Орхан Памук - Снег
– Ведь вы по гороскопу Близнецы. – Она стала вслух рассуждать о том, почему мужчина-Близнецы и женщина-Дева должны подходить друг другу: – В Близнецах, наряду с двойственностью личности, есть своеобразная легкость и поверхностность, а женщина-Дева, которая все воспринимает всерьез, может быть и счастлива с таким мужчиной, и питать к нему отвращение. Вы оба заслуживаете счастливой любви, – добавила она утешительным тоном.
– Сложилось ли у вас впечатление из разговоров с вашей сестрой, что она сможет поехать со мной в Германию?
– Она считает вас очень привлекательным, – сказала Кадифе. – Но она не может вам полностью доверять. Для этого нужно время. Потому что такие нетерпеливые, как вы, думают не о том, чтобы полюбить женщину, а о том, чтобы заполучить ее.
– Она так вам сказала? – спросил Ка и удивленно поднял брови. – В этом городе у нас нет времени.
Кадифе бросила взгляд на часы:
– Прежде я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда. Я позвала вас из-за очень важного дела. Есть обращение, которое Ладживерт отдаст вам.
– На этот раз они сразу найдут его, проследив за мной, – сказал Ка. – И всех нас будут пытать. В тот дом, где мы были, нагрянула полиция. Они все прослушивали.
– Ладживерт знал, что его прослушивают, – сказала Кадифе. – До этого переворота у него было философское послание, предназначенное вам и через вас – Западу. Оно предупреждало: не суйте нос в наши самоубийства. А сейчас все изменилось. Поэтому он хочет отменить прежнее заявление. Но еще важнее вот что: есть совершенно новое обращение.
Кадифе настаивала, Ка долго сомневался.
– В этом городе невозможно пройти незамеченным из одного места в другое, – сказал он наконец.
– Есть одна телега. Каждый день она подъезжает к кухонной двери во дворе, чтобы оставить воду в бутылках, уголь, баллоны «Айгаза». В ней развозят все это и по другим местам и, чтобы спрятать все, что в повозке, от снега, сверху набрасывают брезент. Возничему можно доверять.
– И я, как вор, должен спрятаться под брезентом?
– Я много раз пряталась, – сказала Кадифе. – Очень приятно проехать по городу, никем не замеченной. Если вы пойдете на эту встречу, я охотно помогу вам с Ипек. Потому что я хочу, чтобы она вышла за вас замуж.
– Почему?
– Каждая сестра хочет, чтобы ее сестра была счастлива.
Но Ка совершенно не поверил этим словам – не только потому, что всю жизнь видел, как искренне ненавидят друг друга и как неохотно друг другу помогают турецкие братья и сестры, а потому, что в каждом движении Кадифе видел фальшь (она подалась вперед, при этом ее левая бровь незаметно для нее поднялась, рот приоткрылся, как у невинного ребенка, который сейчас расплачется, – это она переняла из плохих турецких фильмов). Но когда Кадифе, взглянув на часы, сказала, что телега приедет через семнадцать минут, и поклялась, что, если он сейчас даст слово поехать вместе с ней к Ладживерту, она все ему расскажет, Ка тут же ответил:
– Даю слово, еду. Но прежде всего скажите, почему вы мне так доверяете?
– Вы простой и скромный, как дервиш, – так Ладживерт вас называет. Он верит, что Аллах создал вас безгрешным с рождения до самой смерти.
– Ладно, – сказал Ка торопливо. – А Ипек знает об этом?
– Откуда ей знать? Это слова Ладживерта.
– Расскажите мне, пожалуйста, все, что обо мне думает Ипек.
– Вообще-то, я уже рассказала обо всем, о чем мы с ней разговаривали, – сказала Кадифе. Увидев, что Ка разочарован, она немного подумала или сделала вид, что подумала, – Ка не мог разобрать этого от волнения – и сказала: – Она находит вас занятным. Вы приехали из Европы, можете многое рассказать!
– Что мне сделать, чтобы убедить ее?
– Даже если не в первое мгновение, то за первые десять минут женщина понимает, по меньшей мере, что собой представляет мужчина и кем он может стать для нее, сможет она полюбить его или нет. Чтобы точно понять и знать то, что она чувствует, нужно, чтобы прошло время. По-моему, пока это время проходит, мужчине особенно нечего делать. Если вы и вправду верите, что любите ее, то расскажите ей о своих прекрасных чувствах. Почему вы ее любите, почему хотите на ней жениться?
Ка замолчал. Кадифе, увидев, что он смотрит в окно, как грустный маленький ребенок, сказала, что Ка и Ипек могут быть счастливы во Франкфурте, а Ипек будет счастлива, стоит ей только покинуть Карс, и прибавила, что может живо представить себе, как они вечером, смеясь, пойдут по улицам Франкфурта в кино.
