Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
Вышгород
Но главнейшим памятником гения Саладина остался самый вышгород, эль-Кальа, на юго-восточном краю Каира, полуиссеченный из скал в горе Моккатаме эмиром Каракушом, знаменитым во всех преданиях и сказках арабских, который большей частью употребил на его строение камни пирамид. Вышгород величественно подымается над столицей и, отделяясь каменным оврагом от Моккатама, примыкает с южной стороны к площадям Каира: Карамейдан, где бывали ристалища Мамелуков, и Румелиэ. Главные ворота его, эль-Азаб, против самой мечети Гассана, посреди двух крепких башен, украшены остовом гиппопотама; девять других ворот со стороны столицы открывают крутые и скользкие входы или ряд ступеней в ограду, местами двойную. Квадратные и круглые башни дикой своей громадой соответствуют вышгороду и носят отпечаток витязя, который в зданиях своих, равно как и во всех подвигах, не мог ничего предпринять недостойного великой души своей.
Таков и в самой средине вышгорода колодец, обнесенный вместе с мечетью султана Калауна особой внутренней оградой. Он известен под именем колодца Иосифа и приписан сему патриарху невежеством древних поклонников, равно как и житницы старого Каира. Но имя сие сохранилось им в память султана Салах-эд-дина Иусефа ибн-Айюба, который низверг династию халифов Фатимитов, чтоб заменить ее собственной, в свою череду уступившей Мамелукам. Колодец сей, единственный в своем роде, менее изумляет в Египте потому только, что находится к стране пирамид; он иссечен в камне, глубиной в 56 сажень, и разделен на два уступа, из коих нижний теснее верхнего, имеющего в поперечнике до 13 футов. На верху колодца и на половине его два вола кружат огромные колеса, которыми подымается вдоль стены двойная цепь малых горшков, зачерпывающих воду сперва на самом дне его и несущих ее до бассейна, находящегося на середине, а оттоле уже до самой вершины колодца. Дорога, довольно отлогая для спуска, кружится внутри оного промеж природной скалы и тонко обсеченной стены, образующей его бока, и сия каменная перегородка, в которой проделаны малые окна для света, равно удивительна своей тонкостью и смелым искусством.
Из новейших зданий в вышгороде замечателен арсенал паши своим устройством и добротой пушек, беспрестанно усовершенствуемых и выливаемых в четырех плавительных печах взамен дурных орудий, которые доселе присылаемы были из Царьграда. Около 1000 работников заняты деланием ружей, пистолетов и конской сбруи; все в движении, работа кипит и достойна особенного внимания Мегемета Али, которого главные старания обращены на военную часть. Арсенал сей стоит в самой нижней части вышгорода, недалеко от того места, где в тесном спуске, ведущем от внутренних ворот эль-Ширк к наружным эль-Азаб, паша истребил в один роковой час всех мамелукских беев Каира. Он собрал их, как бы для торжественного выступления в поход против вехабитов под предводительством сына своего Туссуна, и велел их расстрелять албанцам, которые обсели кругом все стены, так что и кони и храбрые всадники после тщетных усилий пали в одну кровавую груду внутри сего каменного гроба, навсегда упокоившего бурное племя мамелуков.
Грозный их истребитель смотрел на сие жестокое зрелище с галереи высокого дворца своего, который заслуживает внимание обширностью приемных залов, расположенных в турецком вкусе по углам одной средней; все они освежаются отверстием в плоской крыше к северу, что составляет главное достоинство домов Каира, гнетомого душным нубийским ветром. Изо всех окон дворца представляются очаровательные виды, но ни один не может сравниться с зрелищем, которое открывается с вершины соседней башни телеграфа. С некоторого времени Каир и Александрия соединены линией телеграфов, передающих в течении четырех часов вести Европы любопытному паше.
Та же картина, которая поражала взоры с высоты пирамид, является во всей красе своей и с противоположной им точки зрения, с вышгорода; но оттоле пленительнее она в час вечера, когда солнце, утекая на временный отдых позади сих вечных хранилищ покоя, последними лучами венчает столицу, как бы на память славы ее халифов; отселе же все очарование является вместе с утренним солнцем из-за пробуждающегося Каира. Оживляется Восток в полном смысле своего значения, как отчизна дня и как отчизна племен ему единородных, и первые лучи скользят по дальним вершинам рассеянных на лице пустыни пирамид, которые солнце так давно уже привыкло озарять. Но с вышгорода и с пирамид не изменяется средний вид картины: бесконечный Нил, с своими островами и пальмовыми рощами, издали столь же величественный при обеих зарях и столь же чуждый влиянию разных часов дня, как и влиянию столетий, и окрест него пустыня, за пределы коей забегает мысль, когда утомляются взоры. Далекий обелиск Илиополиса и ближе, на водах Нила, Булак и старый Каир, наконец самая столица, сия необъятная масса, волнующаяся народом, как шумное море человеческой жизни, и ее стройные мечети, и ее бесчисленные минареты – все в этом чудном и единственном зрелище создано для возбуждения восторга!
