Вениамин Милов - Дневник инока
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Получил все посланное Вами — осязательный знак Вашей заботы, любви и родной ласки. Сердечное спасибо Вам и моим деткам, принимавшим участие в заколачивании ящика и в написании 90–го псалма. Сверх этого премного признателен Т[атьяне] Б[орисовне] за освещение жизни лаврской. Кроме ее сообщений, у меня не было других источников наблюдения за бытом дорогого мне места.
Теперь о себе — продолжение повести моего бытия… В Райфо, где я писал… наконец, с наступлением лета, оказалась ненужной моя работа… Тут приспело время отправки из поселка в колхозы подобных мне. Я по Промыслу Божию застрял на работе в заготконторе, учитывающей шкуры и яйца. С приходом моим в эту контору вдруг бухгалтер уходит в больницу, а наутро предстояла отправка шкур на полмиллиона в облцентр. Вечером зав[едующий] складом приносит пачку сортовых со спецификацией. Я попробовал подсчитывать. Оказалось: таксировка неверная. Всю ночь проверял, снял девять тысяч с бухгалтерских итоговых сумм на основании перерасчета. Но когда через банк провел инкассовые операции, оказалось, что данные зав[едующего] складом были неверны и я снял фактическую стоимость товаров. Началась мука выверки документов первичных, и ценой величайших нервных усилий я восстановил подлинные цифры документов, но Байкадамский банк отказался проводить на инкассе исправления. Пришлось направить корректированные записи прямо в область. Что‑то будет, примут ли записи? Не знаю. Теперь дальше… Потребовали, чтобы я принял кассу заготконторы (это за 200 руб. в месяц), — я отказался. Сегодня бухгалтер, вернувшийся из больницы, отказался от работы в конторе и перешел работать в новую точку. А я под угрозой отправки в колхоз — между"двух стульев"и без бухгалтера. Правда, и прежде инкассаторских документов я не подписывал, а носил на подпись к бухгалтеру, при всем том тягота последствий всех документальных операций висит на мне.
Еще я не сообщал Вам одной детали. (А может быть, и писал — не помню.) В часы досуга я стал заниматься составлением большого казахско–русского словаря. Под руками у меня оказался купленный мною за 100 руб[лей] двухтомник русско–казахского словаря АН КазССР, а я переделываю его по вечерам, группируя казахские слова и их значения. Довел работу до буквы"О". Для чего это нужно мне, после объясню. Шум на квартире неизъяснимый часов до 12 веч[ера]. Теперь здесь вся жизнь на улице, внутри квартир не спят, а на улице. Болтовня пред сном неустанная.
Господа все прошу, чтобы возвратил к св[ятому] престолу меня имиже весть судьбами. Из‑за неустроенности внешней внутри тревожно. Бьюсь как рыба об лед. Таковы вкратце последние перипетии.
Как хочется, чтобы вся эта ненужная суета отпала от меня и я мог быть всецело Божиим, чтобы сатанинские нападки, внешние и внутренние, все были препобеждены силою Господа моего Иисуса Христа. Еще представьте себе, здесь буквально нет у меня ни одного человека, с кем бы я мог говорить дружески. Вся жизнь моего сердца осталась объединенной только с Вашим краем. Вот почему мне так дороги строки каждого Вашего письма.
Дорогая Татьяна Борисовна! Что‑то последние Ваши письма минорны. Болезни, неустроенность дома, заботы о детях как бы не трогали Вас остро, при всем том Церковь Божия, [как] родная мать, всегда Вас окрылит токами благодати. Самое главное в Вас цело — вера глубокая, с помощью ее все наносное преодолеется благодатию Святого Духа. Этого я желаю Вам.
Господь Спаситель да будет с Вами и Вашей семьей. Привет братский дорогому о[тцу] Тихону, и благословение Божие да почиет над всеми вами и детками моими.
А[рхимандрит] В[ениамин]
14 июля 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Посланное Вами все получил. Глубокое, сердечное от полноты сердца"спасибо"за все хлопоты и родное отношение ко мне. За сообщение о Толе, или о теперешнем о[тце] Антонии[120], очень признателен. В нем всегда замечалась искра Божия. Господь да доведет его до пристани спасения вечного без преткновений о подводные камни искушений.
Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], а Ваши боли душевные о недочетах в отношении к Богу покрывайте сокрушением сердца. Тогда Всемилостивый Бог простит за все и убелит вас"паче снега". Мы — немощны, постоянно падаем, изнемогаем, малодушествуем, часто плачем. Но Бог у нас — Всемилостивый, Пресострадательный, Безмерно Щедрый. В Его любви исчезнут все наши немощи и слабости, если оплачем их с искренним желанием более их не повторять. Я за последние дни очень страдал от всяких неожиданностей. Но о грустном можно говорить лишь немного или, что еще лучше, не говорить ничего.
