И Калышева - Основы истинной науки - I
Таким точно путём должен поступать человек для уничтожения в себе каждого порока и каждой дурной наклонности. Ничего не даётся в области духовного прогресса без борьбы и принуждения; скажем даже больше: одно принуждение себя, в особенности, если оно разумно и не имеет внешнего давления, а делается человеком с охотой, по доброй воле, уже совершенствует его, искореняет в нём злые наклонности и делает его способным к восприятию высшего самовоспитания, которое он найдёт в христианстве. Никакая борьба с собой и со своими недостатками не остаётся без внутреннего и действительного самоулучшения всего нашего существа и всей природы нашей. Окончив подобную ломку и насилование своей злой природы, человек может сказать, что кончил первую часть своего нравственного и духовного воспитания. т.е. подготовил почву своей души для благоприятных всходов на ней семени слова Божия. Это будет уже вторая часть его самовоспитания, ещё более существенная, чем первая, но зато и ещё более трудная.
Легче отучить себя не делать людям зла, чем приучить себя делать добро; легче отучить себя от праздных слов и от отрицания того, о чём ты не имеешь понятия, чем полюбить Бога всем сердцем и всей душой; легче быть рабом буквы, чем вникнуть в дух закона; легче быть формалистом и исполнять известное количество внешних правил и обрядностей, чем быть верным слугой Бога, чистым, мудрым и смиренным духом и с самоотвержением повиноваться воле Божией. А если задача труднее, то и достижение её достаётся с большей работой над собой. Конечно, работа христианина над самоулучшением совершенно другого рода, чем первоначальная работа над искоренением в себе зла; тем не менее, она очень трудна и сопряжена с большими принуждениями и борьбой с самим собой. При этом так же, как и при всяком новом нравственном и духовном улучшении себя, человек постоянно до некоторой степени совершенствует свой характер, свою жизнь и всю свою природу. Духовному воспитанию нет предела, - оно также бесконечно, как и сам Бог, и каждая новая степень даёт всё новые преимущества и новые совершенства.
Образование научное и умственное имеет совершенно другой характер. Конечно, чтобы что-нибудь знать, надо трудиться и работать. Чем более человек учится, тем он образованнее, - это несомненно (очевидно, в этом случае мы говорим об одном и том же человеке, так как природные дарования у людей весьма различны). Но при научном и умственном образовании ценится не количество положенного кем-нибудь труда, не самая его забота об образовании и не бессонные ночи, проведённые в изучении наук, но конечный результат, степень образованности и количество усвоенных знаний.
Человек, окружённый всеми средствами, облегчающими ему учение, достигает лучших результатов гораздо скорей и с меньшим трудом, чем другой, их не имеющий. Иной, живя между умными людьми и прислушиваясь постоянно к их научным разговорам, совершенно без всякого труда и даже совершенно нехотя может научиться тому, на что другие убили целые годы своей жизни. Простой безграмотный сторож-солдат в физической лаборатории научается через простую наблюдательность, но без всяких знаний физики, производить любой самый трудный физический опыт со всеми деталями. Таков характер умственного и научного воспитания, в котором более преуспевают те, у которых больше разум, память и сообразительность. Но вопрос в том, - преобразовывают ли эти знания человека? Делают ли они лучше и совершеннее самое существо его, улучшая его душу?
На этот вопрос надо несомненно ответить отрицательно. Умственные и научные познания расширяют ему только кругозор всего познавательного; открывают ему новые арены деятельности, на которые может он вступить или отказаться: позволяют ему более разумно и здраво относиться к природе, к людям и тварям; но будет ли он в действительности так относиться, - это зависит от его личного желания. Но зато умственное развитие ведёт за собой и большее понимание житейских и личных вопросов, открывает ему глаза на его выгоды и расчёты, учит ловкости в обращении с людьми, учит командовать и господствовать над ними. Из чего надо заключить, что умственное развитие, вместе с приносимой пользой человеку, может принести ему и вред, ибо может породить в нём излишнюю уверенность в свои силы и достоинство, что вызовет тщеславную гордость и пренебрежение к людям, т.е. может сделать ему нравственный вред и он падёт с высшей ступени своего духовного развития на более низкую.