Но когда взоры так приятно развлечены движением обширной столицы, оживляющей весь передний план картины, другой более спокойный город открывается у подошвы Моккатама, перед воротами Каира: в нем не заметно никакого волнения, как будто бы солнце тщетно позлащало его расписные купола и легкие минареты; оно и в час полдня не в силах пробудить от древнего сна бесстрастных жителей, которые, наскучив шумом столицы, пришли спокойно заснуть в ее мирных предместьях, где воздвигся над ними целый город великолепных могил.
Многие мечети и одинокие минареты рассеяны промеж малых гробниц; их бронзовые решетки в виде листьев и цветов ограждают под легкими узорчатыми куполами высокие плиты, на которых вызолочены имена спящих в сем живописном приюте. Но мрамор, украшавший мозаические помосты внутри роскошных арабесками мечетей султанских, ныне расхищен; обнажены гробы их основателей, которые, воздвигая целые мечети для хранения своего праха, думали святынею оградить себя хотя по смерти от руки народа, всегда почти открывавшего для них ранний путь в созданные ими памятники; но потомство не уважило непощаженных племенем современным, и на пустынном пространстве сего обширного кладбища мало гробниц неприкосновенных. Некоторые из них в малом виде напоминают мечеть султана Гассана; внутри их железные, высокие решетки, разделяя на три придела здание, слабо хранят мертвых султанов от хищности их живых наследников.
Я не могу подробно описать каждого великолепного памятника, которых такое множество рассеяно вдоль восточной и южной стороны столицы. Кроме тринадцати больших кладбищ, находящихся внутри и вне Каира, два могильные города, как древние некрополисы египтян, стоят совершенно отдельно в его соседстве. Один, от величественных ворот завоеваний, прилично открывающих вход к могилам, по воспоминанию о жертвах неразлучных со славой битв, тянется к югу до вышгорода под именем Тураб, или кладбища Каидбея: ибо лучшая его мечеть стоит над прахом сего знаменитейшего из султанов второй династии Мамелуков. Постепенно соединяясь с малыми кладбищами, которые носят название соседних им ворот столицы, сей могильный город превосходит оную в длину, и отдельные его памятники оканчиваются к северу знаменитой арабесками своего купола Куббет-эль-Азад, или гробницей Малек Аделя, Саладинова брата.
Другой, не менее великолепный город, на юге от Каира, называемый Тураб-эль-Имам от красивого памятника Имама, и эль-Караф от ворот сего имени, занимает обширное пространство роскошными гробами и отдельными мечетями, меж коими всех величественнее мечеть Али-бея, славного уже в последние времена власти Малелуков под влиянием Порты. Могильный лабиринт улиц сих необъятных кладбищ населяется только во дни поминовений толпами набожных мусульман, неподвижно сидящих на коленах близ родственных могил, как мраморные изображения усопших или как бледный сонм их, если бы внезапно восстал он подивиться великолепной и радостной наружности своих гробниц, внутри столь хладных и тесных!
Если же, несмотря на разнообразие и красоту памятников, прогулка сия более способна наводить мрачность и уныние на сердце сравнением протекшей славы с настоящим ничтожеством султанов, то есть другое гораздо приятнейшее поприще для развлечения жителей Каира, особенно франков: Шубра – новый, прелестный сад паши, насаженный им на берегу Нила за час пути от столицы, с которой соединяется длинной и густой аллеею из смоковниц. Сад сей славится роскошью цветов и разнородных дерев Азии и Африки, расположенных на европейский вкус, а еще более мраморным обширным бассейном внутри пространной беседки, обставленной легкими столбами, где роскошь итальянских мраморов потворствовала игривому вкусу восточного зодчества; полмиллиона употребил паша на сооружение сей беседки. Движимый страстью ко всему европейскому и желанием угодить франкам, он хочет насадить подобный сад и в Александрии.
