Сергей Зарин - Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48
Господом. Однако, некоторые обращают внимание на то, что союз μήτε (ни), посредством коего присоединяется к μή ὀμόσaι ὅλως запрещение некоторых отдельных видов клятвы, является разделительным, тогда как при помощи μηδέ к предшествующему присоединяется нечто особо, вновь. В виду этого полагают, что ὅλως заключает в себе лишь совокупность того, что далее расчленяется на свои составные части, — т. е. клятву небом, землею и т. д. Так истолковывает данное место Евангелия уже блаженный Иероним; из позднейших — Ewald, Tholuck, Keim. Однако грамматически такое различение указанных союзов не имеет безусловной силы (ср., напр., Апок. IX:21, где посредством οὔτε, а не οὐδέ присоединяются к предшествующему новые понятия), а по смыслу никак нельзя согласиться, чтобы ὅλως исчерпывалось указанными explicite видами клятвы и исключало клятву Самим Господом Богом. Ведь запрещаемые Иисусом Христом определенные виды клятвы потому именно и запрещаются, что в них имя Божие хотя прямо и не называется, однако по существу подразумевается или — во всяком случае — должно подразумеваться. Как же можно исключить из объема ολω; имя Божие, произносимое прямо и неприкровенно, если запрещаются такие виды клятвы, в коих отношение к Богу и к Его святому имени только подразумевается, — и запрещаются собственно ради этого обстоятельства? По учению Господа, и клятва небом и землею столь же священна и должна внушать не меньший трепет и страх, как и клятва живым Богом, ибо по Ис. LXVI:1 Сам Бог называет небо Своим престолом, а землю — подножием ног Своих, т. е. «на небе» совершается высшее и полное откровение славы Божией, отблеск коей простирается и на землю (ср. Деян. VII:49; Пс. XVIII:1–7). Священна также клятва Иерусалимом, ибо он — «святой город» (Мф. IV:5), единственное в Ветхом Завете место истинного богопочитания (Иоан. IV:20) или — как выражается Господь применительно к Пс. XLVII:3 — «город великого Царя» (ср. Пс. LXXXVI:3; Тов. XIII:19), Бога Израилева (Пс. XL V:5; XLVII, 2. 9). Иное, по видимому, дело, — когда человек клянется самим собою, или какими-либо отдельными — естественно — наиболее дорогими и ценными частями своего организма, например, головой (что здесь — пример уже другого рода клятвы, — это показано и оттенением последнего члена предложена через повторение глагола в иной форме όμόσῃς). Человек обычно бывает склонен мыслить себя в этом отношении полноправным господином и распорядителем своей жизни, как и других предметов своего обладания (ср. Мрк. VI:23). Но неправильность и нечестие такого образа мыслей открываются уже из того, что человек по собственной воле не в силах изменить натурального цвета своего волоса из черного в белый (например, в юности) или из седого в черный (в старости). Бог сотворил телесный организм человека как орудие богоподобного духа (Быт. I:26–27; II, 7), и обязанностью христианина посему является прославление Бога и в теле своем и в душе своей, кои суть Божии (1 Кор. VI:20). Между тем, в клятве человек считает себя в праве распоряжаться собою, своею головой и под., как полною своею собственностью, забывая о долге всецелого подчинения Богу и факте зависимости от Него (ср. Иак. IV:13–16). Ясно, что здесь клятва разумеется не в смысле «призывания во свидетели», а в смысле залога. Человек, клянущийся головою и другими самыми дорогими и необходимыми органами своего тела, в этих предметах предлагает ручательство истинности своих слови гарантию верности своих обещаний, выражая готовность и обязательство лишиться их, в случае нарушения клятвы. Касательно последнего вида клятвы («головой») этот смысл признают даже те экзегеты, которые вообще отстаивают понимание клятвы, как свидетельствование кем-либо и чем-либо (напр., Tholuck). В этом случае характерными оказываются уже самые предлоги, управляющие объектами клятвы, — словами, показывающими, чем именно человек клянется. Κατὰ, εἰς, έν, употребляемые обычно в таких случаях (Евр. VI:16; Мф. V:34–36; Мф. XXIII:16 след.), указывают собственно на телесное прикосновение к предмету (Tholuck), когда клянущийся возлагает руку свою на тот предмет, который он предлагает в виде залога и гарантии. Конечно, это разумеется лишь по отношению к некоторым предметам (напр., к собственной голове и под.), о других же мыслится и говорится лишь метафорически, но сущность дела остается неизменною в том отношении, что человек, свидетельствуя свое касательство и заинтересованность в тех или других предметах, обязуется отдать их, лишиться их, в случае нарушения клятвы. Конечно, небо и земля могли призываться — и призывались (Второзак. XXXII:1; Ис. I:2) — просто во свидетельствование истины, но это — не та клятва, о коей говорит Господь в данном случае, ибо конструкция сохраняется при всех указаниях видов клятвы одна и та же, да и по смыслу предполагается, что всеми указанными для примера предметами человек распоряжаться не имеет права, — чего собственно и не бывает, когда лица и предметы благоговейно призываются лишь во свидетели истинности уверения. Несомненное подтверждение такого понимания клятвы мы находим у свв. отцов церкви, например у св. Григория Богослова и св. Иоанна Златоуста.
