Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
— Не называйте это самоубийством. У вас не было выбора рождаться или нет, но некоторый контроль над смертью у вас есть. Если я в чём-то и уверен, так это в том, что я снова упаду, а я не хочу так страдать. И не надо мне рассказывать о том, что жизнь священна. А как же все ваши солдаты, которых вы убиваете в Ираке и Афганистане? Ни смысла, ни значения в страданиях нет, сэр! Не надо рассказывать мне всю эту ерунду. С этими идеями можете сходить в церковь!
Как-то я получил письмо от Баладжи, что Аджа из Путтура парализован. Это случилось с ним в тот же день, когда упал Юджи. Мы были в комнате одни, и я рассказал Юджи о проблеме со здоровьем у Аджи. Он стал вспоминать время, когда тот навещал его в Бангалоре. Я спросил, что он о нём думает. «Хороший парень, — сказал он, — настоящий и искренний». Нечасто можно было услышать от Юджи произнесённую уважительным тоном похвалу подобного рода.
Дневная игра света и тени на стенах и мебели его парниковой «пещеры» непременно сопровождала его обычные разговоры, но интенсивность их постепенно снижалась, словно увлекаемая садящимся за горизонт солнцем. Похожий то на бесёнка, то на труп, он продолжал дирижировать событиями со своего дивана.
Когда мы оставались ночью наедине, я не спал и наблюдал за ним до самого утра. Поддерживая огонь, я подбрасывал дрова в печку до тех пор, пока не становилось очень жарко. Но не тут-то было.
— Слишком холодно.
Я ещё подбрасывал дров.
— Здесь слишком жарко, я вспотел.
Я в ужасе ждал, пока комната остынет. Как определить, когда слишком жарко? Когда слишком холодно? А между тем в тишине продолжали тикать настенные пластиковые часы, а далёкий церковный колокол отбивал время. В пять утра, оповещая об очередном рассвете, начинал выводить свою песню чёрный дрозд. Я мечтал о длинном ночном сне и потому, дождавшись первого посетителя, старался быстрее улизнуть наверх.
Скоро у Юджи снова встала проблема запора, но его отношение к этому факту было обычным: «Не называйте это запором, сэр! Тело само о себе позаботится!» Если бы он согласился на капельницу, это помогло бы восстановить силы. «Ни за что!» Как обычно, не имея возможности что-либо предпринять, ситуация виделась нам гораздо более страшной, чем была на самом деле. Избежать тревожных разговоров было нереально. Не волноваться и не выражать обеспокоенности считается знаком безразличия, но привязать отсутствие заботы к результатам практически невозможно — он всегда действовал, не думая о результатах. Через две недели настал день, когда он совсем отказался от еды. Он по-прежнему страдал запором и требовал, чтобы я постоянно находился рядом на случай, если ему понадобится моя помощь. Я был как собака на привязи: лишь один раз за день я глотнул свежего воздуха, выбежав на несколько минут в оазис супермаркета. Пришёл вечер, а он так ничего и не ел. Отовсюду приехали его друзья. Обстановка напоминала воссоединение семьи у постели умирающего родственника. А я всё думал о том, что после сорока лет рвоты, или, как он постоянно говорил, «избавления» от пищи, его тело было изношено.
— Почему вы постоянно меня заставляете? Я не собираюсь есть!
В тот день я устал сильнее обычного. Я завалился в угол позади него, и в следующий раз, когда нужно было подтянуть его на диване, собирался так долго, что он попросил Авнера поднять его. Похвалив его, он пожаловался, что я его обижаю. Чтобы компенсировать чувство вины, я спросил Авнера, что он собирается делать оставшуюся часть вечера. Я покраснел, зная, что Юджи, вероятно, почувствовал моё нежелание. Мне было стыдно. Кроме того, Авнер — молодой израильтянин — чувствовал себя с Юджи так легко и свободно. Я понимал, что подхожу для работы со стариком меньше, чем кто бы то ни было. Я бы не удивился, если бы в один прекрасный момент он попросил меня исчезнуть. Так было бы лучше для всех. Но со мной ещё не было покончено. Он не собирался позволить мне сорваться с крючка. Да и как бы туго мне ни приходилось, если бы он это сделал, я бы почувствовал себя несчастным.
Юджи неоднократно предлагал мне четыреста тысяч долларов «в награду». Он делал это так часто, что я начал размышлять о том, как потратить такую огромную сумму. Это обещание было одновременно невероятным даром и проклятием. Чем чаще он его повторял, тем больше я задумывался о своих скрытых мотивах. Было безумием думать о возможной прибыли от его смерти.
Когда он упал в прошлый раз, я сказал Юджи, что не могу позволить себе поехать в гости к его старым друзьям Эду и Лулу в Лондоне — это был тот редкий случай, когда мне нужен был его совет. Мы сидели вдвоём в комнате, пока остальные занимались какими-то делами, и он сказал мне: «Давайте закончим работу, сэр!» Я сомневался потому, что понимал, что скоро всё может закончиться, и мне бы не хотелось отсутствовать по какой-нибудь нелепой причине. Я бы потратил деньги, не проблема, не это было источником моих сомнений. Его мягкое утверждение убедило меня. Какие бы эмоциональные трудности я ни испытывал, мне всегда хотелось только одного — быть чем-нибудь ему полезным. Я только не хотел чувствовать себя связанным.
