И Калышева - Основы истинной науки - I
Чистый идеализм может быть назван непосредственной ступенью, ведущей к правильному пониманию учения Церкви. Уллих признаёт учение Церкви высшей формой человеческих познаний и называет его наукой всех наук, или философией всех философий, и как мы увидим ниже, он имеет на то полное и несомненное право.
Разбирая все появившиеся в четвёртый период формы философии, можно подвести их совершенно под одну с этими формами рубрику, и высокая учёность XVII и XVIII столетий не прибавила ни одной новой формы суждения.
VI. Шестое сходство второго периода с четвёртым - является тождественность окончательных выводов, до которых довели труды всех великих учёных обоих периодов.
Второй период создал философию, четвёртый её развил. Но в четвёртом, как и во втором, труды великих учёных шли независимо от того, как понимали их второстепенные, третьестепенные учёные, профессора, учителя и наконец всё общество. Великие умы понимали друг друга и, собственно говоря, в развитии их высоких идей и состоит прогресс мысли и значение века. Каждый новый великий деятель науки основывал свои выводы на точном смысле учения своих предшественников; исправлял и дополнял их пробелы и создавал свои системы, которые тоже исправлялись, критиковались и дополнялись вновь появляющимися великими умами и так росло знание науки. К концу XVIII века философия сказала своё последнее слово, которое было тождественно с тем выводом, к которому пришла наука, а именно: что человек может познать истину только через Бога. Разница лишь в том, что второй период длился 1000 лет, - четвёртый же через двести лет пришёл к тому же результату.
Разбирая все идеалистические системы с последней половины XVIII столетия и начала XIX, не трудно убедиться, что в основном смысле окончательных их выводов чувствуются от человека те же требования, которые уже давно внушает ему Церковь, а они все дошли до своих положений, идя строгим логическим путём от данных положительной науки, пройдя всю трудную школу человеческих знаний.
Для примера, приведём некоторые их положения.
Кант находит, что «теологическая идея, дающая основание самому важному применению разума, которое, однако, при исключительно умозрительном направлении становится запредельным и потому диалектическим - это идеал чистого разума. При психологической и космологической идее разум начинает с опыта и чрез подбор оснований старается, где возможно, достигнуть до абсолютной полноты причинного ряда; здесь же, напротив, разум совершенно оставляет опыт, и от одних понятий об абсолютной полноте всего существующего, т.е. от идеи всесовершенной первосутности, нисходит к определению возможности, а потому и действительности всех других вещей». (Пролегомены, стр. 143).
Фихте главным образом старался установить тождество бытия и мысли, существования и сознания, объекта и субъекта. В виду такой цели он рассматривает «я», как деятельность по преимуществу.
Согласно с этим в практической части своей философии он приходит к заключению, что истинное назначение человека не мысль, но действие, которое есть осуществленная мысль. «Я свободен», говорит он. «Это откровение моего сознания. Я свободен; всё моё достоинство определяется не только моими действиями, но и свободным решением моей воли повиноваться голосу совести. Вечный мир для меня теперь светлее, и основные законы его устройства яснее раскрываются пред моим умственным взором. Моя воля, сокрытая в глубоком тайнике души моей, есть первое звено в цепи следствий, охватывающей невидимое царство духа, точно так, как в этом земном мире действие, - движение, сообщённое материи, - есть первое звено в материальной цепи причин и следствий, охватывающей этот мир. Воля есть действующая причина, живой принцип духовного мира, движение же есть принцип чувственного мира. Я стою между этих двух миров: с одной стороны - мира видимого, в котором существенно только одно действие, тогда как намерение не имеет никакого значения; с другой - мира невидимого и непостижимого, на который воздействует воля. В обоих этих мирах я - действующая сила. Божественная жизнь, как её может представить себе конечный ум, есть самообразующаяся, самопредставляющаяся воля. Взору смертных она является облечённой в бесчисленное множество чувственных форм, она проникает меня и всю неизмеримую вселенную, пробегая по моим жилам и мышцам и сообщая жизнь деревьям, цветам, траве. Мёртвая, тяжёлая масса инертной материи, наполнявшей природу, исчезла, и вместо неё течёт из своего бесконечного источника светлый, вечный поток жизни и силы».
