Скарлетт Томас - Орхидея съела их всех
– Я, по крайней мере, не спала с собственным братом, – вдруг произносит она вслух. – Об этом можешь порасспросить Флёр, когда увидитесь. Помнишь, как они с Чарли были вместе? А потом вдруг разошлись? Ну вот. Я – не единственная в этой семье, кто оказался в постели не с тем человеком. Далеко не единственная.
На этот раз, глядя на Чарли, Флёр на секунду позволяет чувствам захлестнуть ее. Это как если опуститься в горячую ванну после того, как тебя долгие годы не выпускали из ледяной пещеры.
– Чарли, – произносит она, и, в общем-то, можно больше ничего не говорить.
Интересно, они смогли бы разговаривать друг с другом без слов? Наверняка. Но это – потом.
– Расскажи, – просит он. – Что с тобой? Что произошло?
– Нечто очень важное. Ну, мне кажется, что важное.
– Так…
– Так вот. Пророк. Он говорит, что я – его дочь.
– Что?
– Пророк говорит, что мой отец не Августус, а он.
– Как?..
– Моя мать спала с самыми разными людьми. Пророк считает, что мог знать ее за много лет до того, как приехал сюда, и…
Флёр наблюдает за тем, как сознание Чарли ныряет в ту же самую горячую ванну и тут же смягчается. Она наблюдает за тем, как теплая вода смывает чувство вины и тоску последних двадцати лет. Она видит, как он представляет себе их вдвоем, себя и Флёр, идущими по ярко-зеленому холму, в мягких вязаных шарфах, и, возможно, Холли тоже идет вместе с ними. Она видит, как Чарли представляет себе ее прикосновение. Ощущение самых кончиков ее пальцев. Представляет, что теперь ему будет дозволено…
Но постойте. Если так, то почему же он до сих пор, глядя в зеркало, видит, что…
– Это правда? Честно?
Вода в ванне становится холоднее. Ярко-зеленый холм исчезает.
– Да… Нет.
– То есть…
– Он просто хотел сделать доброе дело.
Чарли вздыхает. Закатывает глаза.
– То есть мы все-таки родственники?
– Да. Прости. Но…
– Твою мать, Флёр. Зачем ты так со мной?
– Потому что – подожди, сядь – потому что я думаю, ты до сих пор чувствуешь то же, что и я.
– И что же я чувствую?
Вдох. Выдох.
– Любовь. – И еще один выдох. – Желание.
– Но мы ведь не можем… И не могли все эти годы…
– Пророк дал мне понять, что на самом деле мы можем. Когда он сказал мне, что я его дочь, я почувствовала себя точно так же, как ты сейчас. Поняла, как задыхались во мне все эти годы мои настоящие чувства. Поняла, что продолжала связь с Пи только из-за ужаса при мысли о том, что придется опять идти и находить где-то в мире человека, который не будет тобой. А потом я вдруг поняла. Поняла, что Пророк запросто мог оказаться моим отцом. Что на самом деле это не так уж и важно – кто кому приходится отцом. Я не планирую рожать детей. А ты хотел бы еще детей?
– Ты же знаешь про Холли.
– Я знаю про Холли.
Наступает пауза. Вдох. Выдох. Пусть Вселенная проведет рукой по волосам и разгладит юбку.
– В любом случае, нет, я больше не хочу детей.
Если, конечно… Боже, вся эта история с Изи теперь кажется ему еще более нелепой. Интересно, принимает ли она противозачаточные таблетки. Он даже не спросил. Единственное, что он знал точно, это то, что больше не станет делать ничего такого. Уже тогда, занимаясь с ней сексом, он сожалел об этом. И она тоже спрашивала, правильно ли они поступают, но на самом деле, конечно, ничего такого не имела в виду. Еще она то и дело повторяла: “А как же Никола?” И Чарли вдруг понял: все это – игра, вот что это такое, и эти две женщины дерутся за него, словно он – последнее платье восьмого размера на распродаже, и на самом-то деле он нужен Изи только потому, что достался Николе. Но и Николе она помогла заполучить его только потому, что Чарли был нужен ей самой, вот только ей самой он был нужен лишь в том случае, если его уже застолбила другая, а без соревнования он ей вовсе не интересен, и… И вот она тащила его к себе, втягивала в себя все глубже, как будто бы он цветок, а она – насекомое, отчаянно борющееся за его дешевый сахарный нектар. Но с него довольно. Он и в самом деле…
– Ну вот, – говорит Флёр. – Нам давно не по восемнадцать лет. Так что…
– Что ты хочешь сказать? – спрашивает Чарли.
– Просто я думаю, что реальность совсем не такая, какой ее привыкли считать. Я имею в виду правила, и представления людей о жизни, и то, как, по их мнению, все должно происходить. Кому есть дело до того, что мы брат и сестра? К тому же только по отцу.
– Наверное, закону есть дело?
– Но ведь формально мы с тобой не родственники. В моем свидетельстве о рождении имя Августуса не указано.
