Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Когда я сказал своей Наин, она сказала: «Попроси Масто прийти в мой дом и поиграть на цитре здесь?. А он был таким скромным человеком, что пришел потрать на цитре для старой женщины, и он был счастлив, играя для нес, и я был так счастлив, что он пришел и не отказался. Я беспокоился, что он откажется.
И моя бабушка, моя Нани, старая женщина, неожиданно стала такой, как будто снова помолодела. Я видел то, что можно назвать преображением! Все больше и больше вслушиваясь в цитру, она становилась моложе и моложе. Я видел, как произошло чудо. К тому моменту, как Масто закончил играть на своей цитре, она неожиданно снова стала старой.
Я сказал: «Это не хорошо, Нани. По крайней мере, дай Масто взглянуть на то, что музыка может сделать с таким человеком как ты».
Она сказала: «Это не в моих руках. Если это происходит, это происходит. Если это не происходит, это не происходит, ничего нельзя с этим поделать. Я знаю, что Масто поймет».
Масто сказал: «Я понимаю».
Но то, что я увидел, было просто невероятно. Я вновь и вновь моргал, чтобы понять не сон ли это, или, в самом деле, я вижу, как ее молодость возвращается к ней обратно. Даже сегодня я не могу поверить, что это было всего лишь мое воображение. Возможно тогда… но сегодня у меня совершенно нет никакого воображения. Я вижу все так, как действительно есть.
Масто оставался неизвестным для мира из-за того, что никогда не хотел быть среди толпы. И в то мгновение, когда его долг по отношению ко мне, то что он обещал Пагал Бабе, был исполнен, он исчез в Гималаях.
Гималаи… само слово просто означает «дом льда». Ученые говорят, что если лед Гималаев когда-нибудь растает, тогда в мире действительно будет потоп. Это будет всемирный потоп, уровень воды в океанах поднимется на двенадцать метров. Поэтому имя правильное: Гималаи (Хималая). «Хим» означает «лед», «алая» означает дом.
Существуют сотни вершин с вечными снегами, которые никогда не таяли… и тишина, которая окружает их, недвижимая атмосфера… Они не только стары, здесь есть странная теплота, потому что тысячи людей бесконечной глубины пришли сюда с огромной медитативностью, с безграничной любовью, молитвой и пением.
Гималаи — это редкая вещь. Альпы по сравнению с ними просто дети. Швейцария прекрасна, и большей частью из-за того, что там доступны все удобства. По я не могу забыть тихие ночи в Гималаях: звезды вверху и никого вокруг.
Я хочу раствориться там, как Масто. Я могу понять его, и не будет сюрпризом, если однажды я исчезну. Гималаи намного больше, чем Индия. Индии принадлежит только часть их, другая часть принадлежит Непалу, еще часть Бирме, еще — Пакистану - тысячи миль чистоты, только чистоты. С другой стороны есть Россия, Тибет, Монголия, Китай; у всех у них есть часть Гималаев.
Не будет сюрпризом, если однажды я исчезну только для того, чтобы лежать рядом с прекрасной скалой и больше не находиться в теле. Невозможно найти лучшего места, чтобы покинуть тело по я могу и не сделать этого, вы знаете меня. Я остаюсь непредсказуемым, как всегда, даже в смерти. Возможно, Масто хотел уйти раньше и просто исполнял последнее задание, данное ему его гуру, Пагал Бабой. Он столько сделал для меня, сложно даже перечислить это. Он познакомил меня с людьми, чтобы, когда мне понадобятся деньги, я бы сказал им об этом, и деньги бы появились. Я спросил Масто: «Они не спросят зачем?»
Он сказал: «Не беспокойся об этом. Я уже ответил на все их вопросы. Но они трусливы, они могу дать тебе свои деньги, но они не могут дать тебе свои сердца, поэтому не проси об этом».
Я сказал: «Я никогда ни у кого не прошу ничьего сердца, этого нельзя попросить. Или вы просто обнаруживаете, что его нет, или оно есть. Поэтому я не буду ни о чем просить утих людей за исключением денег, и это только когда понадобится».
И он познакомил меня со многими людьми, которые всегда оставались безымянными, но когда бы мне ни понадобились деньги, они появлялись. Когда я был в Джабалпуре, где я работал и учился в университете более девяти лет, деньги приходили. Люди удивлялись, потому что моя зарплата не была очень большой. Они не могли поверить, как я мог ездить на такой прекрасной машине, жить в прекрасном доме с обширным зеленым садом. И в тот день, когда кто-то спросил как такая прекрасная машина… в тот день появилось еще две. Было три машины и негде было их держать.
Деньги всегда приходили. Масто сделал все приготовления. Хотя у меня ничего нет, денег нет, все само как-то образуется.
