Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
Роскошь он собрался искать за оградой, над которой поднимались ветви цветущих деревьев, а вывеска над воротами гласила «Paradise Lost». Под ней нас встретил охранник в черной форме и с кобурой на ремне, глаза его выпучились, он принялся кланяться и затараторил что-то умоляющее.
Брат Пон отреагировал единственным словом и величавым жестом.
Жалко улыбаясь, охранник повел нас внутрь по усыпанной песком дорожке мимо автостоянки, где стоял давешний джип. В зарослях мелькнула голубая поверхность бассейна, донеслись плеск и голоса, открылся двухэтажный корпус с балкончиками, окруженный цветущими розами.
Навстречу нам с крыльца сошел крошечный человечек в синем отглаженном костюме. Метнул лютый взгляд в сторону охранника, небрежно поклонился брату Пону и начал ему что-то объяснять.
Монах выслушал с улыбкой и произнес несколько фраз.
Человечек скривился, точно обнаружил на своем одеянии жирное пятно, и обреченно махнул рукой.
– Велкам, – сказал он и повел нас в обход здания с балкончиками.
За ним обнаружилось другое, куда более скромное, со сплошь увитыми плющом стенами. Тут нам и выделили комнату, небольшую, темную, но с настоящими кроватями и даже с душем!
На бойлер я посмотрел с недоверием, поскольку вообще забыл, что бывают такие штуки.
– Не спрашивай, как мне это удалось, – сказал брат Пон, когда мы остались вдвоем. – Иди, мойся.
Горячая вода смыла не только дорожную пыль, но и усталость, и дурное настроение. Вернувшись в комнату, я обнаружил, что мы стали гордыми обладателями подноса с двумя мисками – в каждой поднималась горка лапши, темнели аккуратно нарезанные кусочки курятины.
Тут же стоял чайник и пара чашек.
В этот момент я был готов заплакать от радости.
– Гостеприимство – это хорошо, – сказал брат Пон после того, как мы поели. – Только не нужно забывать, что истинная радость не в том, чтобы набить брюхо и поспать на мягком…
Я поглядел на монаха с укором.
– Хотя можно и поспать, – проговорил он, насмешливо рассматривая меня. – Заваливайся, а я посуду верну.
Я не заставил себя упрашивать, еще услышал, как за братом Поном закрылась дверь, как из коридора долетел тонкий женский голос, а после этого уснул, точно меня выключили.
Брат Пон разбудил меня на рассвете, мягко похлопав по плечу.
– Хватит спать, – заявил он. – Самое время внимать словам мудрости. Подымайся!
Но первым делом он вручил мне бритву с наказом обрить не только физиономию, но и голову.
– Настал момент нам вновь поговорить о сознании-сокровищнице, – сказал монах, когда я справился с задачей и вернулся в комнату. – О том, как оно функционирует. Изобразить его проще всего в виде, скажем, банки, наполненной разными семенами. Семена эти – следы, отпечатки прошлых впечатлений, энергия давно реализованных деяний, карма…
Я кивнул.
– Как только наступают подходящие условия, то или иное семя начинает прорастать, выбрасывать ветки и листья, что закручиваются в кокон восприятия, сотканный из элементов семи сознаний более низкого порядка, мыслей, эмоций, телесных ощущений. Внутри этого кокона, туннеля действует фальшивая личность, которая воспринимает его как нечто внешнее по отношению к себе.
Брат Пон замолк, наверняка уловил, что у меня возникли некоторые трудности с пониманием.
– Ты же сам воспринимал кокон, и не раз, – сказал он. – Так вот он порожден тобой. Никто не несет ответственности за тот мир, что тебя окружает, помимо тебя самого. Все неприятности, проблемы и препятствия – это лишь порождения твоего собственного сознания, омраченного невежеством, алчностью и ненавистью.
Ну, это я усвоил давно, еще во время обучения в Тхам Пу.
– И эта самая фальшивая личность получает впечатления, производит действия, обзаводится привычками, что создают новые семена, и те попадают в сознание-сокровищницу. Этот сам себя поддерживающий процесс можно поименовать Сансарой. Обучение же, которому я тебя подвергаю с переменным успехом, – тут брат Пон погрозил мне пальцем, – нацелено как раз на то, чтобы его прервать, опустошить алая-виджняну, отвлечь ее от сновидений, порожденных ею же самой, заставить ее взглянуть на саму себя… Каждое упражнение, любая медитация в конечном итоге служит именно этой цели.
Монах выждал немного, а потом разрешил:
– Задавай вопросы.
Но таковых у меня не оказалось – да, детали этой теории он озвучивал не раз, но впервые описал все так лаконично и четко, свел вместе детали, что ранее казались совершенно независимыми.
