Секс и судьба - Хавьер Шико
Но жена резко встала, опершись руками о свой пояс, в насмешливом взрыве хохота, и сказала с издёвкой:
— Да, сударь! В старости дьявол преображается в отшельника!… Одна и та же история!…
И добавила насмешливым тоном:
— Только этого мне не хватало! Ты спирит!… Я сразу же поняла это!… Готова поклясться, что уже в больнице ты присоединился к этому идиотизму. Эта манера говорить, когда мы с Немезио были там, манера обращаться с Маритой!… Скажи-ка, неужели ты настолько загипнотизирован?!…
Её муж, лишившись надежды, которую он питал, помириться с женой и жить уважаемым семейным очагом и в вере, откровенно обидевшись, возразил:
— А ты что, знакома со Спиритизмом?
Одержимая, в состоянии ума человека, который старается выбраться из колеи, надоевшей за долгое время езды по ней, чтобы отправиться по другой дороге, Марсия иронично ответила:
— Да, конечно, я знакома с ним! Когда умерла Араселия, я оказалась в компании подруг и хотела поговорить об этом, но в конечном счёте отказалась. Спиритизм — это движение людей, которые посадить собак на скамейку и срывать звёзды, как будто речь идёт об апельсинах!… Глупости! Все мы, живущие на Земле, негодяи!… Я одна из них, ты тоже один из них, и другие тоже!… Спириты мне представляются собаками, желающими усесться в кресло фальшивой добродетели. Банда простофиль! Надо уметь беречь ноги на земле …
— Я так не думаю…
— Что ж, если ты думаешь по-другому, и если то, что ты говоришь, правда, то очень жаль, что твоё преображение пришло так поздно!… Я приехала из Петрополиса сказать тебе, что между нами всё кончено… Теперь, старина, занимайся своей жизнью сам, а я уж как-нибудь выкручусь…
И она продолжала, ссылаясь на то, что после долгих лет страданий в этих апартаментах, которые она назвала «моя клетка», она будет вить себе истинное гнёздышко. Вот только подождёт, пока состояние Марины улучшится, чтобы развестись. Если он, Клаудио, не согласен, пусть выбирает свой путь. Она заявила, что ей всё опротивело. Она хочет свободы, отдыха, расстояний…
С грустью Ногейра слушал всё это.
Он мысленно перебрал все наставления Агостиньо и Саломона, он подумал о Марите, восстановил в своей памяти прочитанные тексты. Да, про себя отметил он, этот разрушенный брак — его творение. Он пожинает то, что посеял: одна дочь умерла, другая больна, и супруга одержима… Поле терновника для того, кто его посеял. Он посмотрел на Марсию, упорную в сарказме, и признал, что оба они подобны терпящим кораблекрушение в путешествии по миру, с одной лишь разницей в том, что он согласился на приют в спасительной лодке веры, тогда как она предпочитает погружение в неизвестное. В эти несколько горьких минут он терпеливо слушал её насмешки, пока «бывший мужчина» не восстал в нём.
Невозможно выносить столько оскорблений, сказал он себе. Восстановительное учение, которое он изучал, не предназначается для того, чтобы создавать недостойных людей. Это учение понимания и благожелательности, а также учение о чистоте и респектабельности. Он не считал, что заслужил столько оскорблений, чтобы не возмутиться; и он возмутился. Он хотел действовать, взорваться, ударить её… Но в тот момент, когда он захотел поднять правую руку, в нём внезапно проснулось понятие ответственности…Он вспомнил больницу и вновь увидел в своём воображении ледяную маленькую ручку в жесте прощения, в момент прощания… Покорные и холодные пальцы его развоплощённой дочери были в его руке, напоминая ему, что он должен прощать, чтобы и его простили… Внезапный покой овладел его сердцем, и на лице его выступили обильные слёзы…
Марсия повеселилась, подчеркнув, что больше не сделает ошибки и не выберет в мужья такого неженку, ставшего трусом и нытиком. Она заявила, что после такого зрелища трусости она не будет ждать выздоровления Марины. Она предпримет свои меры. Ей больше нечего делать в этом доме. Позвав «донну» Хусту, она грозно предупредила её, что пошлёт за вещами, чтобы перевезти их к Сельме, её подруге детства, которая живёт в Лапе. И рыча, в холерическом состоянии, она хлопнула дверью за собой, не сказав более ни слова своему супругу, оставшемуся в гостиной, раздавленного страданием.
