Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
Стоп, это лишнее!
Вскоре я понял, что готов бежать куда угодно, лишь бы добыть бритву.
– Отлично, – сказал брат Пон. – Теперь отстранись и рассмотри это желание. Точнее, изучи свое сознание, разум, заполненный желанием до краев, точно кувшин – молоком.
Подобные вещи он научил меня делать еще год назад, так что я вскоре смотрел на собственные эмоции со стороны, воспринимая их как некий посторонний по отношению ко мне объект.
– Очень хорошо, – вмешался монах в тот момент, когда я испытал легкое удивление по поводу самого себя. – Теперь пусть это желание ослабеет и исчезнет целиком. Наблюдай, осознавай, пока оно не растворится под лучами твоего внимания, только не пытайся его развеять, никакого насилия.
Это оказалось несколько сложнее, прошло не меньше часа, прежде чем я справился, и на бритой макушке моей от напряжения выступил пот. И тут же брат Пон, все это время просидевший неподвижно и безмолвно, как изваяние, начал выдавать новые инструкции:
– Теперь разглядывай ум, свободный от желания. На что он похож? Чем отличен? Что осталось тем же? Что общего в той и другой ситуации?
В первый момент я испытал некоторое замешательство – на что смотреть, если желания нет, на пустое место, что осталось после его исчезновения? Но затем на меня снизошло понимание, хотя выразить его в словах я вряд ли сумел бы – я стал чем-то вроде сознания, наблюдающего самое себя в зеркале, обращенного внутрь себя самого, на свой источник.
В какой-то момент я поплыл в сторону, меня потянуло вниз, тело оцепенело.
– Стоп, хватит! – голос брата Пона возвратил меня к реальности. – Верни желание! Разожги его, чтобы пылало!
Еще час, и я вновь изнывал от жажды отскрести подбородок до каменной гладкости. Обратное превращение на этот раз потребовало куда меньше времени, но к завершению этой операции я ощутил себя выжатым как лимон.
– То, что мы делали сейчас с тобой, называется «установлением в памяти», – сообщил мне брат Пон. – Давай, задавай вопросы, а то потом можешь и забыть, что хотел.
Я несколько мгновений помедлил, собираясь с мыслями, и лишь затем произнес:
– Ведь на самом деле нет разницы, испытываю я желание или нет? Одно и то же?
Сформулировал вопрос не лучшим образом, но в этот момент я бы с большим трудом выразил в словах и нечто простое, не то что процессы, происходившие у меня в сознании во время исполнения «установления в памяти», а также мысли и чувства по их поводу.
– О, ты начинаешь понимать, – брат Пон одобрительно кивнул. – Попробуешь сам. Возьмешь какое угодно желание и поиграешь с ним, раздувая до вселенских размеров и превращая в ничто, в пустоту, и увидишь, что пустота имела место даже тогда, когда ты был вроде бы переполнен некоей энергией действия…
– Иллюзорной, – сказал я.
– Да, конечно, – монах кивнул снова. – Если вопросов нет, то работай дальше.
Тренировался я до самого вечера, до того момента, когда мне вновь было позволено открыть рот. В этот момент вместе с нами под навесом сидел брат Лоонг, чье лицо в свете жаровни с углями казалось маской из сосновой коры.
– Можно узнать, сколько лет он в монахах? – спросил я, с любопытством глядя на отшельника.
Брат Пон перевел мой вопрос, и старший из служителей Будды ответил с коротким смешком.
– Он не помнит, – сказал мой наставник. – Такие вещи не интересуют его больше. Когда-то давно, в молодости, он был партизаном, сражался с англичанами за свободу родной Бирмы, убивал людей и даже едва не застрелил долговязого полицейского, что потом стал большим писателем.
Если речь шла о Джордже Оруэлле, то выходило, что брату Лоонгу не менее девяноста, но ведь такого не может быть!
Но об авторе «1984» я тут же забыл, утонув в смятении и тревоге.
– Вы сказали «Бирма»?! – воскликнул я. – Я не ослышался?
– Ну да. Мы сейчас находимся на земле Бирмы, или Мьянмы, называй как хочешь.
– Это что, мы пересекли границу? Но как же… – залепетал я, испытывая самый настоящий приступ паники – вот сейчас из зарослей явятся грозные местные полицейские и усадят меня в кутузку.
Сам понимал, что это глупо, но поделать ничего не мог.
– Что тебе до той границы? – спросил брат Пон. – Здесь, в горах, ее не существует. Условная линия, проведенная на картах… Или ты видел колючую проволоку и вышки?
– Нет, но… – я сам не мог понять причин вспышки, но в этот момент я просто кипел. – Вы могли хотя бы предупредить! Я же не думал! И вообще, это же!..
