Фридрих Риттельмайер - Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании
Не следует думать, что в течение дня нельзя снова и снова вспоминать о том, что жило в нас как высочайшее. Напротив, можно намеренно, сознательно, хотя бы на исходе каждого часа вновь переживать то высокое, что присутствовало в медитации. Но осуществить это трудно. Правильней перед началом всякой новой работы возвращаться в храм и вновь выходить оттуда. Но и это не всегда получается. Мы еще не настолько укрепились и дисциплинировались душою, чтобы свершить то, что для людей более поздних времен будет вполне естественно. Наша внутренняя жизнь постоянно уступает напору извне Лишь постепенно мы научимся сознательно жить, руководствуясь высшим «Я», которое формируется в медитации.
Но мы не вправе досадовать, даже если нам помешали во время самой медитации, хотя бы и в лучшее ее мгновение. Так испытывается наша внутренняя воспитанность: способны ли мы в любое время спокойно и умиротворенно выйти из высочайшей медитации, откликнувшись на зов внешнего мира. Если нам это не удается, значит, что‑то в наших медитациях не в порядке. Вскоре даже возникает ощущение, что мы губим лучшее, что случилось или могло случиться с нами, если не остаемся в этот миг спокойны и дружелюбны. Пусть мы стоим прямо у врат возвышенного переживания, покой духа, который достигнут в медитации и который из медитации должно взять в повседневность, непременно будет для нас важнее и сильнее любой мелочи, какой мы собирались добиться. Если нам это удастся, тогда нашим ближним будет от нашей медитации одно лишь добро.
Здесь уместно ответить и на такой вопрос можно ли медитировать слишком много?. Да, конечно. Когда медитации отводится столько времени, что человек отлынивает от своих жизненных обязанностей, когда медитация отчуждает человека от жизни или повергает в «дремоту», в смутные, сумеречные мечтания, тогда она приносит не пользу, а только вред — и нам, и другим. Тут каждый обязан зорко наблюдать за собой. Можно только сказать: проверяй, возрастет ли твоя жизненная активность; проверяй, становится ли твой дух яснее и сильнее, — сама жизнь точно скажет тебе, на правильном ли ты пути. Никому из людей в их телесной жизни нельзя сказать, сколько ему можно и должно есть, — можно лишь посоветовать развить чутье к своему телу, чтобы оно само это говорило, и оно непременно скажет. Так же обстоит и с душевной жизнью.
Введя это ограничение, продолжим наш рассказ о медитировании. Мы полагаем, что, пока тысячи людей находят время решать кроссворды, и более того, «медитировать» над ними, будут и сотни таких, кто изберет предметом медитации глагол «Я есмь». И пока сотни тысяч желают услышать, что нового ежедневно происходит в мире, найдутся тысячи, желающие услышать, как обновиться им самим.
Медитируя над глаголом воскресения, мы вновь оказываемся в счастливом положении, поскольку в воскрешении Лазаря Евангелие предлагает нам совершенно точную медитацию. Мы сами покоимся в гробе земли. Можно прямо‑таки осязать свою собственную костную систему как гроб, в коем мы погребены. Мы суть человек, который болен, но и тот, что «любим Господом». Марфа и Мария присутствуют в нашей собственной душе. Сомнение и скорбь — действительно, именно из этих душевных сил возникли пред лицом смерти все земные философии — скептицизм и пессимизм. Но и более привычное для нас — плач, поднимаемый в скорбные мгновения теми, кто не ощущает их по–настоящему, — присутствует здесь в причитающих иудеях. Можно ощущать слова Христовы «Я есмь воскресение» утром при пробуждении. И наверное, появятся люди, для которых непреложным жизненным законом станет ежеутреннее пробуждение от этих слов Христовых, как пробудился в своем вифанском гробе Лазарь. Христос проходит мимо нас, зовет нас и пробуждает. Это переживание дарует несказанную святость пробуждения. Слова, сказанные первоначально Марфе, — «Я есмь воскресение и жизнь», — выстраиваются вокруг Лазаря в некий новый мир, когда Лазарь еще лежит в гробе — до того, как прозвучал избавительный зов. Так и в медитации Христово «Я» облекает нас еще до того, как произносится само слово пробуждения.
Совершенно реально мы переживаем затем, как из этого «Я» струятся воскресение и жизнь. И самое главное — научиться ощущать, как из этого «Я» рождается новый мир, отличный от мира смерти, в коем мы живем. Мир этот намного светлее, живее, духовнее и куда больше пронизан лучами этого «Я», чем наш.
Стремясь испытать происшедшее с Лазарем — пусть даже на первых порах как начинающие, — мы не совершаем дерзости, но поистине усваиваем этот глагол Христов, Христово чудо. Ведь не только у гроба Лазаря Христос говорит: «Я есмь воскресение и жизнь». Он всегда так говорит, из Него всегда говорится так, если мы позволяем Ему вживе облечь нас. Это Он сам, а не только Его глагол!