Масто… тяжело прощаться с тобой, по простой причине, что я не верю, что тебя больше нет. Ты продолжаешь существовать. Возможно, я не увижу тебя больше, это не важно. Я столько видел тебя, сам твой аромат стал частью меня. Но что касается тебя, где-то в этой истории я должен поставить точку. Это тяжело, это причиняет боль… прости меня за это.
БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Сегодня утром я очень резко попрощался с Масто, и это чувство осталось у меня на целый день. Так просто не может быть сделано, по крайней мере, в этом случае. Это напоминает мне то время, когда я пошел в колледж и покинул свою Нани, после стольких лет вместе.
С тех пор, как умер мой дедушка и оставил се, в ее жизни не было никого, за исключением меня. Для нее это было нелегко. Это было нелегко и для меня. Меня никто не держал в деревне кроме нее. Я вижу тот день: ранее утро это было прекрасное зимнее утро, и люди из деревни собрались.
Даже сегодня, в тех частях центральной Индии все несовременно, они отстали, по крайней мере, на две тысячи лет. Ни у кого нет дел. Кажется, что у всех достаточно времени для того, чтобы бездельничать. Я действительно имею в виду, что каждый — бездельник. Я просто имею в виду точное значение, не те ассоциации, которые возникли в связи с этим
словом. Так что все «бездельники» были здесь. Пожалуйста, напишите слово в кавычках, чтобы никто не понял неправильно.
Там была вся моя семья, это была большая толпа. Они пришли, потому что они должны были прийти, иначе я не видел бы смысла в том, чтобы видеть их лица, которые для меня как тогда, так и сейчас, оставались просто именами. Но там был мой бедный отец, моя мать была там, мои младшие братья и сестры были там, и все они по-настоящему плакали.
Даже мой отец плакал. Я никогда не видел его в слезах, ни раньше, ни позже. А я не умирал, просто уходил за сотни миль. И это было из-за того, что я собирался уйти всего лишь на четыре года, чтобы получить степень бакалавра. А если бы я решил и никто не знает — остаться еще на два года для степени магистра? Потом еще на два года для Доктора Философии?
Это была бы долгая разлука. Возможно, к тому времени, кто знает, многих из них не было бы в этом мире. Но я беспокоился только о моей Нани, потому что мой отец и моя мать так долго жили без меня, когда я был маленький. Теперь я мог жить сам, я мог сам помогать себе, я не нуждался ни в чьей помощи.
Но моя Нани… я вижу утреннее солнце, теплое солнце, толпу, моего отца, мою мать. Я прикоснулся к ногам моей Нани и сказал: «Не беспокойся. Когда бы ты ни позвонила, я немедленно приеду. И не думай, что я уезжаю далеко: это всего лишь сотня миль, всего три часа на поезде».
В те дни самый скорый поезд не останавливался в этой бедной деревушке, иначе путешествие заняло бы два часа. Теперь он там останавливается, но теперь не имеет значения, останавливается ли он или нет.
Я сказал ей: «Я приеду. Восемьдесят или сто миль ничего не значат».
Она сказала: «Я знаю и не беспокоюсь».
Она пыталась держаться собранней, как только могла, но я видел, как в глазах ее появлялись слезы. Это было мгновение, когда я повернулся и пошел на станцию. Я не оглянулся, когда завернул за угол. Я знал, что если я оглянусь, или она расплачется, и тогда я никогда не уеду в колледж, или если она не расплачется, то умрет, просто перестанет дышать. Я столько значил для нее. Все ее существование было вокруг меня: моя одежда, мои игрушки, моя кровать, мои простыни, высь день…
Я обычно говорил ей: «Нани, ты сумасшедшая. Двадцать четыре часа в день ты что-то делаешь для меня, для того, кто никогда ничего для тебя не сделал».
Она говорила: «Ты уже сделал это».
Я не знаю, что это означало, а сейчас уже нельзя ее спросить об этом. По то, как она сказала: «Ты уже сделал это» было так сильно, с такой энергией, что поняли ли вы это или нет, нас захватывала эта энергия. Даже сейчас, когда я вспоминаю это, эта энергия захватывает меня.
Позже я узнал, что когда я завернул за угол, все удивились: «Что это за мальчик? Он даже не оглянулся…»
А моя Нани очень гордилась, она сказала им: «Да, он мой мальчик. Я знала, что он не оглянется, и не только на этом углу, он никогда не будет оглядываться. И я также горжусь, что он понял свою бедную Нани, зная, что если он оглянется, то я расплачусь, а он никогда не хотел этого. Он прекрасно знал, лучше, чем я, что если я расплачусь, он никогда не сможет уйти. Не из-за меня, но из-за его любви ко мне. Он остался бы здесь на всю свою жизнь только, чтобы я не причитала и не плакала».
