Фридрих Риттельмайер - Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании
Самое важное здесь то, что с каждым разом нам будет все яснее, как благодаря этому меняется весь наш мир. Куда бы мы ни посмотрели, отовсюду сияет нам навстречу божественное «Я». Когда мы смотрим вниз (хлеб есть представитель этого царства), на нас взирает «Я», отдающее нам свою жизнь. Когда мы смотрим вверх (свет есть пророк этого мира), на нас смотрит «Я», допускающее нас к участию в своей жизни. Когда мы смотрим наружу, мы открываем для себя божественный луч в ближних, приглушенное «Я в Отце». А когда мы смотрим вовнутрь, позади нас во всем своем величии вновь встает божественное «Я». Повсюду возносятся миры света.
Но и слово «свет» здесь слишком блекло и безжизненно. Из света отовсюду смотрит на нас
«Я», как из немецкого слова Licht (свет) выглядывает некое «я» (ich). Чтобы не останавливаться на первых смутных догадках, мы должны сначала завоевать эти миры под и над нами, вне и внутри нас. И тогда из‑за старого мира воздвигнется новый мир, преисполненный духовного величия и щедрого добра. Куда бы мы ни посмотрели, всюду наш взгляд зрит лик Отца, чьим Я–голосом является Христос, и мы угадываем грядущее величие центрального глагола Евангелия от Иоанна: «Я в Отце».
5
Каким, наверное, чудом было, когда Христос, шествуя по земле, познавал Самого Себя. Он смотрел на свет и в сокровеннейшей сущности света вновь обретал Самого Себя: «Я есмь свет миру!» Он смотрел вниз, на землю, поднимал хлеб и вновь говорил: «Это Я!» Никогда прежде не происходило в человеческом духе ничего более великого, чем это познание.
То, что Христос ощущал в Себе как самое Свое сокровенное, Он высказал в притче о добром пастыре. Там Он говорит о самопожертвовании вплоть до смерти, но слова «любовь» не употребляет. Этому соответствует и изречение о двери к другому человеку, которую можно найти только в самоотверженной любви.
По Его же собственным словам, Христос говорил не «от Себя», но возвещал то, что «сказал Ему Отец». Так Он открыл людям «имя Божие». В Ветхом Завете описано великое мгновение, когда Иегова встретился Моисею в уединении пустыни и на вопрос о Своем имени отвечал: «Я есмь
Сущий… Вот имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род». Это «Я есмь» воспринимается Христом и наполняется всем богатством содержания. Имя Божие «открыто».
Все вышесказанное в основе своей есть не что иное, как особое переживание первого моления «Отче наш»: «Да святится имя Твое!» Христос вычитывает божественное имя «Я есмь» в свете и хлебе и освящает его так, что оно целиком превращается в содержание собственного Его существа. Чем чаще произносилась молитва «Отче наш», тем менее живым и конкретным было для человека именно это первое моление, — все ограничивалось совершенно общими ощущениями святости и благоговения. Здесь указан путь, чтоб сделать жизнь исполнением этого моления и повсюду, вверху и внизу, вовне и внутри вычитывать имя Божие и совершать Его освящение.
Но тем самым человек возвышается к последнему и высшему познанию, какое только возможно. Всякое познание есть в конечном счете Богопознание. Но Богопознание — в духе Иоаннова Евангелия — и есть подлинная «жизнь». «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Таким образом, всякое человеческое познание тем глубже и истиннее, чем более оно уподобляется тому самопознанию, какое мы описали в связи с Христом.
В наше время, когда жизнь склонна к познанию даже ценой самоотрицания, людей не спасешь, призывая их обратиться от познания к тому, что в высокопарных выражениях и темных рассуждениях именуется «верой». Спасение будет обретено, лишь когда человек сам пройдет весь путь познания до Иоанновых высот, превыше которых ныне ничего нет, ибо эти отдаленные высоты лежат над всем нашим теперешним познанием. Ибо всякое физическое и химическое, всякое биологическое и математико–астрономическое познание ведет лишь к все большему обогащению и углублению откровения «Я есмь», живущего за всяким явлением. Итак посредством таких упражнений «Я есмь» мы развиваемся к освящению мыслительной жизни, познавательного порыва нашего времени, в полной гармонии с Евангелием.
