Паоло Соррентино - Молодость
– Чем она занимается?
– У нее самая непристойная на свете профессия. – То есть? Она проститутка?
– Хуже. Поп-звезда.
– А что говорит Джулиан?
– Я тебе рассказывал.
– Вообще-то, ты ничего не рассказывал. Бормотал что-то несвязное.
– Потому что Джулиан тоже бормотал. У него с головой не в порядке.
– А по-моему, в порядке. За два часа он принял двадцать решений. Ушел из дома. Снял квартиру. Обсудил развод с адвокатом. Он вовсе не выглядит растерянным. Говоришь, что она некрасивая, что в ней ничего нет, но что же он нашел в ней такого, чего нет у меня?
– А я откуда знаю?
– Ты говорил, что Мик спросил его об этом.
– Я так сказал?
– Да, ты так сказал. И что ответил Джулиан?
– Что-то не припоминаю.
– Папа, не зли меня. Ты все прекрасно помнишь, и вообще ты не умеешь врать. Рассказывай!
– Я правда не помню. Наверное, нес всякую чушь.
– Если ты мне не скажешь, я сейчас начну орать, прямо здесь. Что он сказал? Что же, черт возьми, есть у нее, чего, как он считает, нет у меня? Я хочу знать: что сказал Джулиан? Я хочу это знать.
Фред останавливается. У него больше нет сил. Он вздыхает. Решает пойти ей навстречу.
– Он сказал, что эта женщина хороша в постели. Лена каменеет. Лицо напрягается, становится злым. Холодно, с яростью Лена заявляет отцу:
– Мог бы мне этого и не говорить.
Она быстро уходит, бросив отца в одиночестве посреди долины. В голове у Фреда начинают звучать две ноты, которые играл мальчик, – теперь звучит не скрипка, а мрачный контрабас.
Голые тела людей всех возрастов, окутанные паром саун и турецких бань, в ракурсе против света кажутся мертвыми, принесенными в жертву жаре и поту.
Прекрасные и подтянутые тела, полные и округлые тела, старые и дряхлые тела. Люди трудятся, чтобы поддержать физическую форму. Люди пытаются отодвинуть будущее и нелепо гонятся за ушедшей молодостью.
Кроме того, виднеются очертания людей, лежащих с закрытыми глазами, погребенных в лоханях под горами травы. Словно ожившие луга.
Неподвижные натюрморты, контрабас продолжает негромко звучать, бесконечно повторяя две простенькие ноты.
Глава 22
Свечи, дым ароматических курильниц, полутьма.
Фред и Лена лежат на мраморных скамейках. Лежат голые, на спине, с ног до головы покрытые темной грязью. Словно статуи, словно фигуры, застывшие после извержения вулкана. Только глаза не покрыты грязью, безжизненный взгляд направлен в потолок, на котором разворачивается диковинная, завораживающая, волшебная игра света. Фред неловко пытается играть роль отца:
– Я понимаю тебя, Лена. Правда понимаю, поверь. Тишина. Лена долго не отвечает. Но когда она наконец заговаривает, голос звучит ясно, гневно, безжалостно.
– Ты меня понимаешь, папа? Ничего ты не понимаешь! Мама могла бы меня понять. С тобой мама десятки раз попадала в ситуацию, в которой сегодня оказалась я. Она всегда делала вид, будто ничего не происходит. Ты изменял ей с десятками женщин, а она вела себя как ни в чем не бывало. Не только ради нас, детей, прежде всего – ради тебя. Потому что любила тебя и все прощала. Что бы ни происходило, она хотела быть с тобой. С тобой – это с кем? С кем? Я все время ее об этом спрашивала. С человеком, который никогда, ничего и никому не дал. Ты никогда, ничего и никому не дал. Ни ей, ни мне, ничего. Ты дал только музыку. Музыку, музыку, музыку! В твоей жизни ничего больше не было. Музыку. Ты был таким черствым. Ни разу не приласкал, не обнял, не поцеловал, ничего. О детях ты никогда ничего не знал. Плохо им или хорошо. Ничего. Все легло маме на плечи. Дома ты ей повторял два слова: “Мелани, тихо!” Мама нам объясняла: “Тихо, папа сочиняет”, “Тихо, папа отдыхает, у него сегодня концерт”, “Тихо, папа отдыхает после концерта”, “Тихо, папа разговаривает по телефону с важным человеком”, “Тихо, сегодня к папе придет Стравинский”. Ты хотел быть как Стравинский, но у тебя не было и капли его гения. “Мелани, тихо!” – только это ты и мог сказать. Ты так ничего и не узнал о маме! Никогда не задумывался о том, что она страдает. Сейчас то же самое: прошло десять лет, а ты ни разу не принес ей цветы. А письмо! Думаешь, мама его не читала? Нет, ты ошибаешься. Она нашла его и прочитала. А потом его нашла я. Может, ты уже и забыл об этом письме, а я нет. Письмо, в котором ты признавался в любви к мужчине. Маме пришлось и это проглотить. “Мои неизбежные эксперименты в сексуальной сфере”, – писал ты. Музыкальных экспериментов тебе не хватало, тебе потребовались гомосексуальные эксперименты! На ее страдания тебе было наплевать. Так что не надо говорить мне, что ты меня понимаешь, потому что ты ничего не способен понять.