Я ухватил большой кусок информационного «пирога» и начал понемногу его переваривать.
Так что прошло минут десять, прежде чем я осведомился:
– Но с чего все это началось? Откуда взялось первое семя? Что его породило?
– Одному древнему мудрецу, что озадачился этим вопросом, было видение. Оказался он перед ступой, окруженной буддами и бодхисаттвами, и обнаружил в ней дверь. Открыв ее, он увидел внутри такую же ступу и тоже с дверью и решил добраться до самой первой, исходной… Только не сумел, поскольку за каждой новой дверью его ждала другая ступа, ничем от отличавшаяся от предыдущей.
Намек выглядел яснее ясного, но тем не менее этот ответ меня не устроил.
Ведь не может же быть так, чтобы у этого процесса не имелось начала, какого-либо первотолчка?
– Еще вопросы? – спросил брат Пон. – Если их нет, то самое время потрудиться.
На мой изумленный взгляд он пояснил:
– А ты что думал, тебе не придется отработать эту мягкую постель и роскошную трапезу?
И мы отправились в расположенную на первом этаже главного корпуса отельную кухню, где нас встретили с озабоченным удивлением. Тем не менее нож мне вручили тупой и ржавый, а потом отправили к настоящей куче моркови.
– Надо ее почистить и аккуратно порезать, – сказал брат Пон. – Великолепно. Отличная возможность тебе попрактиковать действие в состоянии Пустоты, поскольку эта работа не имеет связей с твоей личностью, она не даст тебе ничего позитивного и не отвратит негатива.
Я угрюмо шмыгнул носом и взял первую морковину.
Шкрябая по ней ножом, я мрачно размышлял по поводу того, что давненько не занимался такими вещами и отвык, хотя в том же Тхам Пу постоянно находился при деле, и это меня вовсе не смущало.
Брат Пон занимался картошкой, и у него все выходило на удивление ловко и быстро, только падала в большой чан кожура. Я же возился долго, вырезал гниль, да и ошметки летели куда угодно, на одежду, на руки, в лицо, только не туда, куда мне хотелось бы.
– Все должны трудиться, – сказал монах, глядя, как я сражаюсь с особенно заскорузлым овощем. – Даже сам Просветленный, хотя его труд выглядел иначе… Однажды он пришел в деревню, где жил некий брахман, сам пахавший землю, и уселся перед домом, поставив чашу для подаяния.
Дальше священнослужитель, не брезгавший физическим трудом, предсказуемо «наехал» на Будду, заявив, что «я, мол, сначала вспашу и посею, а потом уже и ем. Обрабатывай землю, отшельник».
– Татхагата же ответил, – продолжил рассказывать брат Пон. – Я тоже пашу и сею.
Законоучение – мои зерна, знание – ярмо и плуг, скромность и терпимость – мои быки. Созерцание служит мне кнутом, а разум – дышлом…
Да уж, у каждого свои инструменты, это точно, и мне приходится орудовать тупой железякой!
Пока мы работали, на кухню пару раз заглядывал крошечный человек в синем костюме, бросал на нас удивленный взгляд и исчезал. Повара же и посудомойки смотрели на нас почти с суеверным восхищением, особенно на брата Пона, конечно, хотя и мне доставалась толика внимания.
Войти в состояние Пустоты мне, несмотря на все усилия, не удавалось, я никак не мог отстраниться от личных мыслей, не переставал думать о том, что мы вполне могли просто уйти…
Закончили только к полудню, и в благодарность нам выделили столько снеди, что моя сумка для подаяний едва не лопнула.
Селение осталось позади, и дорога, шедшая на восток, начала карабкаться в горы.
Но брат Пон, к моему удивлению, свернул на первую же тропку, уползавшую в сторону, хоть та и выглядела узкой и заброшенной.
– Присаживайся, – сказал он, указывая на выпиравший из травы серый камень. – Прежде чем мы отправимся дальше, я должен тебе кое-что объяснить…
Недоумевая сильнее и сильнее, я занял место на валуне.
– Направляясь туда, куда мы идем, мы сильно рискуем, – сказал монах, и голос его звучал серьезно, без следа насмешки. – Дальше лежит самое сердце Золотого треугольника, и чужаков там, мягко говоря, не жалуют. Могут застрелить без разговоров.
Сердце мое забилось немного чаще, и тут я вспомнил, что брат Пон с утра дал мне право говорить, но забрать обратно забыл, хотя с того момента, как мы вышли из нашей комнаты, я не произнес ни слова.
– А зачем вообще куда-то идти? – спросил я. – К чему такой утомительный путь?
Брат Пон заулыбался:
