Харви Джейкобс - Американский Голиаф
– В газетах говорят.
– Если ты будешь верить всему, что печатают в газетах, кончишь тюрьмой. Хотя ты и так ею кончишь, если еще раз махнешь своим молотком. Тут легавый на углу, много чего мне должен.
– Мама перед смертью молилась за исполина.
– Слушай меня, мальчик. Я лично видел, как Голиаф творит чудеса. Он вылечил слепую девушку, калеку, глухого мужика и заставил стариков вспомнить, что такое стояк. Так что на твоем месте я бы сказал: все, что ни делается, к лучшему – и пошел бы дальше впихивать газеты.
– Отдай мой доллар, – сказал мальчик.
– Что с воза упало, того нет, – сказал Чурба. – Волоки свою сиротскую жопу куда подальше.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 7 февраля 1870 года
Изможденное лицо Джорджа Халла, глаза как фаршированные оливы – весь его вид наводил на мысль о штуковинах, что подвешивают на крюк в витринах у мясников. Барнаби Рак наблюдал, как Джордж бросает четвертый кубик сахару в третью чашку кофе, словно надеясь подсластить этот кислый выверт фортуны. Мало пользы было и от того, что, пока Барнаби с Джорджем шли в ресторанный зал, все стулья, попавшиеся им на пути в вестибюле отеля «Сент-Деннис», были заняты людьми, уткнувшимися в «Горн».
– Честно говоря, я не ожидал, что вы примете мое приглашение, – сказал Барнаби.
– Я тоже, – сказал Джордж. – С другой стороны, не все ли равно, когда слушать эту музыку, сейчас или потом.
– Наши читатели, естественно, захотят выслушать вашу версию этой истории.
– Мне почти нечего добавить к тому, что вы написали.
– Где же судорожные опровержения? Оскорбленная невинность?
– Все, что вы сказали, правда. Кардиффский исполин – мое творение. Я его родил и вскормил, от начала и до конца Остальные почти не имеют к нему отношения, они были разве что соучастниками. Другое дело – барнумовский Титан. Вульгарный плагиат.
– Я понял это очень давно. Мистер Халл, зачем вы это сделали? Только для наживы или на карту было поставлено нечто большее? «Саймон Халл и сыновья» – солидное предприятие. У вас наверняка был надежный доход.
Джордж выудил анчоус из рыбного салата.
– Не знаю точно, мистер Рак. Сперва это была неплохая идея, чтобы посмеяться и сорвать злость.
– Злость на что?
– На всякую ерунду. На землю, небо и преисподнюю. На прошлое, настоящее и будущее. На жестокость и равнодушие Бога. На заносчивость и высокомерие человека, туго перекрученное с притворством. На гибель красоты и птиц. На обман звезд. Меня тошнило от всего этого, а еще больше от самого себя.
– Но надругаться над глубинной сутью веры в то время, когда страна еще носит траур по своим героям?…
Джордж махнул рукой в сторону соседнего столика:
– Дама, которая вон там поглощает филе, тоже в трауре?
– Трудно сказать.
– Возможно, в трауре ее муж по случаю цен на мясо.
– Вы очень циничный человек, мистер Халл.
– Я знаю лишь два сорта людей: дураков и циников. С кем бы вы предпочли сидеть за столом?
Барнаби улыбнулся и отрезал кусочек от оплаченной Зипмайстером свиной отбивной.
– Вы – отражение Барнума. Наверное, вашим дорожкам суждено было пересечься.
– Он мне отвратителен. Не из-за своих афер, а потому, что лучше меня управляется с мистификациями. Это как дети, их труднее вырастить, чем сделать. Я ненавижу Барнума так же сильно, как вы презираете меня. Не надо делать вид, что это не так.
– Не буду, – сказал Барнаби.
Бесчувственный, аморальный пьяница и избиватель жен, Халл мог заслуживать прощения, но никогда любви. Тем не менее человека, спокойно жевавшего сейчас яичный белок, трудно было назвать Аттилой-завоевателем. Он казался странно уязвимым, почти жалким.
– Что же дальше, мистер Халл? Назад к сигарам? Предположим, бизнес выдержит ваши махинации.
– Нет, я останусь с Голиафом.
– Не могли бы вы это прояснить?
– Устрою ему турне.
– Новую Битву гигантов? После всего, что было?
– Мы поедем одни, Голиаф и Халл. Что касается Титана, я ничего не могу сказать о его судьбе. Вы знаете, что Барнум продал свой тухлый пирог? Он сказал мне об этом только вчера.
– Продал Титана? Кому?
– Не знаю, – ответил Джордж.
– И вы думаете, ваш тухлый пирог соберет толпу?
– Разве что самых медлительных.
– Тогда зачем это путешествие?
– Показать Голиафу места, где он не был, и людей, которых он никогда не видел. Мой исполин, понимаете ли, весьма сообразителен и очень любопытен. А еще благороден, хоть это и выходит у него слегка неуклюже. Один он пропадет – слишком непрактичен.