До сих пор мы заглядывали в новое пространство с его четырьмя направлениями. Последние три глагола «Я есмь» помогут нам теперь подобным же образом выстроить для себя новое время[3]. В нашу эпоху люди, несомненно, явственно чувствуют драгоценность, времени, его «денежное выражение». Но едва ли чувствуют святость времени. Они не знают, к примеру, что означает — сидеть у священного потока времени и омываться в нем, как индусы омываются в Ганге. Только в Древней Персии люди ясно осознавали пространство и время. Меж тем как для индусов бесконечность пространства и времени была источником восторга и ужаса, у Заратустры мы находим возвышенные слова о Боге, который являет себя как нечто определенное во времени и пространстве. Все это мы можем пережить по–новому. «Витая в шири пространства и в далях времени», — гласит человекоосвящение.
Во–первых, мы Можем получить в дар новое будущее. «Я есмь воскресение и жизнь» (Ин., 11: 25). В эти слова мы можем отныне и навсегда погрузить все наше будущее, как бы окрестив его в них. Будущее имеет ценность везде, где «Я» Христа воскресает и живет новой жизнью. Все, что мы видим вокруг себя, есть гроб, из коего жаждет восстать Христос.
Сегодня люди лишены подлинного будущего. Размышляя о будущем Земли, они представляют себе некое «бесконечное развитие», которому все‑таки суждено закончиться, ибо неудержимо близится «тепловая смерть». А о себе самих люди думают, что все, наверное, кончится со смертью и что вполне отважно, искренне и скромно — не жаждать никакой дальнейшей жизни. Если же она тем не менее продолжится, то у них есть надежда очутиться в лучшей половине огромной кучи, если они будут мало–мальски прилично вести себя здесь, на земле.
После того как рухнула вера в давнюю Пасху, люди смогут обрести новую веру в Пасху только с помощью слов: «Я есмь воскресение и жизнь!» Конечно, здесь можно впасть во всевозможные спиритические домыслы. Но вера в потустороннюю жизнь, прочная и в полном смысле слова животворящая, должна строиться ныне изнутри, из «Я» в человеке, которое благодаря Христу воскресает из мертвых.
Очень важно именно здесь правильно работать над собою. Во всех глаголах «Я есмь» нужно представлять себе, что нас облекает величайшее «Я» Христа. Его «Я» окружает нас подобно лучистой оболочке, исполненной чистоты и добра. И наша медитация состоит в непрерывном приятии этого «Я». Принимать Христа — значит «верить» в библейском смысле. И наша медитация есть активное свершение этой «веры». Нам вовсе незачем думать о Христе в подробностях. Конечно, и это возможно — если только мы тем самым не отвлекаемся от центральной темы. Но мы можем и в нашей душе совершать такое постоянное активное приятие Христа — обретая Его здесь и сейчас. Возможно, поначалу мы сумеем думать лишь об «историческом Иисусе» или о божественном вообще. И пребудем в этих мыслях, пока нам не откроется большее.
Однако опыт показывает, что вовсе не достаточно просто принимать это высшее «Я». Это легко коснеет и утомляет. Но можно постараться и говорить «Да!» с все большей силой, все живее и полнее, всем своим человеческим существом ощущая это «Я» и проникаясь им. Постепенно начинаешь понимать, что есть ступени проникнутости этим «Я», о которых ты даже не догадывался. Столь бодрым, надежным, непреходящим, столь духовным и живым может быть это присутствие высшего «Я» в душе, как будто и впрямь некий Бог наполняет собою свой храм. Сила медитации, или, иначе говоря, сила благоговения, неслыханно возрастает, когда ее упражняют. Благодаря одному этому факту в совершенно особом свете предстают заявления о том, что в религиозной сфере нельзя «упражняться» — из благоговения перед Богом. Говорят так по меньшей мере от невежества. Но есть тут и неосознанное преступление против человечества.
Если мы стараемся изо всех сил, нам незачем тревожиться о том, что поначалу словно бы совершенно не удается удержать медитативное настроение и в будничной обстановке. Рудольф Штайнер, наиболее опытный в этой области, советовал даже и не пытаться сохранять медитативный настрой в повседневной жизни. Правда, в первую очередь это касается упражнений, практикуемых на пути духовнонаучного познания. Ясный, трезвый взгляд на повседневные вещи не следует терять ни в коем случае, если человек собирается стать «высокоразвитым». Иначе он станет просто недотепой–мечтателем. И для рекомендуемых нами религиозных упражнений было бы ошибкой воображать, будто можно на протяжении целого дня сохранять возвышенный настрой медитативных минут, чувствовать себя несчастным, если это не удается, и лишь мечтать об их повторении. Главное, чтобы медитация была интенсивной, максимально интенсивной, но затем, после того как все еще раз суммировано, подытожено и итог медитации снесен домой, следует оставить ее и решительно отдаться повседневности — вместе с тем «Я», которое отныне живет в нас. Медитацию предают смерти — но и переживают ее воскресение.
