отменно вежливо и около часа беседовал с большой откровенностью. Покровительствуя мне и в пустыне, он велел сказать проводнику моему, родом бедуину из эль-Ариша, что будет отвечать головою за мою безопасность, и дал мне свой пропуск, или буюрулды. Он пожелал мне счастливого пути и радостного возвращения на родину, а я долгих дней паше и властвования столь же славного, как и дотоле. Так оставил я сего знаменитого старца, гения в своем краю и народе, каких еще немного являлось в Египте. На другой день простился я с г. Россетти, столь благородно угощавшим меня в Египте, и с другими любезными франками, которые радушно делили со мной время и с дружеской заботливостью показывали древности сего края. Больно прощаться с мыслью: «навеки!» три недели, проведенные мной в Египте, навсегда останутся у меня в памяти и сердце.
За день до праздника байрама выехал я из Каира во врата побед; мне нельзя было более медлить, чтобы не опоздать к Пасхе в Иерусалим, и для того избрал трудный путь через пустыню Суезского перешейка, вместо того чтобы ехать морем из Дамиетты в Яффу. Дорога шла к северу до Биль-бейса, рубежом степи и возделанных полей. Первую ночь провел я еще между франками за четыре часа от столицы в селении Ханке, где обучают они войска паши и близ коей находится, в соседней деревне Абузабель, главный лазарет и медицинская отлично устроенная школа с анатомической залой, обширной аптекой и малым ботаническим садом. Это превосходное заведение, давшее много хороших лекарей войскам паши по способности арабов к сему искусству, приятно изумляет на границе дикой пустыни.
Хотя в нынешнем веке требуется от путешественника статистический взгляд на ту страну, которую он посещает, но я не хочу излагать здесь поверхностного описания о настоящем быте и промышленности Египта, в которые не мог вникнуть в столь короткое время. Священная древность земли фараонов более занимала мысли мои и взоры там, где я хотел забыть настоящее для протекшего, которое более соответствовало чувству, повлекшему меня в Палестину Я не мог, однако же, не подивиться на рубеже Египта быстрому его преобразованию и силе гения Мегемета Али, который в 25 лет своего владычества так далеко опередил устройством внутренним соседние ему области. Разведение шелковичных и пальмовых деревьев, хлопчатой бумаги и стольких других произрастений, дотоле мало известных Египту, многочисленные фабрики, магазины, училища, арсеналы – все носит отпечаток предприимчивой деятельности. Уважаемый в Сирии, грозный в Аравии и покоренной Африке, Мегемет Али высоко стоит между владыками Востока и стал бы еще выше, если бы угнетенный трудами и налогами народ не стонал под игом жестокой монополии, обогащающей одну только казну паши, недостаточную для его исполинских замыслов; ибо, склоняясь к старости, он сам хочет насладиться своими успехами, мало надеясь на будущее там, где ничего не принял от прошедшего.
