Алексей Ксендзюк - Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика
Воспринимаемый мир обеспечивается разумом и поддерживается его основным способом самоосуществления — языком. Дон Хуан сказал однажды: "Всегда, когда прекращается диалог, мир разрушается, и на поверхность выходят незнакомые грани нас самих, как если бы до этого они содержались под усиленной охраной наших слов. Ты такой, какой ты есть, потому что ты говоришь это себе." (IV, 35) Давайте попробуем разобраться, в какой мере языковые реалии соответствуют Реальности мироздания, и действительно ли восприятие вне языка может быть по-настоящему произвольным, а значит — свободным от любых условностей.
Эксперименты над высшими животными показали, что их внеразумное (внеязыковое) восприятие представляет собой структуру простейших форм значений, собранных из предметных признаков жизненно важных ситуаций, но эти простейшие формы значений заданы и ограничены жесткими биологическими рамками, и выход за эти рамки невозможен. (См.: Фабри К. Э. Основы зоопсихологии.) Мы все время должны учитывать неоднозначность перцептивной ситуации. С одной стороны, животное воспринимает мир более непосредственно, ситуативно, аморфно, — оно не привязано к конкретному способу восприятия, как человек, и, возможно, имеет потому более широкий опыт чувственного переживания внешней реальности. С другой стороны, животное может воспользоваться этим опытом только для удовлетворения своих биологических потребностей, которые, в свою очередь, жестко привязывают к себе определенный режим восприятия. Известные опыты зоопсихологов над приматами (в частности, работы Э. Г. Вацуро) наглядно демонстрируют, как внеязыковое сознание шимпанзе жестко ограничивает его поведение. В данном случае обезьян обучали заливать водой пламя горелки и доставать находящееся под ней лакомство. Бачок с водой находился на одном плоту, свободно плавающем в пруду, а ящичек с лакомством — на другом. Плоты были соединены мостиком, и обезьяна, набрав воды из бачка в кружку, могла свободно перебежать с одного плота на другой, залить пламя водой и достать вознаграждение. Когда же мостик, соединяющий плоты, убрали, обезьяна стада метаться по одному плоту, стремясь попасть за водой в привычное ей место, хотя вокруг нее полно воды в пруду. При этом обезьяна «знала», что кругом вода, более того, она пила воду из пруда так же, как и воду из бачка. Но дело в том, что у обезьяны нет значения «воды» как набора ее объективных качеств. Одну «воду» пьют, другой «водой» заливают пламя, т. е. "свойства объекта выступают только в контексте наличной биологической потребности и вне ее не актуализируются". (Вацуро Э. Г. Исследование высшей нервной деятельности антропоида (шимпанзе). М., 1948.) Чтобы отделить объект от наличной (ситуативной) потребности субъекта, надо выразить его в чем-то отличном от его эмоционально-чувственного переживания. Такой формой отчуждения, выражения отраженного содержания (отражение отражения) в устойчивой форме является фиксация его в знаке, в словесном значении, о чем писал еще Гегель. Таким образом язык фиксирует переживаемую действительность. Обратной стороной того же процесса оказывается неминуемое отдаление восприятия от Реальности, господство языкового детерминизма в перцептуальном аппарате человека. Мы более не воспринимаем то, что реально предлагается органам чувств, — с той поры, когда языковое сознание стало доминирующим, мы «воспринимаем» слова, их жестко закрепленные значения и такие же жесткие взаимоотношения значений, независимо от того, в какой мере языковые связи согласуются с конкретной, ситуативной действительностью.
