Харви Джейкобс - Американский Голиаф
– Оставим как есть, – предложил Арбутнот. – Столь мелкое возмущение не продлится у этой публики дольше, чем жизнь мухи-поденки. Меня больше заботит Калифорнией. Зинкл. Он может потребовать расторжения контракта.
– На каком основании? Я честно продал ему Титана, Зинкл знал, что покупает. Покупатель всегда рискует.
– Зинкл может сказать, что вы знали заранее о материале «Горна» и сгрузили ему собственность, которая вот-вот обесценится.
– Я ничего такого не знал, – сказал Барнум. – Я дал ему единственную письменную гарантию, и в ней говорится, что Титан есть то, что он есть, – каменная фигура столько-то на столько-то, являющаяся, по мнению некоторых, реальным ископаемым, окаменелостью, сохранившейся с далеких времен. Что до цены, то вещь стоит столько, сколько за нее согласны платить.
– И все же хорошо, что вы взяли наличными.
– Не наличными. Золотыми самородками, которые теперь надежно спрятаны у меня в сейфе.
– Вопрос упирается во время. Если вы не были предупреждены о расследовании Рака, то как объяснить, что вы избавились от Титана в день премьеры Битвы гигантов? Мне и самому интересно.
– Не этот ли вопрос стоит на повестке дня? Деловой инстинкт Барнума? Я продал Титана потому, что получил затребованную цену от чмокера, который захотел его купить. И это единственное мое оправдание.
– Может, Зинкл не такой уж и чмокер. Когда по дороге к вам я проходил мимо зала Джо Секиры, очередь за билетами тянулась на пять кварталов.
– Они идут смотреть на следы мозговой деятельности Костомола Брайана. А не на исполинов. Ну разве что кроме нескольких крепких хищников. Эта очередь – последний вздох. Нет, финита ля комедия. Кроме того, у Барнума есть уже дела поважнее, так что ни шагу назад. Кстати, вы разговаривали со «Справедливыми»?
– Если кто-либо предъявит вам иск о возмещении ущерба, «Справедливые» выполнят свои обязательства по вашему полису. Поговаривают, агент, подписавший с вами договор о страховании, забаррикадировался в лифте, а когда его упросили оттуда выйти, нес какой-то бред.
– Что ж, Амос, спасибо за оперативность. Я должен вернуться к деловому разговору.
Проводив консультанта до дверей, Барнум вошел в гостиную, где его ждали двое мужчин.
– Мистер Коуп, мистер Костелло,[94] простите, пожалуйста, мою невоспитанность, – сказал он.
– Все в порядке, Ф. Т. – ответил Дэн Костелло и, ухватив себя за носки туфель, раскрутился, как хулахуп.
– Клоун от бога, – сказал У. С. Коуп. – Это из него не выбьешь. – Коуп, напоминавший фигурой ледяной куб, пыхнул сигарой и указал на разложенную по столу стопку бумаг. – Здесь цифры, о которых вы спрашивали. Наши акции уже вышли из черной полосы и обещают отлично подрасти. Однако мы с Дэном знаем, что только Барнум и способен пришить крылья нашему представлению.
– После вчерашнего вечера я не уверен, что готов и дальше работать со слонами, – сказал Барнум.
– Цирк «Коуп и Костелло» – это не только слоны, – заверил квадратный.
Костелло, покрутив пальцами у лица, соорудил на нем печальную мину:
– У нас, знаете ли, на слонов пока денег нет. Еле-еле наскребли на фальшивых черепах.
– Дэн, у нас серьезный разговор! – прикрикнул на него Коуп.
– Я никогда не вел серьезных разговоров, – возразил Барнум. – И сейчас не собираюсь. Друг детей не имеет права быть серьезным, а то как бы малыши не усомнились в его намерениях.
– Я не ослышался? «Друг детей»? – удивился Костелло. – Я всегда знал, что у Барнума много ликов, но только не друг детей. Разве только тех, что срослись задницами или уродились с тремя горбами.
– Мистеру Костелло необходим урок этикета, – сказал Барнум. – Суть, однако, ясна. Если вы сомневаетесь, тот ли я партнер, который вам нужен, что вы здесь делаете?
– Эта встреча – идея Коупа. Почему вы на нее согласились?
– Вам известен термин «гипертелия»? – спросил Барнум. – Каприз эволюции. Рудиментарный камуфляж, применяемый сбитыми с толку видами. Оборона в войне, которая закончилась, а враг давно повержен. Барнум долго тащил на себе толстый камуфляж, однажды сослуживший свою службу. Теперь, сделавшись старше и мудрее, он готов его сбросить и предстать голым перед теми, в ком прежде видел врагов.
– Голый Барнум? Со свежим гримом? Кажется, мне плохо.
– Отбросьте позу и браваду. Водрузите на их место невинный блеск, честное изумление, искреннее уважение к семейным ценностям. Перед вами новый Барнум, достойный и заботливый отец тому цирку, что призван нести радость младенческому населению.