Св. Григорий Богослов говорить: «не часто ли случается, что иный клянется своим спасением? Очень нередко. Что же это? Боится, чтобы, поступив худо, не потерпеть за сие зла, и сам полагает на среду пред Богом собственное свое спасение, решаясь погибнуть, если как бы то ни было солжет своему слову. Такое же сделай рассуждение, когда клянешься и Богом… Ты полагаешь на среду Бога своей веры (μέσον τέθειχας τον θεὸν τῆς πίστεως). Да, не иначе. И для клянущегося в правду Бог соблюден; а если клянешься ложно, то в отношении к нам Он утрачен». «Но не соблюсти для себя Бога» «значит отречься от Бога. Итак, ложная клятва, как давно уже это доказано, есть отречение от Бога» (На тех, которые часто клянутся. Творен, ч. V. М. 1847, стр. 175–176. Ср. греческий текст по Кельнскому (в действительности Лейпцигскому) изданию 1690 г., т. II, стр. 225). Таким образом, клятва Бога Самим Собою по существу не является клятвою, как разъясняет св. отец. «Что совершеннее Бога? Конечно, не найдешь ничего совершеннее. А если ничего нет совершеннее, то значит, что Бог и клясться не может (εἰδ’ οὔτι κρεῖσσον, οὐδ’ ἄν ὀμνύοι ποτέ). Как же Писание говорит, что Бог клянется? Как скоро Бог говорить что-нибудь, это уже есть клятва Божия (λέγει τὶ, τοῦτο δ’ ὅρκος ἐστὶ τοῦ Θεοῦ). Как же в Писании говорится, что Бог клянется Самим Собою? Как? Он перестал бы совершенно быть Богом, если бы сказал ложь… И это в естестве Божием, чтобы не лгать» (ibid., стр. 181; ср. греческий текст по цитов. выше изд., стр. 227). Уже отсюда видно, насколько неосновательно ссылаются в подтверждение дозволительности для христиан клятвы Богом на те случаи, когда Бог клялся Самим Собо[70]. И замечательно, что в Новом Завете мы находим только единственное упоминание в Апокалипсисе о клятве «Живущим во веки веков», принадлежащей ангелу (Апок. X:5–6), т. е. в той книге, в коей более всего сохранился ветхозаветный колорит. При том же в данном случае речь идет о действии небожителя, получившего на свое действие непосредственное, нарочитое повеление от Самого Господа Бога. В серьезных оговорках и существенных ограничениях нуждается нередко повторяемое указание на то, что Сам Иисус Христос на суде первосвященника благоволил принять клятву или присягу, ответив утвердительно на «заклинание» первосвященника (Мф. XXVI:63 след.), — откуда иногда выводят, что Господь санкционировал судебную клятву. Однако в случаях заклинания, заклинаемый должен был по закону отвечать: аминь (γένοιτο). Числ. V:20–22; Второзак. XXVII:15. Между тем, ответ Господа передается теми же самыми словами (σύ εἴπας), какими Господь отвечал и на обычный, не имевший заклинательного характера, вопрос Иуды (ΧΧVI, 25). Отсюда возможно предположение, что Господь просто ответил утвердительно на вопрос первосвященника, безотносительно к клятвенной формуле, в какой он был предложе[71]. Возражение, что Христос, если бы Он считал клятву недозволительною, обличил бы первосвященника, — не принимает в соображение того обстоятельства, что запрещение клятвы имеет значение и смысл лишь при условии христианского усовершенствования, возвысившегося над ветхозаветною нравственностью, а не в качестве отдельной заповеди, отдельного, формального предписания (как понимает запрещение клятвы и гр. Л. Толстой). Уместно ли было обличать первосвященника за клятвенную формулу, законом не воспрещенную, когда он готовился сознательно совершить вопиющее преступление — осуждение Невинного? Остается пример св. апостола Павла, неоднократно призывавшего Бога и Господа Иисуса Христа во свидетельство истинности и искренности своих слов (Рим. I:9; Фил. I:8; 1 Фес. II:5. 10; 2 Кор. XI:11. 31; Галат. I:20, 1 Тим. I:21; 1 Кор. XV:31; 2 Кор. I:23).
