Вениамин Милов - Дневник инока
Таково послесловие, явившееся в душе после посылки Вашей, сложенной с обычной тщательностью и теплотой сердца. И думается, что если бы в это время не было подобной поддержки при внешнем неустройстве, тогда, пожалуй, пришлось бы совсем ослабеть духом. А теперь благодарю Бога, чрез движение человеческих сердец отогревающего мою душу, как отогревают в холодное время на листе древесном какую‑либо бабочку, замерзшую от холода, теплым человеческим дыханием.
Теперь о житейском. Пиджак — как влитый и сшитый по мерке. Я в нем вместо летнего пальто всегда буду ходить на работу. Для готовки обеда тоже все весьма кстати в посылке.
То, что касается Вашего состояния, дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], это общий удел или человеческое обыкновение массовое. Тут сама совесть заставляет тревожиться, так как если она не запачкана большим, то дает чувствовать тяжесть и маленькой иголки. В восстании на тщательное творение молитвы с укорением себя за старое — наше спасение.
У Т[ихона] Т[ихоновича] обстановка попущена свыше к самопознанию себя, к утверждению и окончательному самоопределению для Неба. Мы — цвет на траве, быстро блекнущий. Но всему доброму, что мы можем развить в себе, милость Божия дает время. Родным моим деточкам желаю в наступающее лето провести каникулы в сдержанной осторожности и серьезности души, чтобы чем‑нибудь не огорчить папу и маму. Покой родителей есть и ваш покой. Если вы сохраните к родителям бережение их покоя, то в этом найдете и свой покой и счастье. Иначе и на каникулах не отдохнете. Господь да сохранит всех вас и благословит. Благодарю Вас.
А[рхимандрит] В[ениамин]
8 мая 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Опять я получил от Вас знак Вашей родной заботы о мне — посылку. О прозе жизни моей не следовало бы говорить, но чтоб Вы знали, как дорога мне Ваша задушевность, об этом по закону контраста скажет Вам настоящая бытовая обстановка моя, о которой немного распространюсь в описании. У самой входной двери в мою комнату был небольшой навес, слепленный из глины. Его практичная хозяйка соседней квартиры превратила в кухню. Там и стирка производится, и болтовня хозяйки с приходящими. Но это еще не все. В кухне же нашли себе помещение цыплята с наседкой–клохтуньей. Наконец, около нашего дома землю отвели под огороды, и склад всяких лопат с согласия все той же хозяйки сделали в миниатюрной кухне. Сюда же приходят пить воду работающие на огороде… Так дома живу… Пробовал возразить против такого хаоса, но это вызвало целую бурю негодования… Дальнейшие поиски штатной работы по сельским учреждениям все разлетелись в пух и прах. Лиц своей национальности по учреждениям принимают, а меня, человека инородной специальности, никак. Поэтому, бесплатно работая, вишу в воздухе. Еще деталь: прежде временные удостоверения вместо паспорта получал как ссыльный. Последнее удостоверение мое помечено краткой надписью:"Выдано ссыльному поселенцу".
Такова картина внешняя. Внутренне почему‑то начались частые приливы такой тяготы сердечной, что я становлюсь полубольным. Сердечно поговорить решительно не с кем. Простите, что выбросил такой мусор из сердца. Об этом надо бы молчать. А я не утерпел — рассказал все…
Несмотря на описанное, все‑таки глубоко верю в то, что у Бога все близко и невозможное человечески у Бога возможно. Поэтому Господь может меня извести"из тимения глубины"в"широту пространства", в мир благодати. Помолитесь о ниспослании мне этой милости Божией.
Дорогому о[тцу] Тихону мысленно шлю братские пожелания добрых и полезных его душе приобретений. Родным моим деточкам желаю наступающее лето провести с утешением их сердечек и [на] радость родительскую.
Господь Иисус Христос, всегда богатый безмерно милостию и человеколюбием, да пребудет среди нас и с нами. Простите.
Если найду где‑либо другую комнату, уйду из настоящей квартиры.
20 мая 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Христос посреде нас!
Весточку Вашей любви, в виде всего постного, получил, полюбовался К[атины]м рукописанием псалма и представлял все ее труды детские в приготовлении посылки. Спасибо, спасибо Вам за то, что я душевно как бы лично побывал в Вашей среде. Благодарю Татьяну Борисовну за ее теплые, просящиеся в душу святые пожелания. Дай Бог, чтобы из них осуществилось самое высшее: возвращение мое куда‑либо на мою родную службу Богу.
Мое личное положение в отношении приближения к Вам территориально, пожалуй, пока безнадежно. И не знаю, сколько времени буду в разлуке. Один Бог ведает. Сердечно же я всегда вместе с Вами и уже не одними словами это говорю, но сердцем переживаю веяние общей любви христианской между нами. Это одно из самых радостных переживаний моих теперь. Слава Богу, что Тихону Тихоновичу полегче физически. Желаю ему успеха в трудах его молитвами преп[одобного] Серафима Саровского, преп[одобного] Сергия и Свят[ителя] Николая Чудотворца.
За все, за все благодарю Вас глубоко.