– Честно говоря, мистер Барнум, мы пришли за вашим капиталом, именем и рекламным талантом. В обмен мы предлагаем здоровенный процент нашего шоу, а у него уже есть два заботливых отца.
– Если вы имеете дело со мной, мистер Костелло, будьте готовы к требованиям об опеке. Барнум – это апокалипсис. Неужто он польстится на процент от хромого акробата и осла, с которого содрали кожу, чтобы сделать его похожим на тигра? Идите к Барнуму, когда вы готовы к славе, ибо его цель – величайшее шоу на планете.
– У нас скромное предприятие, – сказал Коуп. – Слава – это совсем другое дело.
– Дело – это то, что я делаю лучше всего, – объявил Барнум.
– Прячьте козлов, – скомандовал клоун, заслоняя рукой глаза. – Предупредите львов. Скажите кенгуру, чтобы застегнул карман.
– Значит, наша болтовня прошла плодотворно? – спросил Коуп.
– Пожалуй, почва для дальнейшего обсуждения имеется, – ответил Барнум.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 6 февраля 1870 года
Грустный Чурба Ньюэлл шел к «Хумидору Халлов», надеясь найти там Джорджа. Он не видел кузена с той самой свалки, что опустошила боксерский зал Джо Секиры и раскидала родственников в разные стороны. Буйство вчерашнего вечера казалось теперь ручным зверьком по сравнению с утренней атакой. Чурба чувствовал себя так, словно проглотил смесь касторового масла, оскорбленного достоинства и угрызений совести. «Горн» назвал его «дурачиной и простофилей, которым движет жадность, а также куклой в руках чревовещателя Джорджа Халла».
Письмо Берты по-прежнему лежало у него в кармане. За три дня до злосчастной Битвы гигантов Барнум подкрепил Чурбину решимость держать Джорджа подальше от плохих новостей.
– Оставьте на потом, – сказал Барнум. – Вот вам моя философия: пока не упал занавес, незачем говорить человеку, что его жена убежала с евреем. Что до репортера, то это буря в стакане воды. Не переживайте. Нет такой истории, которую нельзя было бы опровергнуть.
Теперь Чурба удивлялся, как мог этот тупица Барнум отмахнуться от Бертиного предупреждения.
Из дверного проема, крутя молотком, выбежала коричневая фигурка.
– Сдавайся, лжец, – объявила она и замахнулась молотком, однако Чурбе удалось увернуться. – Сейчас приколочу тебя к стенке.
– Погоди, ты что это? – проговорил Чурба. – Кто ты, черт побери?
– А то ты не знаешь. Ты ж сам упер мой доллар на эти свои штуки-дрюки, на своего сраного исполина.
– Пацан с больной мамой? – Чурба поднял руки, прикрывая голову.
– Да, и пришел за деньгами. – Парень взмахнул молотком.
– Кидай-ка лучше свой молоток, сопляк слюнявый, а не то шкуру спущу. Переломаю пополам и скормлю кобыле.
– Деньги давай. Давай мне мои деньги.
– С какой это стати? После всего, что я для тебя сделал. Ты пришел поглазеть на Голиафа и проторчал там на целых два доллара. Чего ж ты теперь жалуешься и кто кому должен?
– Вот, черным по белому. – Мальчик вытащил из штанов «Горн». – Исполин – никакой не исполин, а большой кусок говна.
– Сдается мне, когда мы виделись в прошлый раз, ты жил с того, что продавал газеты, – сказал Чурба.
– И что?
– Ты мне вот что скажи. Сколько «Горнов» у тебя сегодня ушло? Наверное, до черта. Так или не так? Что-то я не вижу, чтобы ты тащил за собой сильно много газет.
– Все продано, – сказал мальчик. – Расхватали, как пирожки.
– Расхватали, как пирожки с кошатиной. Ну-ну.
– Что значит «ну-ну»?
– Из-за чего, ты думаешь, они расхватали твои газеты, как не из-за моего Голиафа? Ты вон не шевелишься, и то весь звенишь. В карман небось побольше доллара запихал.
– Какая разница? Запихал я в карман или не запихал – это не то, что ты у меня забрал, так что отдавай назад.
– Разве жизнь – не бедствие? – поинтересовался Чурба.
– Тебе нравятся переломанные коленки?
– Вы только посмотрите на этого недомерка, он думает, что он новый Костомол Брайан. Кстати, как твоя мама?
– Умерла, похоронили уже. Оставила меня сиротой.
– Мои соболезнования, – сказал Чурба. – Она в лучшем мире, а у тебя полны карманы. Похоже, вы неплохо заработали на этой распродаже.
– Ты ж клялся, что этот твой каменюка умеет лечить.
– Я не сказал об этом ни слова. А кто говорит, что не умеет?
– В газетах говорят.
– Если ты будешь верить всему, что печатают в газетах, кончишь тюрьмой. Хотя ты и так ею кончишь, если еще раз махнешь своим молотком. Тут легавый на углу, много чего мне должен.
