Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Обзор книги Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Предисловие редактора русского издания
Перевод книги с английского языка сделан на основе неизданного первоначального авторского варианта (где Юджи Кришнамурти показан куда более шокирующе), с использованием опубликованной издательством Non-duality press сокращённой версии, в которой некоторые моменты изложены более понятно. Материалы, не вошедшие в печатное английское издание, увеличили объём книги более чем на треть. Русскоязычному читателю предоставляется очень редкая возможность ознакомиться с честным описанием человеческого существа, которому действительно удалось выйти за рамки как обычного человека, так и святого — за пределы царства диктата мысли. «Вышедших за рамки» последователи и почитатели обычно снова в эти рамки запихивают в своём представлении, обрезая всё то, что в них не вписывается, и добавляя свои «духовные» фантазии. И в итоге получается нечто вполне благообразное — эдакий сахарный «петушок на палочке», — но уже далёкое от оригинала. Рамакришна, Рамана Махарши и многие другие не избежали подобной участи. Но в этой книге Юджи описывается таким, каким он действительно был в свои последние пять лет жизни, и потому она особенно ценна.
Константин КравчукВы пытаетесь представить меня религиозным деятелем, каковым я не являюсь. Вы не можете понять то самое важное, что я подчёркиваю. В том, что я говорю, нет никакого религиозного содержания, никакой мистической подоплёки. Человека нужно спасать от спасителей человечества! Религиозные деятели — они и себя обманывали, и всё человечество дурачили. Выбросьте их! Это и есть мужество, потому что оно здесь присутствует, — это не то мужество, которое практикуете вы.
Юджи Кришнамуртиgoner (сленг) — человек или предмет, которому невозможно помочь, который не может выздороветь или восстановиться. Чаще всего означает человека, который уже умер или стоит на пороге смерти.
(Словарь современного английского языка Collins)Юджи часто признавался в любви к американскому андеграундному сленгу. Он не раз вспоминал свою жизнь в Лондоне, когда, не имея ни копейки за душой, с «отсутствующей головой» на плечах, он ходил в Британскую библиотеку и сидел в кресле, где Карл Маркс написал свой «Капитал». Чтобы убить время, он часами читал словарь американского андеграундного сленга. «Goner» (пропащий / конченый человек) — одно из его любимых словечек, которым он называл людей, «вертевшихся» около него.
Факт в том, что вы не хотите быть свободными. Страх потерять то, что вы имеете, то, что вы знаете, — причина ваших проблем. Все эти терапии, все эти техники, религии или что-то иное лишь увековечивают агонию человека.
Юджи КришнамуртиПо дороге с Юджи Кришнамурти
«То, что я говорю, вы не должны понимать буквально. Столько проблем было создано людьми, понимающими мои слова буквально. Вы должны проверять каждое слово, каждую фразу, вы должны смотреть, имеет ли это какое-либо отношение к тому, как вы функционируете. Вы должны проверять, но возможности принять у вас нет — нравится вам это или нет, к сожалению, это факт. Записывая за мной, вы принесёте больше вреда, чем пользы. Видите ли, я нахожусь в очень трудном положении: я не могу помочь вам — что бы я ни говорил, это лишь вводит вас в заблуждение».
Юджи Кришнамурти, «Ошибка просветления»Юджи: Шум, производимый этой кофемашиной, будет для вас гораздо более полезным, чем то, что получится из этого так называемого интервью.
Интервьюер: Почему же?
Юджи: Потому что вы пытаетесь сделать что-то из того, что ничем не отличается от шума кофемашины, в которой кипит вода.
ГЛАВА 1
Утром 13 марта 2007 года я вышел из комнаты, в которой умирал Юджи. Переступив порог итальянского сада, я увидел, как косые лучи утреннего солнца пробивались сквозь листья растущей в центре пальмы. Позади меня, закрываясь, лязгнула дверь. Большие, во всю стену окна, задёрнутые тяжёлыми бордовыми шторами, не пропускали свет. Я провёл внутри рядом с ним почти восемь недель без перерыва. Это был третий и последний раз, когда он упал, занимаясь стиркой ранним утром 1 февраля. Левая нога, беспокоившая его два года, не выдержала, когда он поднимал ведро. В последующие недели, как и прежде, он упорно отказывался от медицинской помощи, только на этот раз выздоровления не наступало. Мы все сидели рядом с ним, наблюдая, как его лежащее на диване тело без малейшего сопротивления превращалось в тростинку.
Я знал, что никогда не увижу его снова, но до предела вымотанный обязанностями ночного сторожа и медсестры, не чувствовал ничего. Наша последняя встреча проходила в молчании — таково было условие посещения. Да это было и не важно: всё уже было сказано. После стольких лет, проведённых с ним, необычное стало обычным.