Дорогому Т[ихону] Тихоновичу] желаю мира и радости духовной в служении и углубления в познании веры и духовной жизни. Если не затруднитесь, о новом в лаврской жизни пишите. Господь да сохранит Вас для неба и вечной радости.
А[рхимандрит] В[ениамин]
28 июля 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Адрес мой меняется. Около 25 числа августа должен поехать в Джамбул. Там или еще где осяду, не знаю. О подробностях дальнейших и адрес сообщу особо. Теперь кратко пишу, так как неспокоен. Всех вас с любовью помню как сердечно родных. Господь с Вами!
Спасайтесь самоукорением и покаянием пред Господом, и милость Божия не отступит от Вас. Помолитесь! Ввиду переезда посылки не посылайте пока.
А[рхимандрит] В[ениамин]
16 августа 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Я все получил в целости посланное. От глубин сердечных"спаси Христос". Слава Богу, что Ваше, Т[атьяна] Б[орисовна], настроение проясняется. Пусть оно и дальше постепенно"светлеется Троическим Единством Священнотайне"[121].
О себе коротко скажу. Я ежедневно просил Пресв[ятую] Троицу вырвать меня из этой обстановки. И вот, неожиданно для меня, дано разрешение на выезд в Джамбул. Квартиру свою только что изолировал устройством стены глухой и отдельного хода. Приходится все это бросить, но без сожаления. Поеду в пространство, так как в городе не имею лица знакомого для остановки. Должно быть, остановлюсь в Доме колхозника. А дальше — что Господь даст. Недаром пред этим я — сам не знаю почему — имел сильнейшее побуждение заниматься словарем. Это занятие заставляло забывать горе и скрадывало время, которое летело молниеносно. Вещи частично раздам, еды ничего не возьму, так как с большими вещами не пустят в грузовик. О последующем напишу. Дорогая Т[атьяна] Б[орисовна], спасибо за"отклики"лаврской жизни. Больше ведь я ни от кого не имею сведений. Мысленно кланяюсь Т[ихону] Т[ихоновичу], благодарю Т[атьяну] Б[орисовну] за все ее хлопоты и утешение словесное. Благословение Божие призываю на всех вас и шлю пожелание всего потребного свыше ко спасению души. Простите и помолитесь!
Деточкам моим желаю успеха в науках на наступающий учебный год.
А[рхимандрит] В[ениамин]
20 августа 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
По прибытии в Джамбул нахожусь в поисках места. Из‑за ненахождения работы не могу искать и квартиры, потому что Дж[амбул] большой. Даже теперь от временной квартиры до учреждений хожу 40 минут. Найти работу пока не могу. Все занято… Если не найду — боюсь возвращения назад в район. Потом скован вещами и накопившимися книгами, хотя бы то казахскими. Таскаться с ними трудно. Часть вещей совсем бросил в прежнем местожительстве, как и всю посуду. А здесь все опять понадобится. Я медлю посылать Вам адрес, так как не имею адреса прописки. Как выяснится, сообщу. Если возможно, пока поищите заблаговременно галоши на валенки, которые Вы мне послали. Без валенок с галошами пропадешь в местной сырости. Простите, что все говорю о житейском. Душа как‑то разбита от неоседлого мыканья туда и сюда в многодневных исканиях работы. Был в местной церкви; здесь хорошо, но склок — море. Атмосфера сугубо тяжелая.
Помолитесь за меня, чтобы Господь Сам, как ведает, устроил меня. Работать в ц[еркви], конечно, нельзя. Но, кажется, в М[оскву] послано прошение к [Патриарху] о разрешении мне службы. Господь да хранит Вас.
А[рхимандрит] В[ениамин]
2 сентября 1950 г.
Дорогие Т[ихон] Т[ихонович] и Т[атьяна] Б[орисовна]!
Сегодня, 8/IX, я после 10–дневных мук хождения в поисках работы и места наконец остановился на квартире. Перешел к 2–м старичкам: одному — хозяину дома — за 70 лет, а хозяйке — 63 года. Она какая‑то полурасслабленная. У нее ноги ревматические, и она плохо ходит. Комнатка — отдельная с отдельным ходом. Топку, уголь, надо самому доставать. Варить хозяйка может. А стирку надо налаживать.
