Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
В этот раз он чаще выбирался на прогулку под предлогом визита к молодой женщине, родившей ребёнка преждевременно. Он ответил отказом на её просьбу принести ребёнка к нему или прийти без него. Вместо этого он сам ходил к ней. Каждый раз, завидев его на пороге, она лила слёзы радости. Он предсказал, что когда-нибудь ребёнок будет великим музыкантом.
Спускаясь по ступенькам в их доме, он немного споткнулся, а у меня сердце ушло в пятки. В этом году он приехал позже обычного: на дворе стоял март, и в Бангалоре становилось очень жарко. Однажды, когда до моего отлёта оставалось не так много времени, я проснулся в слезах. Я подумал о том, что случится, если он упадёт, а меня не окажется рядом, и тут же принял решение сдать билет.
Мы с Йогиней поселились в расположенном у кольцевой дороги новом отеле с комнатами замысловатой формы. Номер, который мы заняли, по счастью, находился в конце коридора, и шум дороги в нём был не слишком слышен. Йогиня постоянно и безуспешно ходила к портному за своей новой одёжкой. Доходило до смешного. У индийцев есть анекдот на эту тему. Молодой человек заказывает портному сшить рубашку, а на следующий день его сажают в тюрьму. Отсидев два года, он первым делом направляется к портному за рубашкой. А тот ему отвечает: «Извините, сэр, она будет готова завтра». Вот что-то типа того. Но она ничего не могла с этим поделать, так же как я не мог перестать строчить или рисовать мои «ужасные» картины. Нам всем нужно было чем-то заниматься. Каждое утро, сокращая путь и стараясь избежать кольцевой дороги, мы шли «на работу» напрямик: через минное поле мусора и грязи — мы так и не смогли до конца к этому привыкнуть.
Юджи хотел увезти куда-нибудь гостей, чтобы Сугуна могла исполнить церемонии, связанные с рождением внука, поэтому было решено навестить друзей в Ченнае. В полдень, под палящим солнцем мы появились у них. Как приятно было ступить ногами на прохладный мраморный пол! Жаркое дыхание ветерка покачивало висячее кресло на веранде, где устроился хрупкий, похожий на школьника Юджи. У него снова пропадал голос.
— Не говорите мне, что у меня простуда! Вы все — испуганные цыплята!
Он кашлял, но продолжал разговаривать, когда днём приехали новые люди из Тируваннамалая. Пожилой француз сказал, что чувствует, как в присутствии Юджи у него поднимается кундалини. Юджи, конечно же, от всего открестился.
— Я не вижу никакой кундалини! Где возникает вопрос о кундалини?
Он говорил до тех пор, пока голос не стал скрипеть, как несмазанное колесо. Появился Махеш и спровоцировал его на бунт. Махеш работал над статьёй для индийской газеты, и потому разговор пошёл о политике. В Индию собирался приехать Джордж Буш, мнение о котором у Юджи было однозначным:
— Он приезжает, чтобы поиметь индийцев!
Раскачиваясь в кресле, как скучающий ребёнок, он точно и по сути отвечал на все вопросы Махеша. Как всегда, Махеш разразился гневной тирадой, и вскоре они уже орали друг на друга, несмотря на хрипоту Юджи. В последнее время, говоря о Юджи, Махеш использовал выражение «повелитель историй», имея в виду человека, который не выступает на авансцене, не является героем повествований, но даёт подпитку всей индустрии развлечений. Переживая за голос Юджи, я забыл и о себе, и о серьёзности ситуации и вклинился в разговор. Когда Махеш спросил его, что может сделать Индия, чтобы достичь такого же могущества, каким обладает нынче Китай, я сказал ему с сарказмом в голосе:
— Как он может отвечать за всех людей?
Юджи выпрыгнул из своего висячего кресла, с быстротой молнии подошёл ко мне и трижды сильно ударил меня по лицу.
— Заткнись, ты, грязный ублюдок! Держи свой большой рот на замке!
Мне хотелось исчезнуть. Я моментально покраснел. Он сел назад, тут же вернулся к разговору, а я стоял весь в поту, переживая собственную глупость. Он столько раз бил меня до этого, что, казалось бы, ещё одна пощёчина ничего не значит. Но на этот раз она несла в себе совершенно определённый смысл: «Никогда и ни за что на свете не вмешивайся в то, что происходит между ним и кем-либо ещё». В течение нескольких минут я размышлял о том, чтобы уехать следующим поездом, автобусом, улететь на самолёте. Для него всё закончилось в одну секунду, а я ещё какое-то время сильно вибрировал.