– Пожалуй, хватит тебе разговаривать, – сказал монах.
Горло у меня перехватило, я оказался не в состоянии произнести ни единого звука. То ли брат Пон и вправду что-то сделал со мной, то ли мышцы и связки отказали от наплыва эмоций.
Из окруженной неровными блоками камня круглой дыры в земле тянуло холодом. Рядом стояло ведро с привязанной к нему веревкой, ее кольца лежали на земле, точно усталая змея.
Заглянув внутрь, я обнаружил лишь тьму, вода находилась далеко внизу.
– Ну что, можешь приступать, – сказал брат Пон, как ни в чем не бывало усаживаясь наземь. – Настало время отработать наше здесь пребывание, кров и стол, да еще и лечение твоей ноги.
Вчерашняя вспышка страха и злости прошла бесследно, но все равно осталось смутное недовольство, ощущение того, что меня обманули, и оно кололо внутри, не давало расслабиться.
Да еще и монахи решили, что раз послушник выздоровел, то можно ему и поработать. Натаскать воды, наполнить здоровенный бак, что прятался в тени огромного дуриана за хижиной брата Лоонга.
Я взялся за веревку и бросил ведро в колодец, из недр донеслось звучное «плюх».
– В том, что тебя накрыло вчера, нет ничего удивительного, – проговорил брат Пон, наблюдая, как я с пыхтением тяну наполнившуюся емкость обратно. – Рабочий момент. Когда выполняешь «установление в памяти», такое бывает: эмоции и желания бесчинствуют, как буря, словно пытаются доказать, что они вне твоего контроля.
Из ведра, что прилагалось к колодцу, я перелил воду в другое и сделал второй «заброс».
– Это пройдет, унесется прочь, будто вон то белое облако, – продолжил монах. – Сгинет и все остальное, в том числе твое желание поскорее закончить с этой неприятной и тяжелой работой.
Я вздрогнул, поскольку он едва не слово в слово повторил мои мысли!
Я отнес два полных ведра к баку, а когда вернулся к колодцу, то брат Пон снова подал голос:
– Имей в виду, что это желание, а точнее влечение, тришна, занимает определенное место в цепи взаимозависимого происхождения… От нее происходит схватывание, привязанность, и не важно, что она негативно окрашена, в любом случае она приковывает тебя к этому существованию, которое, как легко увидеть, омрачено страданием всякого рода…
Как раз в этот момент я до крови ободрал палец о веревку и сунул руку в полное ведро, чтобы облегчить боль. Вода оказалась невероятно холодной, особенно на фоне жаркого полдня, и у меня заломило кости аж до локтя.
– Жизнь же непременно ведет к старости и смерти, – взгляд брата Пона был насмешливым, но голос звучал серьезно.
Он замолчал, поскольку я направился в очередной рейс к баку.
– Раскрутим в другую сторону, – сказал монах, когда я опять оказался рядом с ним. – Влечение происходит от чувства различения приятного, нейтрального и неприятного… Данная работа кажется тебе неприятной, а мысль о том, чтобы полежать в тенечке, – соблазнительной.
И вновь он меня поймал, хотя я только мельком глянул в сторону ближайшего дерева!
– Оно же порождено соприкосновением с образами чувственного восприятия… Неужели ты хочешь, чтобы твое нежелание таскать воду еще крепче привязывало тебя к колесу Сансары? Как и прочие твои поступки вроде сидения в офисе, визита в банк или в налоговую инспекцию.
Я смог только помотать головой в ответ, но это простое движение сдвинуло что-то у меня внутри. Исчезли мысли о том, что и вправду неплохо было бы укрыться от солнца, что тяжелые ведра оттягивают руки, ободранный палец болит, а мне предстоит еще не меньше дюжины ходок, прежде чем бак наполнится.
Мне стало все равно, где я и чем занимаюсь, я осознавал лишь, что должен выполнить определенную задачу.
– Соприкосновение с образами никуда не делось, но нет больше различения приятного и неприятного, подорваны корни влечения, расшатаны основы схватывания, а значит, не будет рождения и смерти! – эту фразу брат Пон произнес почти с ликованием, но я отметил этот факт краем сознания, не стал фиксироваться на нем и, лишь в очередной раз опустошая ведра, вспомнил, что меня похвалили.
В жилище брата Лоонга непонятно как, но умещалось несколько десятков огромных старых книг.
Решив показать их мне, он вытащил пару томов на улицу и благоговейно уложил на отрез чистой ткани. Поднялась изготовленная из черной кожи застежка, зашелестели пожелтевшие страницы, покрытые незнакомыми буквами – не латиница и не кириллица, один из азиатских алфавитов.