Ногейра пробыл дома несколько часов, чтобы прийти в себя. После обеда он поехал на встречу с Саломоном в Копакабану. Увидев его, он почувствовал себя спокойным. Они какой-то момент говорили, прежде чем позвонить из аптеки психиатру, о котором говорила его супруга.
Специалист вежливо выслушал его. Да, он постарается принять все меры, чтобы позволить ему завтра увидеться с дочерью. Клаудио поблагодарил его и, закончив короткий телефонный разговор, попросил у Саломона одну минуту для личной беседы. Получив согласие, он попросил своего друга помочь ему в молитве во имя его второй дочери, которая, как он думал, стала жертвой одержания, кратко изложив суть проблемы.
Саломон успокоил его. У него есть много друзей, занимающихся снятием одержания. Он попросит у них помощи благодетелей, которые руководят с духовного плана этими работами. В свою очередь, он тоже займётся этим случаем, облечённый самым большим доверием, какое только может быть. Отметив, что сердце отца Марины измучено тревогой, что лицо его измождено, он пригласил Ногейру выпить кофе, и они, сидя в укромном спокойном уголке, обменивались доверительными мыслями, наблюдениями, надеждами и проектами. Она вместе займутся духовной деятельностью, они будут братьями по труду, идеальными братьями.
С облегчением Ногейра уехал во Фламенго, и следующим утром был уже на своём посту в Ботафого.
В назначенное время он вошёл в комнату, куда привели Марину.
Его охватила печаль, когда он констатировал её угнетённое состояние. Она похудела, её лицо изменилось. Внешне она казалась безумной, но сквозь глаза проглядывала её душа.
Я держал её на своих руках, но самые сильные эмоции захлестнули меня, когда я увидел рядом Морейру, прилагавшего все усилия в исполнении того, что обещал.
Пока друг, выполнявший роль санитара, по-братски принимал меня, девушка повисла у отца на шее, заливаясь горючими слезами.
Они присели на скамью.
Медсестра оставила их одних, и Марина спросила, где её мать. Почему она не пришла, почему она презирает её? Почему? Почему?
Ногейра стал утешать её, и дела это так, что малышка в изумлении обрела больше ясности в мышлении. Её отец обращался к ней тоном, которого она никогда от него не слышала. Он затрагивал самые потайные струны её души, принося покой, помощь… Он говорил о силах, которые большинство людей не в состоянии воспринимать, он ссылался на развоплощённые Разумные существа, которые притягиваются к расстроенным людям, усиливая их недуги и расстройства. Он убедил её следовать медицинским предписаниям, проинформировал её о том, что инициирован в радостях молитвы с момента несчастного случая, забравшего у них Мариту, о развоплощении которой он осторожно рассказал ей. В нужный момент он передаст ей наставления, которые получил от своих друзей, наставления, касающиеся перевоплощения, обновительного страдания, снятия одержания и духовного обмена. Они будут изучать всё это вместе, и он сочувственно добавил: «Даже если Марсия не хочет этого». Пусть она будет терпелива, спокойна, внушая доверие тем, кто её лечит. Она может сказать ему, обновлённому в вере отцу, что её больше всего беспокоит. Он здесь для того, чтобы придать ей мужества, чтобы понять её. Пусть она доверится ему, чтобы он знал, с чего начинать. Пусть она ничего не скрывает от него и ничего не боится. Он хочет видеть её здоровой и счастливой. Из его рта выходили слова, пропитанные такой нежностью, и освещённые такой любовью, что она свернулась калачиком у него на груди с большей почтительностью, и походила на того, кто цепляется за корень дерева, ниспосланный Провидением, в то время как сам соскальзывает к финальному падению… Она спросила отца, случалось ли ему слышать странные голоса, видел ли он тени, которых никто не видит. Клаудио погладил её, уверяя, что объяснит её подобные феномены, как только она поправится, настаивая, впрочем, на том, чтобы она помогла ему в той информации, в которой он нуждается, чтобы дать ей необходимую поддержку.