Однажды поздно вечером, уже после того, как он ушёл к себе, приходила женщина. Утром наши хозяева сообщили ему об этом, и он тут же отправился в Ауровиль, чтобы встретиться с ней. Всю дорогу до её симпатичного маленького домика, где Кореянка приготовила для нас обед, он прошёл пешком. Он получал удовольствие, общаясь с разными людьми, и даже заметил, что за дверью спряталась какая-то женщина, которая не хочет выходить. Хозяйка удивилась, что он узнал про неё.
Через несколько дней, проведённых в Ченнае, мы вернулись в Бангалор. Сугуна совершила все обязательные церемонии, и дом снова был свободен.
*В Бангалоре Юджи пригрозил уехать, если возникнет такой же бедлам, как в прошлый раз. Он, правда, забыл упомянуть, что в прошлый раз бедламом дирижировал именно он.
— Если вы будете продолжать рассказывать людям, что я здесь, я уеду! Я не собираюсь снова вариться в этой каше!
Но было слишком поздно: слух уже пошёл, и с каждым днём всё больше и больше людей звонило, желая увидеться с ним. В конце концов комната стала наполняться людьми, как прежде.
Мы продолжали много путешествовать, и, несмотря на страшную жару, он всегда выбирал машину Маджора, хотя в ней не было кондиционера. Сколько бы ни предлагал ему другой его друг свою машину с кондиционером, он неизменно отказывался. Юджи отстаивал свою точку зрения на то, что необходимость в охлаждении воздуха является просто психологическим вздором. Естественно, мы попадали в пробки, и чтобы не дышать загрязнённым воздухом, он не открывал окна. Салон автомобиля превращался в душегубку, и дважды после таких поездок он практически терял сознание. Только после этого он смягчился и пересел в другую машину, но с условием, что за рулём будет Маджор. Он был очень преданным.
Хотя Юджи был не слишком известен в Индии, поскольку отказывался продвигать себя или читать лекции, его часто цитировали в прессе — ситуация, которую невозможно представить на Западе. Там он всегда оставался в тени.
Я пришёл к выводу, что Джидду Кришнамурти был лжецом, поддерживавшим свой фальшивый образ в обществе, но факт остаётся фактом: Юджи, по его собственным словам, следовал за этим человеком более двадцати лет. Сейчас я был привязан к Юджи гораздо больше, чем когда-либо к Джидду Кришнамурти. Мои представления о том, что связывало Юджи и Джидду Кришнамурти вплоть до момента «катастрофы», с течением времени менялись. В моём чёрно-белом отрицании Джидду Кришнамурти как абсолютного лжеца появились серые полутона. Уже один тот факт, что и дня не проходило без упоминания его имени, говорило о чём-то таком, что я до конца ещё не понимал. Он продолжал кормить меня сахаром, «подслащивая» мою жизнь, горечь которой, казалось, то и дело хватала меня за горло своими стальными конечностями. Сначала я думал, что он предлагает мне «ощутить вкус» сахара по аналогии со сладостью просветления. Он часто говорил о человеке, который видел сахар, но никогда не пробовал его на вкус. Однако чем более безнадёжной становилась эта затея, сахар приобретал более конкретное земное значение. Он указывал мне на необходимость смягчения моего взгляда на жизнь и людей в ней. «Лжец заставит тебя чувствовать себя хорошо, по крайней мере, на время, уверяя тебя, предлагая тебе удовольствие, а искренний человек сделает тебя несчастным». Отсроченный эффект длительного времени, проведённого в его обществе, стал с некоторых пор проявляться как проблески умиротворения и счастья, не сравнимые ни с чем, испытываемым мной раньше. Интенсивность наших взаимодействий по большей части не давала возможности замечать этого в моменте.
На этот раз он определённо умерил пыл в песнях и плясках, но атмосферу полного абсурда, тем не менее, создал — хотя и другим способом. Он говорил, говорил, говорил, говорил — бесконечно. Он выбил почву из-под ног у всех, опереться хоть на что-либо привычное не было никакой возможности: он отменил все правила обычного общения, врываясь в коллективный разум своими огненными и точными насмешками.
Он максимально преувеличивал и обыгрывал истории из книги о разоблачениях гуру. Рассказывая их, он улыбался. Я иногда думал, не отвращение ли к уму и всем его путям заставило его сдаться и поднять всё на смех. Его методы возникли как следствие его способа функционирования. Он получал информацию, перерабатывал её, пропуская через ясность, в которой жил. Мы — все остальные — были потеряны, а он, пребывая в сознании «незнания», потерянным не был. А возможно, он потерялся сильнее всех и был счастлив от этого. Всё, что может быть обнаруженным, имеет свои пределы. Он непосредственно видел то, что находилось перед ним, и его «электрический глаз» автоматически вычислял лживость.
