Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
Брат Пон заулыбался:
– Я все ждал, когда ты осознаешь, что молчание для тебя необязательно. Понимаешь, то, что мы с тобой делаем, провоцирует серьезный уровень внутренних изменений. И куда гармоничнее будет поддерживать его постоянной трансформацией внешней обстановки. Сидение на месте могло вызвать серьезный дискомфорт и трудности в обучении.
– Ну да, ну да… – проворчал я.
– Поверь, дело так и обстоит, – сказал монах. – Вернемся же к нашей ситуации… Для меня опасность минимальна. Поскольку я говорю на местном языке, да и ориентируюсь в этих краях, кое-кого знаю. Ситуация с тобой сложнее, ты хоть и загорел, и чертами лица не сильно похож на фаранга, ведешь себя как чужак, поэтому обязательно вызовешь подозрения. А оно нам требуется?
Я пожал плечами – ясен пень, что нет!
– Поэтому тебе с этого самого момента придется не только молчать, но еще и изображать максимально безобидное живое существо, а именно убогого немого дурачка.
Что?
Я отшатнулся, недоверчиво глядя на брата Пона.
– Неплохо бы тебе заполучить еще какое-то физическое увечье, – продолжил он как ни в чем не бывало. – Но уж чего нет, того нет… Но ты можешь сделать вид, что горбат и что одна рука у тебя суховата и слушается не очень. Вот так, например, смотри…
Монах скособочился, выставил левое плечо вперед, правое несколько опустил. Физиономия его перекривилась, и он стал напоминать не взрослого мужчину, а глупого подростка: отвисшая нижняя губа, ниточка слюны из уголка рта, вразнобой моргающие глаза.
Дергаными, раскачивающимися шагами, ничуть не напоминавшими обычные его мягкие движения, он прошелся туда-сюда, а затем в одно мгновение стал прежним, гибким и сильным.
Я даже вздрогнул, такой стремительной оказалась трансформация.
– Теперь твоя очередь, – сказал брат Пон.
Я замотал головой, замахал руками, показывая, что я не смогу, что я на такое не способен.
– В чем дело? – изумился монах.
– Ну… – я замялся, не желая признаваться, что мне противно изображать такого персонажа.
– А, понимаю, – голос брата Пона стал задушевным, но глаза сверкнули непреклонно. – Ты серьезный и умный мужчина с отличной кредитной историей, не к лицу тебе играть урода и дурака. Верно?
Тут уж я нашел силы кивнуть.
– А ты не замечал, что тот, кто слишком серьезно относится к себе, обычно выглядит клоуном? – поинтересовался монах. – Ведь над ним так приятно пошутить… Важность напоминает очень красивое и дорогое кресло, которое нужно таскать с собой постоянно. Раз в три дня ты можешь усесться в него и гордо оглядеться, а все остальное время оно только мешает, заставляет тебя спотыкаться на ровном месте, потеть и сопеть.
Тут он был прав – сколько я встречал людей, уверенных, что этот мир не место для шуток, что сами они очень значительны, тратят время на серьезные дела и нечего тут хаханьки разводить.
Смотрятся подобные персонажи, мягко говоря, забавно.
– Поэтому, давай, отпусти себя, выкини на помойку свою серьезность, посмейся над собой!
Я криво улыбнулся и попытался скопировать то, что не так давно проделал брат Пон: одно плечо вниз, другое вверх, рот приоткрыть, глаза выпучить, да еще и склониться набок.
– Отлично. А ну пройдись… – комментировал монах. – Так, давай помогу…
И, подскочив, он ткнул меня острым пальцем в ребра так, что я согнулся еще сильнее, а вдобавок дернул за предплечье с такой силой, что в спине болезненно хрустнуло. Отпрыгнул, и я обнаружил, что не могу разогнуться, что мне удобнее двигаться скособочившись!
– Пойми, мы большую часть времени ведем себя как идиоты, – говорил брат Пон, с удовлетворением созерцая, как я ковыляю туда-сюда. – И только пытаемся это скрыть. Тратим кучу сил… Так зачем? Не лучше ли представить себя дураком и их сэкономить?
Удивительно, но через некоторое время я начал получать от этого бредового состояния удовольствие. Даже скривил морду и захныкал, изобразив вселенскую печаль, затем улыбнулся во всю физиономию, не заботясь о том, как выглядит подобный оскал.
– Прекрасно, – одобрил монах. – Поздравляю, ты отыскал достойное место в жизни. В рядах умственно отсталых.
И мы засмеялись уже вдвоем.
Перед тем как отправиться в путь, брат Пон выломал мне толстую палку и велел на нее опираться, а еще повесил на верхушку этого посоха кольцо с прикрепленным к нему колокольчиком.