– Вы говорите о каменном человеке, которого сделали для вас в Чикаго?
– Конечно.
– Вы говорите так, будто он реальное живое существо. Джордж отодвинул от себя тарелку и сдержал отрыжку.
– Должен выразить вам признательность, мистер Рак, за то, что уберегли от неудобств мою жену. Полагаю, вы знаете о ее положении. Упоминание ее имени стало бы катастрофой. Миссис Халл, моя Анжелика, никогда не знала об этих планах и ни в чем не участвовала. Настоящим сообщником был только Чурба Ньюэлл, но вряд ли он понимал, что делает. Я и сам не знал, куда уведет нас исполин. Не знаю и до сих пор. Куда-нибудь уведет, наверное.
– Ваша жена и лозоходец?…
– «Жена и лозоходец»? Это что, басня Эзопа? Теперь ваша очередь прояснять.
– Вы ничего не знаете? – удивился Барнаби.
– Чего я не знаю? Что еще я должен знать?
– Бренди и сигару, мистер Халл?
– Пить и курить с драконом? Вы храбрый человек, мистер Рак. Так что там еще за новости?
Бостон, Массачусетс, 14 февраля 1870 года
Исаак Бапкин зажег поминальный светильник. Из голубого стакана, в котором находился сейчас белый воск с фитилем, потом можно будет пить. В его возрасте, когда поумирало столько народу, у Исаака этими стаканами был забит весь буфет.
Комната отвергала день. Перекрытые шторами окна не пропускали естественный свет. В занавешенном зеркале оставались щели, в которых должно было быть видно лицо Исаака. Фитиль вспыхнул, и свеча из питьевого стакана добавила комнате что-то не то. Огонек выглядел чересчур легкомысленно.
В дверь постучали. Исаак понадеялся, что это или Аарон пришел просить прощения, или ангел смерти – за новой душой. «С другой стороны, – подумал Исаак, – это может быть плохая новость».
– Эй! Кто там?
– Здесь живет Бапкин?
– О чем это вы? Что вам здесь надо?
– Поговорить с мистером Аароном Бапкином.
Открыв дверь, Исаак увидел в коридоре одинокого человека ненамного моложе себя. На незнакомце был цилиндр, черное кашемировое пальто, шелковый шарф, модные перчатки, кожаные ботинки. Не из соседей.
– В этом доме горе, – сказал Исаак. – Аарон Бапкин умер. Алева шолем.[95] Уходите.
– Я не знал о его смерти. Примите мои искренние соболезнования. Если вы его родственник, уделите мне, пожалуйста, несколько минут. Поверьте, я весьма уважаю ваше горе.
– Ладно, входите. Угощать буду шнапсом и фруктами.
– Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер…
– Бапкин. Исаак Бапкин. – (Вслед за Исааком незнакомец прошел в комнату, терявшуюся в полумраке.) – Если вы продаете могилы, нам их не надо.
– Я не продаю могилы.
– Снимайте пальто и шляпу. Садитесь куда-нибудь. – Исаак заметил, как гость таращится на его матерчатые тапочки. – Импортные. Я сижу шиву по моему внуку. Неделю нельзя носить обувь.
– Ужасная потеря. Я выбрал неудачное время.
– Раз уж пришли, говорите, чего собирались.
– Сначала позвольте заверить, я мог прислать своего представителя, но, будучи в Бостоне, решил лучше зайти сам. Меня зовут Корнелиус Вандербильт. Вам известно это имя?
– Это у которого поезда?
– Мне нелегко говорить, мистер Бапкин, так что отнеситесь, пожалуйста, с пониманием. До меня дошли определенные слухи, и я послал агентов разбираться. Обнаруженное не очень для меня ясно, однако многообещающе.
– Дошли слухи? Послали агентов?
– В Кардифф, Нью-Йорк. Насколько мне известно, покойный Аарон Бапкин жил неподалеку от этой деревушки.
– Мой благословенной памяти внук как раз нашел им каменного человека. Это его и убило.
– Как он умер?
– Не спрашивайте.
– Мистер Бапкин, позвольте мне говорить прямо. В Нью-Йорке я имел случай видеть Кардиффского исполина. Сейчас, когда пресса занялась разоблачениями Голиафа и насмешками над ним, я готов признаться, что у меня создалось иное впечатление.
– Насмешками? Разоблачениями? Я ничего не знаю.
– Это было в сегодняшнем «Глобе».
– Мне нельзя читать газеты. Никакого шума, никаких газет, ничего до следующего шаббеса.[96]
– Не так уж это важно. Перейдем к делу. Слухи в Кардиффе некоторым образом подтвердили мои подозрения о том, что определенная интимная часть Голиафа стала жертвой отнюдь не эрозии времени.
– То есть?
– Недостает фрагмента его мужской части.
– Помню я эту болтовню. Говорили, оно само отвалилось.
– Я убежден, что орган пострадал не в результате природных циклов, но был отделен преднамеренно группой или группами неизвестных.