– Как называется кинотеатр, куда вы можете пойти во Франкфурте? – спросила она. – Любой.
– «Фильмфорум хёхст», – ответил Ка.
– У немцев нет таких названий кинотеатров, как «Альгамбра», «Мечта», «Волшебный»?
– Есть. «Эльдорадо»! – сказал Ка.
Пока они оба смотрели во двор, по которому нерешительно прогуливались снежинки, Кадифе сказала, что в те годы, когда она играла в университетском театре, двоюродный брат ее однокурсника предложил ей роль девушки с покрытой головой в совместной турецко-германской постановке, но она отказалась от роли, а теперь Ка и Ипек будут очень счастливы в Германии; она рассказала, что сестра была создана для счастья, но до настоящего времени счастлива не была, потому что не умела; и что Ипек горько, что у нее нет ребенка; что больше всего она, Кадифе, расстраивается, что ее сестра, такая красивая, такая изящная, такая чувствительная и такая честная, при этом (наверное, как раз поэтому) такая несчастная (тут ее голос еще раз дрогнул); что с такими прекрасными качествами и такой красотой сестра все время чувствует себя плохой и уродливой, и она, Кадифе, скрывает свою красоту, чтобы сестра не чувствовала всего этого. (Сейчас она наконец заплакала.) Со слезами и вздохами Кадифе, дрожа, рассказала, что, когда они учились в средней школе («Мы жили в Стамбуле и тогда не были таким бедными», – проговорила Кадифе, и Ка сказал, что, вообще-то, и сейчас они не бедные. «Но мы живем в Карсе», – быстро ответила она), учительница биологии Месуре-ханым однажды спросила у Кадифе, которая опоздала тем утром на первый урок: «Твоя умная сестра тоже опоздала? – и сказала: – Я пускаю тебя на урок, потому что очень люблю твою сестру». Ипек, естественно, не опоздала.
Телега въехала во двор.
Обычная старая телега, на бортиках нарисованы красные розы, белые ромашки и зеленые листья. Из покрытых льдом ноздрей старой усталой лошади валил пар. Пальто и шапка коренастого и слегка горбатого возничего были покрыты снегом. Ка с бьющимся сердцем увидел, что и парусина покрыта снегом.
– Смотри не бойся, – сказала Кадифе. – Я тебя не убью.
Ка увидел в руках у Кадифе пистолет, но даже не осознал, что он направлен на него.
– Я не сошла с ума, – сказала Кадифе. – Но если ты мне сейчас что-нибудь устроишь, поверь, я тебя убью… Мы подозреваем журналистов, которые идут разговаривать с Ладживертом, подозреваем всех.
– Это же вы меня искали, – сказал Ка.
– Верно, но даже если ты и не собирался доносить, сотрудники НРУ, они, может быть, закрепили на тебе микрофон, предположив, что мы будем искать встречи с тобой. И я сомневаюсь потому, что ты только что отказался снять свое любимое пальтишко. Быстро снимай пальто и клади его на кровать.
Ка сделал то, что ему сказали. Кадифе быстро обыскала каждый уголок пальто своими маленькими, как у сестры, руками. Не найдя ничего, она сказала:
– Извини. Снимай пиджак, рубашку и майку. Они имеют обыкновение приклеивать пластырем микрофоны даже на спину или на грудь. В Карсе, наверное, сотня людей постоянно ходит с микрофонами на себе.
Ка, сняв пиджак, как ребенок, показывающий живот врачу, задрал рубашку и майку до самого верха.
Кадифе посмотрела.
– Повернись спиной, – сказала она. Наступила пауза. – Хорошо. Извини за пистолет… Но если уж они прикрепляют микрофон, то не дают возможности обыскать человека и не будут спокойно ждать… – Однако пистолет свой она не опустила. – Слушай сейчас вот что! – сказала она угрожающим тоном. – Ты ничего не скажешь Ладживерту о нашем разговоре, нашей дружбе. – Она говорила как врач, который предостерегает больного после осмотра. – Ты ничего не скажешь об Ипек и о том, что влюблен в нее. Ладживерту такая грязь вовсе не понравится… Если вздумаешь говорить об этом и если он тебя после этого не погубит, то, будь уверен, это сделаю я. Поскольку он проницателен, как дьявол, он может попытаться выведать у тебя все. Сделай вид, что только видел Ипек, вот и все. Понятно?
– Понятно.
– Веди себя с Ладживертом почтительно. Смотри не вздумай унижать его своим самовлюбленным видом и тем, что видел Европу. Если про себя и подумаешь о подобной глупости, не улыбайся… Не забывай, европейцам, которым ты восхищенно подражаешь, даже дела до тебя нет… Но Ладживерта и таких, как он, они очень боятся.
– Я знаю.
– Я твой друг, будь со мной откровенен, – сказала Кадифе, улыбнувшись, как в плохом фильме.
