За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином - Волошина Инна

— Кто ты? — первое, что она спросила, вглядываясь пристально мне в лицо.

— Я путешествую. И не желаю тебе зла. Пошевели рукой, думаю, что боль уже ушла.

Женщина подвигала болевшей рукой и улыбнулась.

— Боли нет. Благодарю тебя, путник.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Нет, не надо мне помощи. До дома я дойду сама. Если нам по пути, мы можем пойти вместе.

Мы вышли к дороге.

— В какую тебе сторону? — спросила женщина.

Я кивнул головой в сторону города.

— Мне тоже в город. Идём.

Какое-то время мы шли молча. Но всё же я не выдержал и спросил:

— Скажи, кто тебя преследует? Кого ты боишься?

— О чём ты говоришь, путник?

— Когда я нашёл тебя, ты бредила, кричала и умоляла оставить тебя в покое.

— А тебе что за дело до моей жизни? Ты есть и уйдёшь, не оставив после себя ни следочка…

— Может быть я смогу тебе помочь?

— Помочь? — усмехнулась она. — Чем и зачем?

— Разве нельзя помочь просто так?

— Откуда ты такой взялся? Здесь не бывает ни чего просто так. А тебе я не верю, хоть и не боюсь тебя. Прощай! — и женщина резко удалилась в сторону города.

Я был озадачен. Хотя, чему удивляться, если в этом мире рядом идут и добро и зло, сливаясь и переплетаясь. Мне стало странно от мысли: «Если б я жил здесь, потеряв доверие ко всем и всему? Это ужасно — не иметь доверия и потерять веру в людскую доброту и искренность…»

А вот несколько картин о стране Грёз. Они сказочны!

Я осмотрел ещё раз все свои работы. Потом убрал их, чтобы через несколько дней выставить их снова. Но уже на выставке… Я очень волновался за показ работ. Людей собралось много. Я ходил меж ними, теряясь в толпе. Мнения о работах были самые разные. Но выставка прошла удачно. Мои картины, кроме двух, на которых я оставил свой вензель, были взяты Синодом Духовного Образования в свою коллекцию. Так решило управление Синода.

— Николай, это успех! Поздравляю тебя! — поздравила меня Лига, бывшая среди зрителей.

— Благодарю, Лига.

— Я говорила, что тебе надо усиленно заниматься живописью. А ты же всё стоял на своём: поэзия твоё призвание и не более.

— Лига, я не изменил до сих пор своего мнения. Сейчас я работал для себя. Хотя знаешь, движим был внутренней силой, понуждающей меня рисовать. Но быть художником — нет. Моё призвание было и есть поэзия. Я не изменю Музе стиха.

— А что у тебя с работой?

— Пока вот был свободен. Путешествовал, рисовал. Теперь буду ждать распоряжений.

— Что ж, Николай, удачи тебе в работе. И не оставляй всё же живописи. Возвращайся к ней хоть изредка. Не обрывай, данного тебе Свыше!

— Благодарю тебя, Лига. Ты всегда была снисходительна ко мне и добра.

— Признательна за искренность, Николай. Прощай.

— Прощай, Лига.

Она слилась с уже редеющей толпой посетителей и исчезла совсем.

Вечером меня поздравили с успехом Óдин и Учитель. Мы весело провели время. Óдин остался у меня, а Учитель, сославшись на работу, покинул нас уже далеко за полночь.

Через месяц после выставки я получил сообщение из Банка Космоса, в котором говорилось о моём ученике и сроке начала работы.

Так был завершён ещё один этап в моей жизни. Конечно, условно. Так я определил это сам для себя, потому что с началом работы, в мою жизнь входило что-то новое, ранее неизвестное мне.

ГЛАВА 14

Работать с первым учеником было интересно. Это, как и при работе с Марком, был ещё почти ребёнок. Тоже девчушка лет десяти-двенадцати. То, что бывает впервой, долго, помнится. Но мне хочется рассказать об особом случае.

Путешествуя, я встретил Грея, которому по моему запросу был дан Учитель рисования. Вот таким же образом в ответ на чей-то запрос мне пришёл вызов на работу. Мой ученик жил в одном мире со мной. Когда я увидел его, мне издали бросилось в глаза что-то знакомое в посадке головы. Но я отбросил пришедшую мысль, что мы где-то встречались. Он подошёл ко мне в сопровождении Ведущего.