Она закончила. Тишина. Фред не отвечает ни слова. Они с дочерью лежат, погребенные под слоем грязи, и глядят в потолок.
Глава 23
На большой стене спортивного зала отеля оборудован скалодром.
Хиппи-альпинист висит у стены на самом верху, в восьми метрах от земли. Держась одной рукой, он висит в пустоте, без страховки, с непринужденностью, которая не может не вызывать восхищения. Потом он обращается к бледной тринадцатилетней девочке, стоящей внизу, у стены. Она не вскарабкалась вверх ни на сантиметр. Мужчина ласково зовет ее сверху:
– Давай, Фрэнсис, попробуй!
Девочка смотрит на него снизу и ничего не отвечает, только грызет ногти.
– Тебе не хочется забраться и взглянуть на мир сверху?
Девочка опять смотрит на него и кивает.
– Отлично, тогда попробуй!
Она отрицательно мотает головой.
– Ладно, тогда подожди.
Три резких движения – и альпинист снова стоит на земле.
– Залезай мне на плечи.
Девочка залезает на плечи огромному мужчине. Он начинает ловко карабкаться по стене, без усилий, словно у него на плечах не человек, а легкий рюкзак.
– Пока мы поднимаемся, гляди вниз. Гляди, как красив мир сверху.
Девочка, вцепившаяся мужчине в плечи, оборачивается и смотрит вниз. Там, внизу, в дверях спортзала кто-то стоит и смотрит на них. Это Лена.
Девочка похлопывает альпиниста рукой по плечу, словно призывая его оглянуться. Он оборачивается, смотрит вниз, но Лены больше нет. Она ушла.
Глава 24
Другой гостиничный парк, более укромный, сливающийся с пейзажем, граничит со зданием, в котором проживает персонал. Сюда никто не заходит. Главное здание отеля кажется совсем далеким. В парке разбросаны пышные розовые кусты и небольшие фонтаны, журчит искусственный ручеек. Все не очень убедительно изображает нежный, цветущий рай.
Как мы сказали, никого не видно. Впрочем, один человек здесь все-таки есть, это Фред. Он сидит на скамейке. Посасывая конфетку, он смотрит на бегущий через парк ручеек. В его глазах читается такая тоска, что кажется, он того гляди расплачется. Он выглядит задумчивым, отсутствующим, погруженным в свои мысли. Внезапно он приходит в себя. Достает носовой платок, высмаркивается, четырежды быстро вытирает нос, складывает платок и засовывает в карман.
Пока он убирает платок, его внимание привлекает нечто за окном комнаты первого этажа. Он различает силуэт робкой миниатюрной массажистки: на ней футболка и шорты, она пластично танцует. Танцует перед телевизором, на котором запущена одна из игр “Кинект”. Стилизованная женская фигурка на экране показывает ей, как выполнять движения.
Забавно и трогательно видеть, как худенькая девушка играет в виртуальный теннис, отдаваясь игре без остатка. Он взмокла, волосы прилипли ко лбу и вискам.
Фред следит за ней, а его рука инстинктивно потирает конфетную обертку, создавая музыкальный ритм.
Фред не замечает, что за его спиной стоит мужчина в белом махровой халате и тоже смотрит на играющую девушку. Это Джимми Три, американский актер.
Глава 25
Многолюдный ужин. В зале ресторана по-прежнему царит глубокая тишина, как в морской бездне.
Фред и Мик наблюдают за безмолвной немецкой парой, которая сегодня снова одета в тон, в голубое.
В зале появляется Лена. Она отказалась от сдержанного, строгого стиля, изменила прическу и надела весьма откровенный наряд.
В сердце Мика рождается воспоминание:
– Ты мне напоминаешь Бренду Морель в тридцать лет. Когда она снималась у меня в “Дома у Джеймса”. Тебе надо всегда так одеваться, Лена.
– С сегодняшнего дня так и будет.
Фред следит за ней взглядом, но она намеренно не смотрит на него. Лена усаживается рядом с Фредом и Миком.
Сидящий за другим столиком хиппи-альпинист не может не заметить красоту Лены. У него загораются глаза, но вскоре гаснут, словно он заранее не верит в победу. Альпинист с безутешным видом роняет ложку в тарелку и перестает есть.
Джимми сидит за своим столиком с Марком Козелеком и друзьями. Приятели, разбившись на пары, болтают, только Джимми внимательно, не упуская ни малейшей подробности, следит за альпинистом и Леной.