Ощутив это, мы узнаем и в чем наше будущее. Он есть будущее человечества и будущее мира. Только теперь мы отчетливо осознаем, что люди думают о будущем совершенно превратно. Они надеются на будущее или страшатся его. Мы же должны созидать будущее! История Лазаря способна помочь нам в размышлениях о будущем. Повсюду мы видим гроб и болезнь, ведущую к смерти: в народах и в мире физическом, в судьбе отдельного человека и в воззрениях времени. И повсюду перед гробом стоит Христос. Нам необходимо лишь вслушаться, вчувствоваться — и тогда из Него выступит новый мир. Мир этот не придет сам собою, он придет из «Я есмь» Христа. Но это «Я есмь» прорвется и может прорваться в старый мир только через наше «Я есмь». Тем самым наше отношение к будущему изменится, станет необычайно активным и героическим.
Отныне мы видим, как нам нужно работать, чтобы обрести правильный взгляд на будущее — во всех его деталях и в великой целостности. Само собой это не придет. Наши самые сильные внутренние впечатления не столь сильны, чтобы из них все создалось само собой. Мы должны задействовать нашу волю. Можно, конечно, и отказаться от этого, но тогда мы неизбежно остановимся в самом начале. Одна женщина мне так и сказала: «Когда христианство требует от меня любви к моим врагам, оно для меня сразу кончается». И тем не менее приобретается все более тонкое ощущение, что «христианину» никогда и нигде не позволено думать о будущем «подобно язычникам», что христианство должно присутствовать во взгляде, каким мы смотрим на мир. Причем мы не сыплем походя библейскими изречениями и не просто «вверяем будущее Богу» — это магометанство, но еще не христианство. В нас присутствует воля Христова, что присутствовала при гробе Лазаря. И сама земля повсюду есть именно тот гроб. Высокое и праздничное чувство охватывает нас, когда внутри нашего существа, стоит только свету Христову озарить тьму нашего будущего, обретает избавление еще какая‑нибудь частица мира. Мы непосредственно ощущаем, как шаг за шагом происходит «охристовление». Надо лишь все время следить, как из «Я» Христа, из Его сокровеннейшего жизненного центра струится — нет более подходящего выражения — могучий новый мир, и тогда мы конкретно узнаем, что такое «Новый Иерусалим» и как он возникает. Подобно тому как в атоме заключена целая солнечная система, так и в нас, в нашем заново становящемся «Я», присутствует этот «Новый Иерусалим».
В таком христианстве уже не может быть раздвоенности, оно не может более уповать на великие мировые катастрофы, меж тем как в сокровенности, в «Я», происходит великая катастрофа, великий переворот, и точно так же оно не может ожидать потустороннего, меж тем как это потустороннее настает посреди посюсторонности.
Если мы вновь посмотрим на Восток и на Запад, невозможным становится и мировоззрение, желающее избавить человека от мира смерти (на Востоке), тогда как Христос есть воскресение в «Я»; и точно так же невозможно мировоззрение, согласно которому жизнь кончается тепловой смертью (на Западе), тогда как Христос есть жизнь, исходящая из «Я». Порой во время медитации у нас будет возникать ощущение, будто в нас живет чистая радость воскресения. Все наполнится музыкой воскресения, словно в нас самих ликуют ангелы над разверстым гробом. Тогда только мы начинаем догадываться, что есть в действительности Пасха и в сколь малой степени человечество пока воплотило в жизнь христианство воскресения, о котором ведет речь Евангелие от Иоанна.
Перейдя к следующему изречению Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин., 14: 6), мы вновь видим перед собою один из самых могущественных Его глаголов, над которым можно медитировать всю жизнь. Особенно знаменательны обстоятельства, в каких были произнесены эти слова. Фома говорит Христу: «Не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?» Примечательно, что этот Фома, о котором позднейшая легенда рассказывает, что он стал апостолом Индии, всем складом своего характера сродни индусам. Он очень сильно чувствует обреченность смерти (Ин., 11: 16). Он — меланхолический мечтатель и скептик, жаждущий видеть (Ин., 20: 25). И здесь он вместо нас вопрошает о «пути», подобно тому как индусы на протяжении тысячелетий вопрошали о «пути», подобно тому как в наше время, каждый по–своему, вопрошали о пути Сундар Сингх и Ганди. Слова, какими Христос ответил на вопрос Фомы, содержат многозначительные указания на «миссию» в Индии, которые, пожалуй, не поняты по сей день. Будда указал путь. Но слова «не знаем, куда идешь» справедливы и для него. Когда его спросили, что есть нирвана, он промолчал. «Об этом Просветленный ничего не открыл» — гласят индийские тексты.