Я почувствовал облегчение, когда он послал несколько человек, и меня в том числе, обменять доллары на евро. Мы звонили из казино, затем из банка, чтобы сообщить ему, что курс обмена сейчас очень высокий, но его это не заботило ни в малейшей степени — деньги были ему нужны немедленно! Мы уехали с тридцатью тысячами долларов наличными, а вернулись со значительно меньшим количеством евро. Всю сумму он потратил на оплату билета на самолёт первым классом для своего друга Мурти из Калифорнии.
Из Рима приехал Сальваторе со своей «девушкой из Кентукки». Юджи был довольно бодр для человека, не евшего двое суток.
— Но… а… теперь… а… Юджи, как насчёт чакр? — спросил Сальваторе, начав таким образом обычную череду вопросов и ответов.
— Забудь ты эти чакры! Я никогда в жизни не видел ни одной чакры! А ты видел? Этот Ледбитер пытался мне рассказывать всю эту дурь про чакры. Я спросил его: «Где они? Покажи!»
Это был странный образ: словно десятилетний ребёнок просит престарелого главу Эзотерического отдела Теософского общества предоставить ему физические доказательства «так называемых чакр!». Когда девушка Сальваторе передала ему апельсин, не зная о том, что он, по его словам, никогда не ел фруктов, он взял его красивым движением руки, закрыл одну ноздрю, с забавным выражением лица втянул запах другой и заметил: «Странно нюхать фрукт». Народ засмеялся.
Он потребовал, чтобы после обеда я прочитал последние черновые заметки «Лебединой песни». Это было последнее и максимально сжатое его не-послание миру. Он напомнил мне, что скоро появится Мурти и будет редактировать ужасно исковерканный мной вариант того, что он надиктовал.
Когда приехали Мурти из Калифорнии и Лакшми с девочками, в комнате стало тесновато. В середине недели ещё собиралась приехать Лиза из Калифорнии. Разговаривая по телефону с Чандрасекаром и Сугуной, он велел и им приезжать «немедленно!».
Один за другим появлялись его друзья из Европы. Снова казалось, что это конец, но в случае с Юджи в этом никогда нельзя было быть уверенным: он всегда был готов к тому, чтобы убраться — из этого места ли, с планеты ли — для него не было разницы.
Позвонил Махеш и велел Юджи не умирать, пока он с ним не увидится. Юджи ответил, что он ещё не готов уйти, но это мало утешало, поскольку Махеш был человеком, у которого, случись что, всегда имелись средства, чтобы прилететь в последнюю секунду. Я подсчитал, что Юджи должен был протянуть как минимум до приезда дочери, но она прилетала восемнадцатого… А на календаре было только десятое февраля… за это время могло случиться всякое.
Одиннадцатого числа он снова смог есть и пить воду. Ранним утром следующего дня примерно в 3.30 он попросил воды и, пока пил, пролил её на колени. Я начал убирать, а он заметил, что не ел вот уже несколько дней, неделю не ходил в туалет, и, тем не менее, всё продолжалось. Снова ругая медицинские технологии, он сказал:
— Сам ваш образ жизни является причиной человеческих страданий! Это тело может позаботиться о себе само. Оно просто красиво уходит, и вы сваливаете его куда-нибудь в яму.
В тишине раннего утра слова производили особенно сильное впечатление. У меня всегда было чувство, что он не конкретно со мной разговаривает. Он обращался к присутствующей перед ним мысли — не важно, что было её источником. Интересные ощущения возникают, когда с тобой разговаривают подобным образом.
В одно пасмурное серое утро он, казалось, точно умирал. Я чувствовал свою полную непригодность, бесполезность, беспомощность, когда наконец, выйдя из комнаты, отправился к себе отдохнуть. Я принял душ и лёг спать в семь часов. Проснувшись от кошмаров, я обнаружил, что снаружи было тихо. Меня же терзали мысли и тревога: я не понимал, что от меня требуется и чем я могу помочь, если что. В тот же день позже я снова поговорил с Шарон. Я спросил её, каковы шансы, что он ночью впадёт в кому, и что мне в таком случае делать. Шарон меня успокоила, сказав, что до комы ещё далеко. Затем она добавила на своём протяжном южном диалекте: «У него такие огромные запасы энергии. Эта последняя медитация… что ты! Он ещё не готов умереть. Он держит всё под полным контролем». Я сказал ей, что чувствую себя абсолютно беспомощным и постоянно живу в тревожном ожидании. Она улыбнулась и ответила, что существует предание, будто в последние годы своей жизни святые притягивают к себе людей, так и мы с Йогиней оказались притянутыми к Юджи в последние пару лет. Что бы это ни значило, но её слова утешали и, конечно, немного льстили.