— Герман, это — твой Учитель. С этого момента ты в полном его подчинении, как был до этого в моём. Помни, что Учитель обо всём информировать будет меня. Желаю успеха. — И он ушёл, оставив нас одних. В его словах об Учителе открыто прозвучала угроза, что его я обо всём проинформирую.

И всё-таки в подростке, на вид лет семнадцати, было что-то знакомое. Даже имя! Мне казалось, что я его уже слышал. Юноша смотрел на меня открыто и доверчиво улыбался мне.

— Герман, права Учителя обязывают меня обо всём давать отчёт твоему Ведущему. Но я думаю, что сложностей в отношениях у нас не возникнет.

— Я буду во всём тебя слушаться. Ты добрый… Я вспомнил тебя сразу, как только увидел. Я всегда очень сильно хотел с тобой встретиться. Теперь ты — мой Учитель. Я счастлив!

— Герман, ты должно быть, изменился за время. Мне многое в тебе знакомо. Но я не помню, где мы с тобой встречались и когда?

— Много, очень много лет назад мы встретились у Врат, ведущих в этот мир. Ты тогда раздал всё съестное, что было в дорожной суме. Ты быстро вошёл во Врата, я знал, что ты добрый…

— Герман, а как же ты? — я мгновенно вспомнил тот день и его историю.

— Я ещё года два ждал, пока за мной придут. Совсем измаялся и разочаровался в себе. Думал, что мне так и придётся скитаться во веки вечные.

— Но всё обошлось. Тебе даже дали Учителя, Герман, это уже хорошо. Значит, ты не потерян для жизни. Ты живёшь и будешь жить.

— Ты добр ко мне, Учитель.

Мне было немного странно слышать такое обращение к себе. Как-то сразу же меж нами сложились доверительные отношения. Я не знал проблем с Германом. Помимо поэзии (я должен был развить в нём эту склонность), я ещё многому учил его сам от себя. Отсылая отчёты о происходящем Ведущему Германа, я не раз получал от него указания быть более строгим к нему, не позволять ничего лишнего. Меня коробило такое отношение к Герману. Он был чистым юношей, и не только в отношении со мной, в чём я не сомневался. Однажды я всё-таки решил вызвать его на откровенный разговор. За полгода, что мы были вместе, я не затрагивал события, которые могли причинить боль Герману.

— Герман, я не имею к тебе никаких нареканий. Для меня ты чист, а вот твой Ведущий требует быть к тебе строже…

— Он всегда со мной так поступал, — перебил меня Герман, — я для него убийца и не более… Он не хочет видеть во мне человека.

— Герман, не вини его. У твоего Ведущего цель — воспитать тебя. А у каждого свои методы работы. Главное, чтобы цель была достигнута.

— При этом можно не считаться даже со мной? С моими чувствами, да? — почти прокричал Герман.

— Не обижайся, Герман. Пойми, что очень часто через боль приходит очищение.

— Может быть… Но только ты за всё время видишь во мне человека, а не убийцу. А я-то ведь был оправдан! С меня была снята греховность поступка, хотя я и прошёл путь очищения не из лёгких, пойми, меня не клеймили, я чист, я оправдан! — и Герман протянул ко мне обе руки, широко разводя пальцы. — Видишь, они все целы…

— Не горячись, Герман, прошу тебя, не надо, — и я, подойдя к нему, сильно прижал юношу к себе, — успокойся, не надо, Герман. Ты ещё долго будешь работать со мной. За это время я постараюсь тебя научить очень многому из того, что знаю сам, и тому, что необходимо тебе.

— Благодарю, Учитель! — в глазах Германа, обращённых ко мне, светилась признательность и искренняя благодарность.

Обнимая юношу, я вспомнил Бена. Мне подумалось: то, что я не дал ему, я дам Герману. На этом наш разговор был окончен. Лишь спустя ещё несколько месяцев мы вернулись к разговору, начатому мною.

— Знаешь, Учитель, — как-то сам начал Герман, — я давно хотел поговорить с тобой, только всё не решался. А теперь мне кажется, что я могу свободно говорить о своём прошлом. Воспоминания уже не ранят меня так, как раньше.

— Я говорил тебе, что со временем у тебя изменится отношение ко всему окружению.