За три дня до этого, перед вторым и последним приездом Махеша, он предупредил меня: «Остались считанные дни, приятель». Прошло почти пять лет с тех пор, как я встретил его, и я всё думал, что должен сделать что-то особенное, сказать ему что-то, но ничего не выходило. Другие люди признавались ему в любви, открыто проявляя свою сердечность, а я большую часть времени не знал, что мне делать, и сдерживался, не желая показаться ещё большим дураком, чем уже был. Хотя, конечно, он прекрасно знал, о чём я думал и что чувствовал. Я ужасно устал, стараясь быть в потоке с этим человеческим вихрем, дувшим через мою жизнь в течение последних пяти лет, а теперь всё подходило к концу. Ветры стихали.
Махеш стоял на дороге, ожидая меня.
— Ну что? — Его зычный режиссёрский голос отогнал видение стоящей перед глазами картины финальной сцены.
— Всё. Он уже дал мне всё необходимое, чтобы я мог получить то, что мне нужно. Мне от него больше ничего не надо, это кажется глупым.
Но что-то нарастало внутри меня. Страх.
В течение последних недель он не раз, как бы шутя, предлагал мне значительную сумму денег за оказанную ему помощь — ношу, которую, по его собственным словам, он никогда бы не взвалил на себя в отношении кого бы то ни было. Он шутливо называл моё участие в его жизни «кайф доброделателя». Знакомые советовали мне взять деньги, и хотя я знал, что предложение было всего лишь одной из его шуток, это не мешало мне фантазировать на тему того, как бы я себя чувствовал, имей на руках столь кругленькую сумму. Всю жизнь я, как и другие, беспокоился о деньгах, но идея получить «фонд роботов»[1] была одновременно и заманчивой, и смехотворной. Он уже дал столько, что было не унести. Я, конечно, жадный, но не до такой степени.
Встреча с Юджи была просто подарком судьбы после бесконечной череды неудовлетворённости всем, что я видел. Наконец нашёлся кто-то, кто действительно имел то, что мне было нужно. И у него этого было в избытке. Он был этим. Это была поистине дикая природа в человеческой форме — бесстрашная, гармоничная и непредсказуемая. Встреча с ним была вздохом облегчения после вечности напряжения. Он подтвердил мои наихудшие опасения относительно всего и при этом являлся олицетворением самой жизни, бьющей прямо из источника.
Его слова иногда ставили в тупик, но его общество было пронзительным, словно звенящий в лесу колокольчик. Его присутствие уже само по себе было учением. Он был живым настолько тотально, что места для понимания не оставалось. Он был слишком скор для понимания.
Я больше чувствовал, чем понимал это с самого первого момента нашей встречи. Поначалу меня всё в нём поражало. Постепенно, по мере сближения с Юджи, мои страдания начали усиливаться, но я верил, что всё, что ни делается, к лучшему. Сомнения возникали, когда страдания становились невыносимыми, но это примерно как в хирургии: сначала чертовски больно, а только потом рана заживает. После встречи с ним всё изменилось до такой степени, что это изумляет меня по сей день. По какой-то причине я почти сразу смог сблизиться с ним, и с тех пор моя жизнь понеслась по пересечённой местности в непредсказуемых направлениях, как выскочившие из колеи сани. Он был ускорителем человеческих частиц.
ГЛАВА 2
«Моя личная история бесполезна: она не может служить образцом для кого бы то ни было, потому что ваша история уникальна в своём роде. У вас свои условия жизни, своё окружение, своё происхождение — у вас всё другое. Отличается каждое событие в вашей жизни».[2]
Я родился в католической семье в пригороде Средней Америки. Каждое воскресенье я неизменно ходил в церковь, а в остальные дни посещал церковно-приходскую школу. После восьми лет ношения обязательной униформы с рубашкой и галстуком я облегчённо вздохнул, перейдя в государственную среднюю школу. Полагаю, религия была своего рода социальной обязанностью, но в моей семье, казалось, все поголовно верили в бородатого дядьку на небесах. Для матери это было более важно, чем для отца, поскольку ему было достаточно подтверждения его тождественности и обещания небесного наследства. Он был стопроцентным ирландцем из Бостона и гордился этим. Когда мне было шестнадцать, мы переехали в престижный район на Восточном побережье. Переехали на моё счастье, поскольку на старом месте я уже начинал делать карьеру малолетнего преступника. Новое окружение заставило меня более полно осознать тот факт, что растущий средний класс оказывается зажатым между двумя реальностями — бедностью и богатством, словно в прослойке сэндвича. Казалось, мы постоянно стремились к одному берегу и отталкивались от другого. Как бы то ни было, пытаясь избежать пригородной скуки, я стал выпивать и употреблять наркотики, как любой обычный американский подросток, а также, скрываясь в мире литературы, читать Германа Гессе, Карлоса Кастанеду и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Винсент Ван Гог и Энди Уорхол натолкнули меня на мысль, что профессия художника может помочь мне вырваться из окраины. Главное было — не работать в офисе, как мой отец.