«Вечная воля есть Творец мира и Творец конечного разума. Кто полагает, что мир создан из инертной материи, которая всегда должна оставаться безжизненной, подобно сосуду, сделанному человеческими руками, тот не знает ни мира, ни его Творца. Только воля или бесконечный разум существуют в самом себе, конечный же в нём; в нашей душе воля эта создала мир, или по крайней мере то, при посредстве чего он раскрывается пред нами. В её свете мы видим свет и всё, что он обнаруживает. Великая животворящая воля, невыразимая словом и необъемлемая никаким понятием, к тебе я возношусь мыслью, потому что только в тебе я могу разумно мыслить! В тебе, непостижимая воля, разгадка моего собственного существования и бытия мира; в тебе я нахожу решение всех вопросов и обретаю царство полной гармонии. Я закрываю пред тобою лицо и налагаю перста на свои уста». (Льюис, т.II, стр. 290, 291).
Уллих называет религию «наукой наук», он отвергает все положения, основанные только на вероятности или догадке, как, напр., предположение сознательной мировой души; он определяет истину «как отражение в человеческой душе действительности, действительного мира, с его вещами и силами, законами и событиями.
«Что находится за границами исследования, - говорит он, - то не должно входить и в религию». При этом для него религия есть «признание отношения человечества к некоторому вечному порядку, или, если угодно, к Священной Силе, которой оно должно подчиняться». «Единое, что нужно» есть устроение Царства истины, добра и прекрасного. Фундамент всего учения, следовательно, должен заключаться в соединительной точке этической и умственной части, в принципе, в силу которого строго научное познание приходит к нравственному действию. А этот принцип есть единство истины, добра и прекрасного. С истиною, вследствие этого принципа, приобретается и более полная благородная человечность, которая ведёт к высшей красоте, к чистейшей радости и блаженству. (Истор. Мат. Ланге, т.II, стр. 424, 425).
Далее философии, конечно, идти некуда, она более немыслима, ибо с достоинством и самым блестящим образом выполнила своё назначение; она ясно и точно доказала людям, что тайный и непонятный для многих смысл нашей науки доводит непременно до познания Бога, Высшей Воли, правящей вселенною. В настоящее время было бы очень жалко и недостойно, если бы мы не воспользовались поучительным выводом, даваемым нам историей философии, и не приложили бы его к нашей науке и к нашей вседневной жизни, проникнувшись той несомненно глубокой пользой, которую мог бы принести более религиозный и менее самоуверенный взгляд при изучении нашей, к сожалению сказать, вполне атеистической науки.
Чтобы окончить с четвёртым периодом, разберём более подробно весьма интересный и на первый взгляд совершенно невероятный факт: как могут дуалистические или идеалистические философские системы, открыто и определённо доказывающие, что Бог есть, что мир управляем, что дух существует самостоятельно от материи, производить на общество впечатление, подтверждающее его материалистическое мировоззрение, или порождать в обществе атеизм?
Подобных фактов в науке слишком много не только в XVII и
XVIII столетиях, но и в нашем XIX, а потому стоит несколько остановиться на нём.
Дело в том, что поборники строгой и безошибочной науки и современные позитивисты, считая сами себя психически несостоятельными, изобретают разные способы контроля в науке, не доверяя ничему, что не может быть подтверждено опытом, мерой и весом; но, к сожалению, до сих пор не изобрели ещё главного мерила - это мерило ума самого экспериментатора, мерило для определения степени логичности и глубины его суждения и, пожалуй, третье для оценки совершенства его внутренних чувств или так называемой духовной прозорливости. А пока подобных мерил нет, то всякий имеет возможность мнить себя умнее всех. Такова уже природа тщеславного человечества. Вот причина, отчего часто мелкие научные сошки и даже совсем не научные, но просто дилетанты, решаются критиковать, исправлять или дополнять великие труды гениальнейших мастеров науки, совершенно предварительно не поняв коренного смысла учения; результатом сего является совершенное искажение самого основного смысла всего труда.
К такому приёму прибегают учителя и профессора для того, чтобы более понятным образом передать эти труды учащимся; или так же точно поступает пресса, чтобы передать популярным образом читающей публике смысл какого-нибудь очень трудного и мало доступного сочинения великого автора. Не понимая его в том духе, как его понимал сам автор, они и не передают его в полном объёме, а выбирают из него только одну часть, которая им кажется более существенной или более интересной, переделывают её так, чтобы она была более понятной, вставляют свои комментарии и делают своё собственное заключение. Доверчивая публика читает эти сочинения и в простоте сердечной думает, что она читает труд и заключение самого автора, а в сущности ничего общего с оригиналом нет. Извращение выходит ещё больше, если рецензент решится писать не с подлинного труда, а с того, который уже отчасти искажён. Тогда уже совершенно ничего общего с подлинником и быть не может. Статьи эти делаются всегда очень популярны и вводят общество в крупные ошибки.