– Хорошо…
– Ну, то есть, чтобы доказать наше родство, пришлось бы сделать анализ крови. Но зачем людям заниматься этим? Вдобавок никто ничего не знает. Так что…
Чарли делает глубокий вдох.
– Ты права, – говорит он. – Это кажется таким очевидным, когда ты все вот так разъясняешь.
– Просто у меня уже нет никаких странных ощущений и сомнений на этот счет.
– Да, я понимаю. И у меня, похоже, их тоже нет.
– А раньше мне было не по себе.
– Ведь тогда, в летнем домике, ты уже знала? Когда мы…
– Да, – отвечает Флёр, глядя в пол. – Я очень долго не могла вспоминать об этом, умирала от стыда. Но теперь я ни о чем не жалею. Я думаю, на смертном одре мне хотелось бы вспоминать любовь, и страсть, и безумные ошибки, а не добропорядочную и осторожную жизнь, в которой я всегда и все делала правильно. Я даже не знаю, кем установлены правила, которых мы придерживаемся.
Чарли подходит к Флёр и касается ее руки. Он подносит ее ладонь к губам и целует. Один палец, потом другой, и потом…
Звонят в дверь. У Флёр в доме даже дверной звонок прекрасен. Это настоящий медный колокольчик, который звенит в прихожей. Звонят еще раз.
– Кто бы это ни был, они выбрали отличное время для визита, – говорит Чарли.
Это Клем с Холли и Эшем. В руках у Клем тыква, а в глазах – новый, странный взгляд, в котором и Чарли, и Флёр немедленно распознают среди прочего знание о себе самих, о том, кто и что они есть, о том, что они сделали когда-то и чего отныне больше никогда не смогут повторить.
– Я поставлю чайник. Тебе, наверное, не помешает чашка кофе.
Джеймс наполняет водой из-под крана винтажный чайник со свистком и ставит его на плиту “АГА”.
– Думаю, мне не помешает бокал вина.
– Нет, бокал вина тебе ни к чему. Пожалуй, сегодня ты уже достаточно выпила.
– Честно говоря, сейчас мне как-то не до здорового образа жизни.
– Я не о здоровье. Просто я хочу, чтобы ты была в состоянии меня выслушать.
– Я и так в состоянии тебя выслушать.
Джеймс громко вздыхает.
– Хорошо.
– Возможно, если бы ты не контролировал меня так жестко, я бы…
– Что? ТЫ – алкоголичка, а виноват во всем мой контроль? Бриония, какого черта?!
Бриония идет к холодильнику. Там ничего нет. А как же белый совиньон “Уитер Хиллс”, который оставался со вчерашнего дня? Ведь она точно его не допивала. Направляется к барной полке. Пусто. Что за ерунда, не могла же она выпить все… Ну ничего, ладно, у них еще куча вина в подвале. Но дверь в подвал заперта. Отлично. Какого черта?! – это он метко подметил.
– Ты это давно сделал?
Джеймс пожимает плечами.
– Хорошо, что я заехала в “Геркулес”, да?
Бриония идет к машине и чувствует, что у нее дрожат руки. В багажнике лежит целый ящик вина, который она вчера забыла выгрузить. Но вот в чем проблема: красное будет сейчас слишком холодным, а белое – слишком теплым. Которое выбрать? Может быть, если поставить красное у плиты… Бриония входит в дом с бутылкой “Бароло”. Оно стоило тридцать фунтов, но сегодняшний день с каждой минутой становится все больше похож на такой, когда впору пить вино по тридцать фунтов за бутылку. Джеймс не сообразил спрятать штопор, поэтому она у него на глазах открывает вино и наливает себе большой бокал.
– Поверить не могу, что ты это делаешь.
– Во что ты не можешь поверить? В то, что я решила не бросать пить просто потому, что ты решил, будто мне следует это сделать именно сегодня – в такой день, хуже которого в моей жизни, видимо, не было и не будет? Насколько я понимаю, ты все равно от меня уходишь. Тогда какое тебе дело до того, брошу я пить или нет?
– Я не говорил, что ухожу от тебя.
– Но все равно уйдешь.
– Ты этого хочешь?
Бриония отвечает не сразу.
– Нет.
– Я хочу, чтобы ты приняла решение. Хочу, чтобы ты вылила эту бутылку в раковину. Я очень, очень хочу, чтобы ты прямо сейчас приняла решение. Вино или я.
Чайник потихоньку закипает. Свисток вступает в разговор тихо и издалека, как еле слышный паровоз в давно забытом фильме. Брионии ничего не стоит вылить вино в раковину, правда. Все равно в багажнике еще много бутылок. Да и не впервой ей выливать вино в раковину во время их ссоры. Правда, раньше это всегда была ее инициатива, ее способ донести до Джеймса свою мысль. В раковину отправился, например, коньяк “Эксшо Гранд Шампань”, который Августус подарил Брионии на тридцатилетие. Она с удовольствием лила его в раковину на глазах у Джеймса, когда тот высказал предположение, что последний выпитый ею бокал был, пожалуй, лишним. “Теперь-то ты видишь, что мне плевать на коньяк?” – кричала она ему тогда.