Ввиду этой разницы задач нравственного воспитания и умственного образования, учители нравственности для воспитания своих учеников поступают иначе, чем профессора и учители наук; а в периоды усиленного нравственного развития отношение духовенства к народу было иное, чем отношение учёных к тому же народу в периоды усиленных умственных развитий.
В течение всего первого и третьего периода духовенство имело безусловную власть над народом во все фазы его жизни: семейной, домашней, уличной и общественной. Мало того, духовенство оказывало давление не на одни только поступки людей, но и на все потаённейшие мысли каждого, заставляя на исповедях высказывать всё без малейшей утайки, под страхом двоякой ответственности. Первая ответственность была перед самим духовенством, которое наказывало разными способами за неполную исповедь; вторая же была перед самим собой и Богом, ибо совесть каждого не должна была давать покоя в течение всей жизни, в случае преднамеренной утайки какой-нибудь самой сокровенной мысли. Никто от руководства духовенства никуда скрыться не мог и всякий шаг каждого был под контролем.
Заботясь о внутреннем нравственном улучшении народа, духовенство, конечно, должно было не только оказывать давление, но даже употреблять некоторое насилие над волей народа, чтобы заставить каждого относиться к себе строго и в свою очередь принуждать себя насиловать свою злую природу, приучая её к добру! И, конечно, чем грубее был народ, тем и насилование их воли было сильней и выражалось в более грубых и принудительных формах.
Имея дело с полудиким народом, законоучители и не думали даже осведомляться о внутренних душевных качествах своего народа; ибо в каждом из них было ещё так много дикости и внешней грубости, что первой заботой духовенства было работать над уничтожением внешних проявлений их дикой и животной натуры. Моисей, например, никого не спрашивал, с каким внутренним настроением исполняет человек его закон и трудно ли ему воздерживаться от злодеяний; он говорит: «Будь проклят всяк, кто не исполняет закона». А закон усматривал каждый шаг даже домашней жизни и был необычайно мелочен и подробен; но тем не менее исполнение его было обязательно.
Ветхий Завет строго преследовал нарушение обрядностей; например: соблюдение субботы было обставлено самыми мелочными, до нелепости точными, до смешного ничтожными ограничениями. Пророк назвал её «отрадой», и поэтому ставилось в обязанность даже бедняку есть три раза в этот день. Евреи должны были пиршествовать, хотя не имели права ни зажигать огня, ни варить пищи. Согласно жестокому и узкому наставлению Шамайи, в субботу никто не мог даже ободрить вольного или утешить печального; спасти жизнь ближнего считалось нарушением субботы. Какой-нибудь вопрос о стебле бобов или о способе убивать дичь до её употребления в пищу возбуждал самые многочисленные трактаты, вырабатывающие новые затруднительные условия.
Общее религиозное убеждение каждого иудея сводилось к тому, что, хотя из 248 заповедей и 365 запрещений Моисеева закона иные были легки, а иные тяжелы, однако все они и в отдельности, и вместе взятые были необходимы к исполнению с самой строгой тщательностью, не только по духу и по букве, но и в бесчисленных выводах, к которым могла повести буква, когда даже последний след смысла и значения терялся в массе всевозможных определений. Этого, по убеждению иудеев, требовал Бог; только это считалось истинным понятием о безукоризненной праведности закона. Хотя подобный взгляд иудеев есть отчасти плод утрировки фарисейской, тем не менее, разве не торжественно и не решительно выражена заповедь: «не делать никакого дела в субботний день?» Разве сам Моисей и всё общество не побили камнями человека в пустыне за то только, что он собирал дрова в этот день?
А разве легко было дикому народу под страхом ответственности почитать своих родителей, не воровать, не убивать, не завидовать, не пожелать жены ближнего, смирять свой гнев, который для них, по словам языческого поэта, «возникает как дым в сердце человека и слаще текущих капель мёда» и, вместо удовольствия мести и блаженства пролить кровь врага, его принуждали к воздержанию, спокойствию и смирению.
В третьем периоде строгость была другого рода - более тонкая, но не менее активная. Задача самоусовершенствования, возлагаемая на христиан, несравненно труднее, чем в других религиях. Установление инквизиции и обращение её с народом достаточно доказывает ту степень строгости, с которой католицизм поддерживал веру среди народа.