В гипнотических опытах, основанных на языковом воздействии, этот эффект заметен особенно ярко. Например, психологи В. Ф. Петренко и В. В. Кучеренко сообщают о любопытных последствиях постгипнотической инструкции на восприятие испытуемых. В третьей стадии гипноза (с последующей амнезией) испытуемым внушалось, что по выходе из гипноза они не будут видеть некоторые предметы. Испытуемые действительно не видели «запрещенные» предметы, более того — они не видели и все то, что оказывалось семантически с ними связано. Например, если испытуемым внушалось, что они не будут видеть сигареты, то они не замечали также пепельницу с окурками, спички и т. п. Если же семантически связанный предмет назывался, то испытуемый не мог вспомнить его функцию. Так, один из участников эксперимента, указав на лежащую на столе зажигалку, назвал ее «цилиндриком», другой — "тюбиком для валидола" и т. п. Гипнотическое запрещение "видения объекта" ведет, очевидно, к блокированию связи "образ
— слово", и воспринимаемый объект не осознается испытуемым, "не видится" им. Такая удивительная взаимосвязь заводит нас довольно далеко. Можно, например, утверждать, что отсутствие в языке некоторого значения приводит к существенному ограничению в восприятии реальности, либо делает такое восприятие вообще невозможным — оно уходит в подсознательное, как и огромный объем сенсорного «шума», о котором мы говорили в предыдущей главе. Ярким примером таких ограничений опыта, налагаемых языком, может послужить, в частности, восприятие цвета у североамериканских индейцев в языке майду. Для описания всего цветового спектра у них имеется всего три слова: лак (красный), тит (сине-зеленый) и тулак (желто-оранжево-коричневый). В то время, как человеческие существа способны различать в видимом цветовом спектре 750000 различных оттенков, носители языка майду распределяют свой цветовой опыт по трем категориям, которыми они располагают в своей лингвистической системе. Скажем, для говорящих на языке майду желтая книга и коричневая книга не отличаются друг от друга — обе книги будут цвета тулак. Исследователи психосемантики часто указывают, что подобные ограничения легко преодолимы, о чем свидетельствует наша способность разговаривать на разных языках, т. е. для организации собственного опыта и репрезентации мира мы способны применять несколько "социально-генетических фильтров" (по терминологии Гриндера и Бэндлера). Однако не следует забывать, что мир языковых «реальностей» замкнут своей внутренней логикой, и не стоит в этом отношении проявлять особенный оптимизм. В конечном итоге, вы можете лишь переходить из одного языкового мира в другой (конечно, если вы полиглот), но реальность вне языка останется чем-то в высшей степени неопределенным, призрачным, для сознания несуществующим, ибо неназванным. (В этой связи особый интерес представляет мнение известного исследователя культуры и языка нагуа — именно на этом языке говорили древние маги традиции дона Хуана — Франциско Хавиер Клавихеро."… утверждаю, — говорит он, — что нелегко найти язык более пригодный для рассуждений на метафизические темы, чем мексиканский (нагуа — А. К.), ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом." Цит. по: М. Леон-Портилья. Философия нагуа, с. 49.) Собственно говоря, мы не знаем никакого восприятия с момента появления языка; мы знаем другой психологический процесс — осознание при восприятии. Это и есть удвоенное отражение, вторичное отражение мира с помощью знаковых средств.
В связи с этим невольно вспоминается впечатляющее описание американского психолога Р. Грегори, где он пытается вообразить Реальность вне человека. Отражение без удвоения настолько удалилось от человека, что может показаться чем-то даже ужасающим. До появления человека, пишет он, на Земле извергались вулканы, лилась магма, летели камни, но грохота не было. Более того, не было не только звука как формы психической презентации, не было «вулканов» и «камней» как форм категоризации человеческого восприятия, особенности которого проявляются в том, что в качестве фигуры из фона выделяются твердые объекты (камни), жидкие (магма), а не движение, например, газов. Понятия «вулкан», «камни» суть некоторые формы обобщения, под которые подводятся и через призму которых воспринимаются конкретные единичные объекты.
Проблема удаленности языковой реальности от сенсорного восприятия обрела особую остроту только в нашем столетии. Американские лингвисты Э. Сэпир и Б. Уорф, основываясь на богатом материале исследования языков индейцев хоппи, нутка, навахо, пришли к созданию так называемой "теории лингвистической относительности". Так, Б. Уорф пишет: "Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит — в основном языковой системой, хранящейся в нашем сознании… Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем." (Курсив мой — А. К.) Кажется, что такое заявление смог бы сделать и дон Хуан (будь он лингвистом) — настолько совпадают гносеологические позиции этих необыкновенно далеких друг от друга людей.
