Секс и судьба - Хавьер Шико
Клаудио смиренно принял его ссылки и настоял на том факте, что тот ещё молод и не должен сопротивляться советам Торреса-отца, а хорошенько подумать, поскольку свадьба, всё равно с кем, требовала свободы, осознанности… Он сформулировал свои наблюдения такие же утешительные, как и разумные, внутренне успокаивая его и проясняя понимание поведения его отца, что Жильберто изменил своё решение, слыша столь неожиданную мягкость со стороны Клаудио. Ему казалось, что перед ним другой Ногейра, более пожилой, более дружественный… Взволнованный, он поблагодарил его и попросил не оставлять его. Сейчас он чувствовал себя одиноким. Его отец был добрым, великодушным, но он был деловым человеком, с головой, полной идей. Ему нужен был кто-нибудь, кто вдохновлял бы его, протянул бы ему руку помощи. Он хотел бы увидеться с Клаудио, послушать его как-нибудь ещё.
Он вдруг почувствовал, что тот говорил со слезами в голосе, благодаря за его уважение к нему. Это вдохнуло в него новое доверие в этого человека, с которым они несколько дней назад составили неподобающее соглашение.
Ногейра сдержанно спросил его о Марсии. Удалившись в Петрополис, его супруга должна была оставить ему номер телефона. Жильберто подтвердил это. Перед тем, как отправиться в путешествие, «донна» Марсия попросила его присматривать за Мариной. Если состояние малышки ухудшится, пусть он сразу же позвонит ей. И выразив эту просьбу, она поручила ему, а не своему мужу, исполнение этой задачи, поскольку муж задерживался в больнице.
Получив эту информацию, Клаудио ещё раз поблагодарил его и положил трубку телефона на место. Затем он предался размышлениям. Судя по тону разговора, парень сильно изменился. Во всём, что он говорил, он старательно взвешивал слова и казался слегка церемонным и разочарованным. И что он хотел сказать этими двумя словами «определённые вещи»? Он, Ногейра, чувствовал себя обновлённым. Но глубину его великого преобразования составлял опыт прошлого. Он знал, что его дочь рисковала в опасной двойной игре любовной авантюры, и был уверен, что должно было случиться нечто весьма серьёзное. Он был достаточно зрелым, чтобы сомневаться, что отец или сын застали друг друга в неприятном очевидном проступке. Отсюда он вывел, что девушка растерялась, впала в уныние, как человек, который смог сквозь всё это убежать от себя. Клаудио подумал о ней, и его охватила жалость. В конечно счёте, он стал верующим не для того, чтобы осуждать. Он хотел понимать, служить. Он знал теперь, что одержание провоцирует трагедии. И он сам, который никогда не помогал своей дочери в создании внутренней жизни, не мог жаловаться. Он думал, размышлял, и после десяти часов вечера позвонил своей супруге.
«Донна» Марсия подошла к телефону.
Она объяснила, что сейчас отдыхает в компании своих подружек. Узнав о смерти Мариты, она призналась ему, что почувствовала облегчение. Она не желала бы видеть её выжившей, такой изуродованной, как она её видела. Затем она сделала несколько неуместных замечаний, словно в шутку.
По интонации, с которой она выражала свои мысли, её супруг почувствовал, что она проживает один из самых несчастных дней: сарказм бил из каждого слога, очевидным было её раздражение.
Клаудио скромно умолк и извинился. Он не хотел прерывать её экскурсию. Но он не мог найти покой, думая о своей больной дочери. Если возможно, пусть она укажет ему кратчайший путь, чтобы посетить её как можно раньше. Он спросил у неё имена её друзей-врачей, надеясь узнать их мнение.
Его слова текли из телефонной трубки настолько мягко, что его собеседница сменила тон. Она смягчилась, объяснив ему, что ей нужно спросить у подруг кое-какую дополнительную информацию. Пусть он подождёт минутку.
Через несколько мгновений она вернулась и сказала, что вернётся в Рио на следующее утро, и они смогут побеседовать. У неё есть «определённые» темы для обсуждения с ним, но она предпочла бы поговорить наедине. Пусть он дождётся её во Фламенго, она приедет рано на автомобиле, с единственной целью увидеться с ним до того, как вернётся в горный отель, где она отдыхает.