Извлек он этот предмет из недр собственной антаравасаки, где хранилось на удивление много всего.
На мой недоуменный взгляд монах пояснил:
– Надо, чтобы нас слышали раньше, чем видели. Для нашей же безопасности.
И мы затопали дальше на восток, кривыми окольными тропами, перебираясь с одной поросшей лесом горы на другую.
Я таращил глаза на все, что видел, припадал на правую ногу и горбился так, что голова у меня болталась едва не ниже пупка. Это было неудобно, хотелось распрямиться и идти как обычно, но я мужественно терпел, не обращая внимания на скрежет в суставах и ноющие мышцы.
В этом состоянии я еще как-то ухитрялся созерцать воображаемое дерево.
Вброд перешли речку, такую мутную, что дно приходилось нащупывать палкой. Чтобы обсушиться, развели костер, и едва пламя занялось, я услышал, как неподалеку хрустнула ветка, затем еще одна.
Накатило искушение повернуться, глянуть, что там, но я продолжил играть дурака: тянуть к пламени руки, широко улыбаться, глядя куда-то в пространство и бормоча нелепицу.
– У нас гости, – шепнул брат Пон.
Ветви колыхнулись, упал сбитый лист, и на открытое место выступили трое мужчин с ружьями: тяжелые ботинки, суровые смуглые лица под ковбойскими шляпами, ножи на поясах, одежда цвета хаки.
Незнакомцы выглядели настолько опасными, что меня пробрала дрожь.
Монах с улыбкой встал, сделал приглашающий жест, я же вытаращился на гостей как ребенок, да еще и сунул палец в ноздрю, достаточно глубоко, и принялся там елозить, изображая поиск полезных ископаемых.
Мужики с ружьями смотрели подозрительно, но голос того, что разговаривал с братом Поном, звучал спокойно.
После короткого обмена репликами они развернулись и исчезли в зарослях.
– Это охотники, – пояснил монах, усаживаясь обратно. – Только не на животных… Понимаешь теперь, почему в этих лесах лучше быть заметным?
Да уж, трудно не понять…
– Думаю, что заночуем мы прямо тут, – сказал брат Пон, глянув на солнце, тяжело лежавшее в кронах. – Гостей у нас сегодня больше не будет, так что можешь вести себя как обычно, да и говорить тоже.
– Спасибо, – прокряхтел я, с облегчением распрямляясь. – Ох, как же хорошо…
Вопросов за сегодняшний день у меня набрался целый мешок, причем они всплывали в сознании по одному, без каких-либо напряженных размышлений с моей стороны, и касались разных тем.
Начал я с предположения, что бездействие, скажем, лежание на диване, является действием в состоянии Пустоты.
– Я же ничего не хочу, ни к чему не стремлюсь, просто валяюсь, так?
– Да ну? – изумился брат Пон. – А как же лень, желание отдохнуть, подремать? Приятная же штука? Действием в состоянии Пустоты может быть что угодно, даже чесание живота, но оно должно быть осознанным, абсолютно намеренным. Поначалу. Если освоить, то закрепится и пойдет само…
Прежде чем задать второй вопрос, я немного помялся.
– Вот вы показывали мне смерть и говорили, что о ней нужно всегда помнить, – начал я. – И в то же самое время все пусто, ничего не существует, в том числе и смерти. Как это совместить?
– Никак.
– Но это же противоречие! Как черное и белое, холод и жар… А их надо избегать!
– Да, о смерти надо помнить, но в то же самое время не наделять особой ценностью, поскольку ее на самом деле нет, – подтвердил брат Пон. – Но ведь нет и твоей личности, а ты о ней не забываешь никогда, за исключением глубокой медитации или сновидения. Ведь так?
Я вынужден был признать, что так.
– Да, это действительно противоречие, но в корне отличное от обыденных, с которыми все знакомы. Две его части не дополняют друг друга, не являются фрагментами одного и того же, как боль и наслаждение, радость и горе, а исключают одна другую. Полностью.
Это утверждение заставило меня крепко пошевелить мозгами.
– Но зачем вы заставили меня его осознать? – спросил я после паузы.
– Система банальных оппозиций создает клетку, внутри которой наш ум чувствует себя уверенно. Разрушить ее непросто, и один из косвенных методов – имплантация в систему мысли таких противопоставлений, что будут ум тревожить, раздражать, заставят его выходить за пределы тривиальности.
Брат Пон некоторое время помолчал, глядя в огонь, затем принялся сгребать в кучку не успевшие прогореть угли.
– Пора на боковую, – сказал он. – И не забудь про осознавание во сне!
Я улегся, намереваясь сегодня во что бы то ни стало добиться прогресса в никак не дававшемся мне упражнении.