А[рхимандрит] В[ениамин]
7 июня 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Дар Вашей памяти и любви благополучно достиг меня. Благодарю премного и глубоко.
Пишу редко, потому что сейчас переживаю одно из самых тяжких переживаний, какие только выпадали на мою долю за всю прошлую жизнь. Прежде были какие‑то сроки наказания. Теперь — поселение без срока… без храма… без своей среды… без места служебного… в полном нравственном и внешнем одиночестве. Если бы Ваша родная ласка не скрашивала моего положения, мне было бы еще тяжелее. В начале пребывания здесь еще физически было до крайности мучительно. Теперь — только остались внутренние муки. Психологически переживаю процесс выявления глубин души для собственного опознания. При пособиях Церкви, закрытости благодатью не столько было видно, каков я в глубочайших основах души при стоянии пред судом Божиим. Теперь, когда произошло обнажение от всяких паллиативов[119], сверхъестественно привходящих, вижу отчетливо, каков я в сокровенных истоках жизни.
Сделать попытку перейти в другой район путем подачи прошения на имя начальника] Управления не умею. Куда проситься, когда нигде никого не знаю и не знаю мест! Между прочим, мой район самый захолустный, граничащий с Голодной степью. Пока все о себе.
Привет посылаю и молитвенные благопожелания всем Вам и сердечно всегда присутствую в Вашей, родной мне, семье. Как живут детки мои дорогие? Поклонитесь от меня А. П., И. В. и С. С.
Глубоко благодарный Вам за все
А[рхимандрит] В[ениамин].
20 июня 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Сначала несколько слов о Вас… Когда я хочу говорить о Вас, то неизменно вспоминается мне замечание биографа св[ятителя] Иоасафа об его родителях. Его отец — полковник Даниил Андр[еевич] (если не ошибаюсь) — весь был погружен в созерцание, в книги и молитву. А все хозяйство и хлопоты лежали на матери святителя — Марии, дочери запорожского гетмана. Так Господь сводит людей в семьях многих, так и у Вас в семье. Ваш жребий, дорогая Татьяна Борисовна, заниматься детьми, носить их немощи, хлопотать и о доме со всем его бытом, так как Вы еще и внешне не разрушены; а жребий Тихона Тихоновича — молиться и углубляться в истины веры и той жизни.
Теперь о себе… У меня скорби и искушения все возрастают. Пришлось с места бесплатной работы совсем уйти. Так как без работы быть нельзя, попросился в маленькую конторку (из 2–х человек) помогать в бумагах. Но тут более стараются давать внешние поручения: сходить с бумагами, выписать счета и т. д. Все это делаю, хотя суетливо. Если возможно, пришлите перышек писчих, карандашей простых и химических. Бумага, в прошлый раз посланная, очень пригодилась. Гороху надо и к чаю чего‑нибудь. Деткам моим дорогим желаю продолжать быть Вашей радостью и утешением. С[ережа], наверно, теперь совсем серьезный и всяких"гаек"и"винтиков"боится, как огня… Господь да сохранит всех вас и согреет Своею благодатию. Благодарю за подробности о Лавре.
А[рхимандрит] В[ениамин]
26 июня 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Получил все посланное Вами — осязательный знак Вашей заботы, любви и родной ласки. Сердечное спасибо Вам и моим деткам, принимавшим участие в заколачивании ящика и в написании 90–го псалма. Сверх этого премного признателен Т[атьяне] Б[орисовне] за освещение жизни лаврской. Кроме ее сообщений, у меня не было других источников наблюдения за бытом дорогого мне места.
Теперь о себе — продолжение повести моего бытия… В Райфо, где я писал… наконец, с наступлением лета, оказалась ненужной моя работа… Тут приспело время отправки из поселка в колхозы подобных мне. Я по Промыслу Божию застрял на работе в заготконторе, учитывающей шкуры и яйца. С приходом моим в эту контору вдруг бухгалтер уходит в больницу, а наутро предстояла отправка шкур на полмиллиона в облцентр. Вечером зав[едующий] складом приносит пачку сортовых со спецификацией. Я попробовал подсчитывать. Оказалось: таксировка неверная. Всю ночь проверял, снял девять тысяч с бухгалтерских итоговых сумм на основании перерасчета. Но когда через банк провел инкассовые операции, оказалось, что данные зав[едующего] складом были неверны и я снял фактическую стоимость товаров. Началась мука выверки документов первичных, и ценой величайших нервных усилий я восстановил подлинные цифры документов, но Байкадамский банк отказался проводить на инкассе исправления. Пришлось направить корректированные записи прямо в область. Что‑то будет, примут ли записи? Не знаю. Теперь дальше… Потребовали, чтобы я принял кассу заготконторы (это за 200 руб. в месяц), — я отказался. Сегодня бухгалтер, вернувшийся из больницы, отказался от работы в конторе и перешел работать в новую точку. А я под угрозой отправки в колхоз — между"двух стульев"и без бухгалтера. Правда, и прежде инкассаторских документов я не подписывал, а носил на подпись к бухгалтеру, при всем том тягота последствий всех документальных операций висит на мне.