И действительно, на следующий день, до девяти часов утра, немногим позднее получения «донной» Хустой задач по уборке дома, банкир уже встречал супругу.
«Донна» Марсия, казалось, вернулась из другой страны, излучая улыбки. Её волосы, уложенные в эксцентричную причёску, придавали ей грации, делая её совершенно молодой. Её макияж сочетался с розовым цветом её нового костюма. Она стояла на тонких и высоких каблуках с гибкостью молодого лебедя, беззаботно летящего над полем. Она вся была в разноцветье и благоухала дорогими духами.
Но человеческий цветок, в который преобразилась она, не скрывал от моих глаз лярв, пожиравших её. «Донну» Марсию поддерживал целый двор развоплощённых вампиров, изменявших её рассудок.
Даже мне, привыкшему видеть её трудной женщиной, находящейся на том месте, на которое указывали ей условности, она казалась неузнаваемой. Её голос обрёл металлический отзвук, её взгляд стал более холодным.
У входа она поприветствовала своего мужа и «донну» Хусту эффектным жестом любезной покровительницы.
Ногейра был вне себя от удивления. Он не понимал. Они в доме перенесли испытание смертью дочери, в то время, как другая дочь страдала в больнице… С другой стороны, Марсия по телефону заявила, что она утомлена. Каким образом она присоединилась к столь праздничной экскурсии? Инстинктивно, он вспомнил Жильберто, озабоченного «определёнными вещами», а тут собственная супруга пообещала «определённые темы», и, полный опасений, он спросил себя, какие тайные события скрывало её сердце…
Вновь прибывшая села, скрестив ноги с непринуждённостью молодости, и сразу же приступила к тому, что её сюда привело.
Ногейра спросил у неё новости о Марине.
Явно заинтересованная другими проблемами, «донна» Марсия как могла описала историю с недугом, указала психиатра, занимавшегося её случаем, намекнула на комфорт, которым её дочь окружена в центре здоровья, и рассыпалась в похвалах щедрости господина Торреса, который не поскупился на расходы, лишь бы она себя ни в чём не ограничивала. Она очень подробно прокомментировала благородство вдовца «донны» Беатрисы, чьё величие души она только сейчас начинала понимать, с энтузиазмом сказала она. И наконец, она предложила ряд мер, согласно которым малышку переведут в психиатрическую больницу в Сан-Пауло, где она будет в течение нескольких месяцев проходить предписанный ей курс лечения. Достаточно будет того, что он, Клаудио, даст своё согласие. Как выражение благодарности от предприятия, за услуги, оказанные Мариной, Немезио возьмёт все расходы по её пребыванию в больнице и лечению на себя.
Клаудио скромно выслушал и ответил, что ситуация, возможно, не так уж и серьёзна, и что слова «несколько месяцев» его настораживают. Он думает, что, сочетая лечение тела и лечением души, их дочь сможет выздороветь намного быстрей. Он аргументировал логически, говоря без притворства, что не может покинуть её, подчёркивая, что защита деньгами действительно много значит, особенно в эти мгновения, когда уход, необходимый для Мариты, значительно сократил их сбережения, но он считает, что его больная дочь нуждается в их нежности и преданности.
Выложив эти здравомыслящие рассуждения, которые собеседница слушала в смятении, он поднял на неё умоляющие глаза и с достоинством пригласил её обнять в нём новое существование, жизнь в гармонии и взаимном созидании. Он искренне доверил ей все свои новые идеи, которые он выработал в течение эти дней борьбы, из которых он вышел преображённым. Его сердце было открыто, он стал спиритом-христианином. Он ощущал в себе другого человека. Он объяснил, что между ним и прошлым встала вера, словно световой барьер. Сегодня он желал благословения домашнего очага, спокойствия семьи… Он обязался принять правильное поведение, он станет ей верным лояльным спутником. Он не будет стараться противостоять её мыслям и идеям, наоборот, он хочет показать, как он её любит… Он сказал её, что молится со вчерашнего дня, прося у Иисуса вдохновения, чтобы он мог открыться перед ней, чтобы она, Марсия, его простила и поняла… Бог дарует ему будущее. Он раскаялся в своих ошибках и готов свидетельствовать ей своё счастье, свою любовь…
